*
Когда сон, наконец, приходит, он еще хуже, чем страх, который просто таится под кроватью — Какаши в этом подвале за последние недели был столько раз, что выучил его наизусть. Сквозь грязные стёкла под потолком, закрытые решетками, еле-еле проникает мутный жёлтый свет — его недостаточно для того, чтобы разогнать темноту, но этого и не нужно. Почему-то здесь свет совсем не успокаивает, скорее даже наоборот. При каждом шорохе или редком скрипе над головой Какаши раз за разом сжимается в комок, прячась в дальнем углу. Гипнотизирует взглядом почти невидимую в темноте дверь сверху крутой лестницы: он никогда не видел эту дверь открытой, и больше всего на свете хотел бы, чтобы она продолжала отделять его от неизвестного снаружи. Даже здесь, в этом навязчивом сне, он чётко осознаёт, что если она когда-нибудь откроется — станет намного-намного хуже. На полу набросано какое-то грязное дурно пахнущее тряпьё, но Какаши настолько холодно, что он не брезгует кутаться в него, хоть это и не помогает. За столько ночей, проведенных здесь, он уже давно понял, что это всего лишь сон, не реальность — но от этого не легче. Страх и холод настолько настоящие, что даже просыпаясь утром в собственной кровати, он никак не может унять эти неприятные ощущения, от которых тело непрекращаемо трясёт. Доктор, к которому его водит отец, говорит, что это всего лишь отголоски переживаний о смерти матери, которые снова всплыли в памяти после того, как он нашёл труп молодой девушки, выгуливая утром Паккуна однажды этой весной. Отец нашёл убийцу по свежим следам — и был награждён за это, предотвратив новые смерти в череде прокатившихся по их району. С тех пор прошло уже почти полгода: даже душное, невыносимо жаркое в этом регионе лето прошло мимо Какаши, отдаваясь только уже привычным холодом во всем теле. За всё это невыносимо жаркое лето у него так и не вышло согреться. Какаши исправно принимает таблетки пачками, как какой-то старикан, но это не помогает, и он может только с ужасом представлять, что же будет осенью, когда станет по-настоящему холодно. Наверняка он просто замёрзнет насмерть — или не замёрзнет, потому что доктор говорит, что все ощущения, что он испытывает — ненастоящие. Какаши прекрасно это понимает умом — но сердце все равно раз за разом сжимается в ужасе.*
— Почему я должен идти к новому врачу, меня устраивает Джирайя-сенсей — мне уже гораздо лучше. Отец паркуется у огромного стеклянного здания, вокруг которого снуют туда-сюда важные люди в очках и белых халатах. Он приподнимает форменную фуражку за козырёк, обмахиваясь, щурит серьёзные глаза: — Ты никогда не умел врать. Какаши хмурится в ответ, обнимая Паккуна так, что тот возмущённо кряхтит, как старый дед. — Мне здесь не нравится. Отец хмыкает и жёстко треплет его по волосам: — Не бойся, это всего лишь исследовательский центр. Тебе зададут несколько вопросов, и, быть может, выпишут новые таблетки, которые помогут бороться с кошмарами. Какаши грустно вздыхает, открывает дверь, выпуская пса на улицу, и уныло плетётся следом. Солнце играет бликами на стеклянных поверхностях здания — оно такое слепящее и на вид очень-очень горячее, но по позвоночнику струится такой же неприятный холодок, как и во снах в уже приевшемся подвале. Ладно, если это поможет с кошмарами, то, быть может, Какаши согласится поговорить с этими важными «исследователями».*
— Привет, Какаши, меня зовут Орочимару-сенсей. Как тебе уже наверняка сказал твой отец, я могу помочь тебе с кошмарами. Это одно из направлений, которые мы исследуем. Изнутри здание больше похоже на космический корабль — всё белоснежное и как будто стерильное: даже прикасаться к чему-то боязно, чтобы не запачкать. — Сны? Учёный блестит ополовиненными стёклами очков, типа-добродушно приподнимая тонкие брови. — Можно и так сказать. Ты же хочешь, чтобы они перестали мешать тебе хорошо высыпаться? Ты расскажешь мне об этих снах, мы возьмём у тебя кровь, проведём пару анализов активности мозга с помощью нашей супер-современной техники, и не успеешь ты и глазом моргнуть, как они прекратятся. У него длинный прямой нос, тонкие аристократически-бледные пальцы, Какаши бы даже сказал, что для взрослого мужчины он выглядит скорее немного хрупко или болезненно. Но шестое чувство или внутренний голос — орут во всю глотку поскорее отсюда убираться. Какаши очень хочется списать на шестое чувство тёмный силуэт в глянцевом белоснежном столе, который мелкой рябью рассеивает реальность, отдаваясь в подсознании чужим голосом: — Он плохой. — Спасибо, — Какаши сползает с огромного кожаного кресла, которое грустно поскрипывает от его движений. — Мне нужно посоветоваться с папой. — Не переживай, — лицо Орочимару искажается в пугающей улыбке. — Твой отец дал своё согласие. Боковая дверь неслышно распахивается, и Какаши чуть подаётся от неё в сторону выхода. Такая же бледная, как Орочимару, женщина, ставит на небольшой столик поднос с какими-то колбочками и шприцами. — Уходи. — Расскажи мне про свои сны? Кого ты там видишь? Меньше всего на свете сейчас Какаши хочется говорить с этим человеком о его снах — хочется спрятать их поглубже в себе, закрыть от посторонних, чтобы больше никто к ним не прикасался, не заляпывал эту туманную связь своими стерильными, неприятно пахнущими антисептиком, руками. Почему-то именно в это мгновение приходит осознание того, что сейчас избавляться от этих снов совсем неправильно — как будто Какаши просто обязан находиться там, разделяя весь страх с тем, чьё тело в этих снах занимает. Он уже давно понял, что там — кто-то другой: тело худее, жилистее, более смуглое и просто чужое. — Мёртвая девушка из парка. Я нашёл её, когда выгуливал Паккуна весной. Орочимару удивлённо выгибает бровь: — Мёртвая девушка? — Да. Обычный кошмар. Джирайя-сенсей говорит, что это из-за того, что давным-давно я нашёл маму в таком же виде. Женщина раскладывает шприц и пробирки по подносу, достаёт ватные диски, обмакивая их в антисептик — резко пахнет даже досюда. Орочимару, кажется, не особо верит: щурит глаза, сверкает очками загадочно, словно обнаружил то, до чего любым способом должен докопаться. — Боишься иголок? — Он всё еще пытается играть доброго дядю-доктора, но у него это получается достаточно слабо — наверняка не так уж и часто контактирует с детьми. Женщина идёт наперерез, и внутри нестерпимо кроет паникой — сейчас Какаши действительно чувствует себя как в те первые разы в подвале, как тогда, когда нашёл тело девушки в парке, как когда нашёл тело мамы в их собственной ванной. Мама тоже была исследователем, и Какаши много раз видел её коллег — они все были странными, но никто из них не пугал так, как этот Орочимару. Или раньше просто не было этого чужого внутреннего голоса, который сказал бы уходить отсюда. Дверь приоткрыта — Какаши специально не стал запирать её, заходя в кабинет: отец много раз говорил, находясь в неприятном месте, заранее продумывать ходы отступления. — Простите, я посоветуюсь с отцом и зайду к Вам на анализы в другой раз. Медсестра успевает быстрее — сердце даже успевает ухнуть куда-то в пятки, когда в приоткрытую дверь с возмущённым лаем залетает Паккун: рычит на тётку, заставляя ее отступить на полшага назад. — Простите, простите, он вырвался, не знаю, что на него нашло, обычно он так себя не ведёт, — отец заныривает в кабинет следом за псом, извиняющеся кланяется, и Какаши вцепляется обеими руками в его ладонь. — Ничего страшного, — снова страшно-страшно улыбается Орочимару. — Похоже, пока Какаши не готов к тому, чтобы обследоваться, приходите в другой раз, мы будем ждать. Отец удивлённо косится на напуганного Какаши, ловит свободной рукой пса, снова извиняется. — Прошу прощения, что отняли Ваше время, Орочимару-сама. В таком случае мы придём в другой раз. Когда прозрачные входные двери космического корабля захлопываются у них за спиной, Какаши наконец-то отпускает руку отца, приходя в себя. — Какаши, — отец смотрит с подозрением. — Ты в порядке? — Прости. Просто от него очень сильно пахло антисептиком. Как от мамы. Отец мягко кладёт руку на голову Какаши. — Всё хорошо, придём в другой раз. О маме они почти никогда не говорят: и Какаши даже совсем не стыдно, что он сейчас солгал, приплетя её. Словно только что мама действительно защитила его от чего-то страшного.*
— Йо, Какаши, посоревнуемся? — Орёт в ухо Гай, и Какаши машинально морщится от громких звуков. Здесь, в отличии от снов, они не пугают — просто раздражают. Он лениво ковыряется в ухе, старательно игнорируя одноклассника, но это нереально — ему никогда не удаётся сохранять хладнокровие до конца. — Какаши, эй! Какаши! Ты меня слышишь? Какаши? Какаши! — Гай трясёт его за плечо, продолжает орать в ухо громким шепотом, — только не говори, что у тебя опять один из этих снов наяву. Чёрт, из-за того, что Гай застал его в один из приступов, теперь тот объясняет этим всё. — А вдруг это суперспособность? Типа твоё сознание разделилось на две части и поселилось сразу в нескольких телах? Какаши изо всех сил закатывает глаза — так, что даже больно становится: — Ты смотришь слишком много фантастики, Гай. Врач говорит, что это просто душевная травма. — Из-за той девушки, которая покончила с собой у тебя на глазах? Какаши хватает друга за шиворот, оттаскивая за угол школы, шипит ему в ухо: — Тсс! Не говори об этом! Я сказал отцу, что нашёл её уже мёртвой. Тот мужик виноват, я точно это знаю. «Тот мужик» действительно не убивал её — всего лишь приказал девушке убить себя. Но на ноже даже нашли его отпечатки, так что Какаши всё равно уверен, что поступил правильно, немного извратив правду. — А не боишься, что тебя засудят за лжепоказания? — Если бы я сказал, как всё было на самом деле, мне бы никто не поверил. Гай надувает щёки, серьёзно кивая головой: — Точно-точно. Думаешь, это может быть связано со смертью твоей мамы? С отцом о маме они почти никогда не говорят: так что только из-за слов Гая, который никогда не следит за языком, Какаши чувствует, что она была реальна. В отличии от страшного подвала и неизвестного мальчика оттуда, воспоминания о матери убойные таблетки психотерапевта стирают почти основательно. У мамы был тёплый и ласковый голос, от её рук пахло антисептиком каждый раз, когда она приходила в комнату Какаши, читала ему на ночь сказки, ласково гладя по волосам… У мамы совершенно не было причин резать вены в собственной ванной. Она никогда не поступила бы так, оставив своему ребёнку такую душевную травму. Джирайя-сенсей прав, в мёртвой девушке из парка Какаши увидел собственную мать. Но дело не просто в том, что они похожи: покладистость, с которой девушка покончила с собой после слов того парня, до сих пор не укладывается у него в голове. — Значит нам надо самим взять дело в свои руки. Детективы Гай и Какаши приступают к расследованию! — вдохновенно громко шепчет Гай, сжимая кулаки, и направив взор во вселенную. Иногда Какаши кажется, что если бы не «пылающая юность» Гая, он бы уже давно примёрз к полу в том страшном подвале.*
— Я был здесь — ходил к тому стрёмному заведующему исследовательским центром, он спрашивал про мои сны. Гай присвистывает, выглядывая из-за плеча, сопит возбуждённо: — Надеюсь, ты ему ничего не сказал? — Сказал, что мне снилась та погибшая девушка, потому что она напугала меня. Находиться здесь второй раз за несколько дней действительно немного напрягает. Какаши перебирает в голове варианты, по которым тут мог оказаться отец, но ни один не выглядит логичным. — А что тут надо твоему отцу? — озвучивает его мысли Гай. После предыдущего посещения этого заведения они долго разговаривали в машине на тему того, чего стоит бояться, а чего нет — но что-то подсказывает, что отец пришёл сюда не с дружеским визитом: наверняка как и всегда стриггерился на слова о маме, зацепившись за соломинку, как сам Какаши. Отец безумно любил маму, и после ее смерти очень-очень долго пытался прийти в себя. По сути последние полгода после поимики того «убийцы» — первое время, когда он словно действительно здесь, а не топит своё горе в бутылке каждый вечер. — Не знаю. Мне он сказал, что здесь отличные специалисты, и я просто надумал себе всякое. — Да, — ёжится Гай. — Люди в белых халатах всех нервируют. Так и кажется, что того и гляди свяжут тебя ремнями и черепушку вскроют. — Ты всё-таки смотришь слишком много фильмов, — Какаши снова закатывает глаза. Когда Гай всем корпусом налегает на него, дышит в ухо громко, а вечернее небо раскрашивается разноцветными красно-синими цветами, Какаши действительно кажется, что они просто обычные второклассники, которые играют в шпионов. Отец умный и сильный, Какаши глубоко уважает и любит его, особенно сейчас, когда тот не растворяется в ненастоящем, а верой и правдой служит стране и мирным гражданам. Отец поймал убийцу той и нескольких других девушек всего за несколько часов после показаний Какаши, и тот снова до безумия гордится им.*
В последнее время подвал не так пугает его — может, Какаши просто привык, а может он просто теперь чувствует, что он здесь не один. Он так же, как и раньше видит смуглые тонкие коленки, но сейчас они словно не его, словно рядом с ним. Он раз за разом пытается вглядеться в мальчика рядом, но темнота и ненастоящий блёкло-жёлтый свет из окон скрывают его, закрывают блестящим ореолом, затеняют лицо искрами. Они никогда не разговаривали, но Какаши всё равно откуда-то знает, что тот голос из кабинета Орочимару — принадлежит этому мальчику. Они не касаются друг друга, но Какаши все равно кажется, что в подвале теперь не так холодно — словно они делят весь этот бесконечный холод на двоих. Словно они даже этот бесконечный страх делят напополам. Какаши впервые решается, открывает рот, чтобы сказать об этом, но язык не слушается. Скрип скрытой в темноте двери под потолком подвала выбивает из-под ног почву. Какаши кажется, что он завис в невесомости, а мальчик рядом с ним падает в тёмную бесконечную бездну. Большие ноги в старомодных тапочках громко топают по скрипящим доскам, и Какаши до боли в суставах тянется за падающим мальчиком, но его тело не двигается. Страх парализует — хочется кричать, плакать, но изо рта не вырывается ни звука. Сердце колотится где-то в горле, и ему впервые за долгое время перестаёт быть холодно — сомнительное утешение, когда всего трясёт: по щекам текут горячие слёзы, они размывают обзор и спускающийся мужчина не спешит являть грязному жёлтому свету своё лицо — Какаши запоминает только строгий костюм: как носят всякие важные шишки в управлении и длинные гладкие чёрные волосы, что рассыпаются по плечам, тогда, как он смаргивает слёзы, всхлипывая, и вопреки всем своим желаниям снова просыпается в своей комнате. Совершенно точно случилось что-то очень и очень плохое, и Какаши вряд ли мог бы что-то предотвратить, но он все равно чувствует колющий стыд от того, что не остался там до конца — необъяснимая обязанность быть там тогда, когда расплывчатому мальчику это от него было больше всего нужно. Он промаргивается, сгоняя сон, и вертит головой по сторонам, не понимая, что так резко его разбудило. Дом врывается в сознание бесконтрольным шумом: бьёт по мозгам, дезориентируя. Сквозь распахнутые шторы струится мягкий лунный свет, но ощущение, что сейчас день. В гостиной шумит телевизор на полной громкости и заливается громким лаем Паккун. Какаши спускает продрогшие ноги на пол, забывая обуться машинально следует на свет. В коридоре горят все лампочки, Какаши прикрывает глаза рукой, потому что по ним режет слишком больно. — Папа? В гостиной на всю громкость включен телевизор: мерцает разноцветными квадратами, подсвечивая сидящего в кресле отца. Какаши подходит ближе, снова ощущая себя как только что во сне, хотя теперь понимает, что сейчас на самом деле реальность, и страх, который скрутил внутренности — тоже реальный. Паккун перестаёт лаять, жмётся к ногам Какаши, когда тот проходит ближе к отцу, вставая напротив него. У отца в руке пистолет и чёрная в темноте струйка крови, стекающая из виска. Какаши проваливается в бесконечную черноту бездны следом за мальчиком, которому он также не смог помочь.