*
Дождь льёт как из ведра, и даже тот факт, что полицейская машина внаглую припаркована прямо напротив входа в исследовательский центр не спасает от промокания. — Ты сегодня долго, — Гай теребит уши сидящего на его коленях бульдога под аккомпанемент из неодобряющего рыка последнего. — Опять примерял шлем профессора Ксавьера? Какаши захлопывает за собой дверь, стряхивает ладонями крупные капли — хотя больше похоже на то, что просто растирает их. Да уж, теперь всю смену придётся ходить мокрым, что явно не поспособствует выздоровлению. — Завидуешь? — А то ж! Это, наверняка, так круто выглядит! Гай как всегда чересчур буйный и вдохновлённый: привычная атмосфера привычных будней снова наполняет Какаши, выгоняя обычный неприятный холодок от посещения Орочимару. В машине душно, пахнет ёлочным освежителем, оружейной смазкой и приторно сладкими пончиками, которых Гай купил на ночную смену целую коробку, «чтобы совсем как в фильмах». Буру сердито кряхтит, но из его рук не вырывается — только корчит из себя недовольного, на самом деле дико любит, когда его тискают — а Какаши делает это нечасто: не может сопротивляться мигающей лампочке в голове о том, чтобы не приучать собаку к ласке. С его работой — или, более того, с их семейным суицидальным анамнезом, его может не стать в любое мгновение, не хочется, чтобы тот если что переживал слишком сильно. Гай всё-таки отпускает пса и ждёт, пока тот не переползёт на заднее сиденье, напоследок пукнув; щёлкает переключателем дворников — и те стирают плотную завесу дождя, открывая им пустынную улицу с мутным, затянутым густыми тёмными тучами небом. — Паккун был таким милашкой, зачем ты завёл себе такую махину? Маньяков боишься? Машина мягко трогается, наконец оставляя исследовательский центр позади, растворяя его в каплях дождя. Какаши выдыхает: каждая поездка сюда — напряг для всего его организма, как ни крути. — Опасаюсь приставучих спасённых дамочек из квартала красных фонарей. — Тебе не стоит быть таким социофобом. Мне вот недавно звонила Моника-чан и мы чудесно обсудили проблемы среднего школьного образования. А если боишься жить один, можешь переезжать к нам с Ли! — Радостно сообщает Гай. — Буду тебя защищать, а ты будешь помогать ему с уроками. Тошнота снова подступает к горлу, отдавая горечью желудочного сока во рту. Какаши скручивает крышку бутылки с водой, делая несколько больших глотков, и прикрывает глаза, прислоняясь лбом к холодному окну — становится чуть легче. — Спасибо, я, пожалуй, воздержусь от постоянного созерцания ваших с твоим племянником вдохновлённых припадков. Рядом с Гаем комфортно, и Какаши нравится у него дома — но так же, как и с Буру, будет неправильным привязывать его к себе слишком сильно. Каждый раз, когда организм даёт сбой, подсовывая во сны частички другого — страшного — мира, Какаши мысленно готовится к тому, что что-то случится. Он вытаскивает из внутреннего кармана форменной куртки заветную баночку с бесконечно-чёрными капсулами: они словно поглощают свет вокруг, превращая его в спасение, которая несёт каждая из них. Надо бы выпить таблетку — утренняя вышла через десять минут после приёма, но судя по состоянию организма, следующая там тоже не задержится. Он убирает таблетки обратно — ладно, от одного пропуска ничего не случится: наверняка же у лекарств есть какой-то накопительный эффект. — Ты бледный, — Гай крутит головой на перекрёстке, пропуская машины, но как всегда подмечает все детали. — Немного простыл, — повторяет свою легенду Какаши. — Не переживай, не думаю, что сегодня тот самый день, чтобы махать пушками, у меня хорошее предчувствие. На самом деле предчувствий за общим расколбасом организма и не разобрать. — Этого я и боюсь — что вместо беготни за злодеями, нам предстоит очередная ночь поедания пончиков в машине. Рация молчит — и это хорошо. Возможно сегодня действительно будет спокойная ночь. Какаши бы этого очень хотелось.*
— Посмотри на нас, такие важные и нарядные в форме, каждый раз так горжусь нами. — Гай вытягивает ноги, похрустывает шеей, вращая голову из стороны в сторону, поправляет кобуру. — Но где же все преступники? — Едят пончики по домам, — комментирует Какаши, разглядывая почти что светлую улицу через приоткрытое окно. Фонари плавают в неспокойных отражениях в воде, создают иллюзию движения, хоть на улице и правда уже несколько часов, как практически никого нет, кроме задержавшихся работяг, что на спокойных сорока километрах в час разрезают по пустой дороге на домашних минивэнах. Гай цепляет одной рукой пончик из коробки, сразу отгрызая от него половину. Говорит с набитым ртом: — Можно же не жавязывать шо швоими бандитшкими делами ради этого. Комендантский час народ старательно игнорирует, но погода реально способствует тому, чтобы не высовывать носу из дома. На улице пусто и уныло — действительно гораздо скучнее, чем погони со стрельбой или хотя бы просто пьяные драки. Последнее время из-за сезона дождей всё их патрулирование примерно так и проходит: намотаешь несколько десятков кругов по своему району в одинокой машине, напишешь рапорт — и домой. — Тишь, да гладь, — ворчит Гай, снова тяжело вздыхая. — Давай, кто больше пончиков съест? — Я не голоден, — тошнота ни в какую не проходит. Паршиво. — Значит, сдаёшься заранее? Ха! Счёт теперь шестьсот пятьдесят три — шестьсот пятьдесят два! Числа каждый раз скачут, так что Какаши вообще не уверен, что Гай что-то считает: скорее ему просто нравится идея соперничества ради соперничества. По крайней мере хочется верить, что это не его сочувствие, которое окончательно привязало его к Какаши после смерти обоих родителей того. Гай слишком добрый — и, как бы Какаши ни пытался отдалиться от него и его родителей — они с Буру сейчас его единственная семья. И здесь, в машине, под восторженные речи друга и напарника — ему действительно просто комфортно. — Эй, Какаши, — Гай осторожно теребит за плечо, выводя из мутных снов, которые Какаши не снились уже тысячу лет: они тут же растворяются, не оставляя после себя ничего, кроме паршивого послевкусия во рту. Или это просто снова барахлящий желудок. Какаши поворачивает голову в сторону двухэтажного здания, за которым они следят. Первый этаж — тату-клуб по типу тех, где можно запросто подцепить от нестерильных инструментов чёрт знает какую заразу, притон для кого попало в дневное, и не только, время. Верхний отведён под коммунального вида временное жилище работников и посетителей — так что там максимум отсыпающиеся после наркотических трипов тела можно застать. И цокольный: казино, бои без правил и всякое прочее непотребство под маской «мужского клуба». По-хорошему его должны были прикрыть уже давно — лично Какаши так бы и сделал, но у капитана Минато как всегда наполеоновские планы по отлавливанию каких-то крупных шишек, так что за этим зданием непрерывно следит кто-то из команды. Таких тонкостей Какаши не мог понять до сих пор — его мир разделён на чёрное и белое: как можно позволять откровенным негодяям продолжать свои грязные делишки, ради беготни за «идеальным моментом» тогда как они уже давным-давно заслужили свой арест. Какаши трёт глаза, приоткрывая окно приглядывается к подъезжающей машине. Сегодня короткую соломинку вытянули они с Гаем — так что ночь обещала стать еще скучнее, почему Какаши и умудрился задремать, хоть и никогда не позволял себе подобного до этого. Хотя, по правде, настолько паршиво он себя вряд ли когда-то чувствовал: хорошо хоть вдвоём они, конечно, внутрь точно не полезут. Фонари в лужах начинают скакать хаотичнее: тонированный чёрный джип останавливается у входа в заведение на пару секунд, выпуская каких-то, видимо, важных шишек — и снова скрывается в темноте проулка. За ним подъезжает еще машина. Потом еще одна, еще, еще. Какаши, насколько это возможно в этом странном свете, разглядывает лица тех, кто наполняет здание — тут явно не только третьесортные наркодилеры, выглядит как что-то, ради чего стоило несколько месяцев следить за этой дырой. — Нуу? — тянет Гай, — Это же оно! Это и правда, кажется, оно: в теле даже приятно топит адреналин — стирает тошноту и головную боль, превращает доставучий тремор ладоней в приятное потряхивание от возбуждения: столько людей здесь собираются не просто так. Грядёт что-то крупное. Они приглядываются, даже выуживают бинокль из сумки-на-всякий-случай, отпихивая с неё пса. В следующих паре машин опознают не одну знакомую криминальную физиономию: тут, конечно, достаточно мелочи из стоп-листа, но кроме них и шишки покрупнее, и намного-намного крупнее. — Центральная, это АНБУ-173. В клубе «Акацуки» незапланированный съезд боссов. Вызовите капитана Минато и группы захвата, — докладывает Какаши в рацию. — Чем больше, тем лучше. — АНБУ-173, вас поняли, группы захвата выезжают, перечислите опознанных участников сходки, — чеканит в ответ звонкий женский голос с чётко прослушиваемыми нотками нервозности — неудивительно, если это действительно так, то сегодня они отхапают большой куш во имя справедливости. Гай перегибается через провод рации и руку Какаши, вываливая из бардачка стопку ориентировок на бандитов, хаотично шарится в них, роняя часть на пол, и они в три руки выхватывают виденные только что лица, зачитывая в рацию: — Глава «Суши Индастриз» Кисаме, белый священник «Хидан», — да у этих злодеев даже имена злодейские, — «многоликий» Какузу… — Какаши зачитывает имена с ориентировок: нехилую часть из них он проходил еще во время своего обучения в академии полиции — если сегодня действительно выйдет поймать их за задницу хотя бы за участие в подпольной деятельности этого клуба, этого будет достаточно для того, чтобы было за что зацепиться. — Принято, — они километрах в десяти от центрального управления: при быстрых сборах и перегруппировке, группы захвата будут здесь уже в течении десяти минут. Еще пять на до-планирование, и они герои дня. Гай возбуждённо постукивает по рулю и Какаши чувствует себя точно также — жаль они даже выйти из машины не могут: адреналин фигачит в кровь в желании выплеснуться с чем-нибудь. Какаши перебирает ногами, стряхивая ненужные бумажки на пол — и что-то тихо стукает о пол. Он протягивает руку, выуживая из стопки бумаг полупустую пачку сигарет: наверняка как всегда забыл Асума, который частенько катается вместе с Гаем до работы, заодно припахивая того завести Мираи в садик. — И мне дай, — Какаши вытаскивает одну сигарету зубами, протягивая пачку Гаю и тот повторяет манёвр. Щёлкает зажигалкой сначала у себя под носом, потом у Гая — и тот сразу громко закашливается. Успокаивает: даже не столько сигарета, сколько атмосфера дежавю — Гай частенько в очень знаковые для них моменты за компанию тянется к сигаретам. Каждый раз одно и то же. Какаши затягивается и выдыхает густой дым в приоткрытое окошко — тот сразу растворяется в темноте снаружи. Жаль, что он сегодня не в форме, и путь внутрь ему заказан, но если они и правда повяжут сейчас такую толпу злодеев — пустота внутри него все равно заполнится чуть больше. Наследие отца — потребность стать «спасителем», как тот, стать таким же «борцом за справедливость», как любил говорить Джирайя сенсей, еще когда отец был жив. Непонятно, к чему сейчас всё это — Какаши сменил врача уже лет пятнадцать как. Но прошлое стоит за спиной, не хватает его за горло, но Какаши всё равно ощущает удушение. Он делает глубокие вдох-выдох. Отблески туманных воспоминаний — всего лишь глупости. Он ничем не обязан снам. Ничем не обязан прошлому, которого не было — которое скрывается за туманом, которое неважно, которого не должно было быть. Сейчас — все так, как и должно было быть всегда. Дым растворяется в окне, и сзади издалека на долю секунды моргает мигалкой машина отряда захвата. Какаши, кажется, даже трясёт от предвкушения — может, сейчас все изменится, когда у него в досье появится зарубка о настолько крупном деле. Когда спасённые жизни привалят целой пачкой: спасение прохожих от грабителей, наркоманов из очередного трипа-из-которого-не-возвращаются или проституток от их собственных сутенёров — никак не могут заполнить дыру в душе Какаши. Хулиганство, грабежи, изнасилования — все это мелочи. Но сейчас его душа, наконец-то наполнится и он перестанет чувствовать себя таким пустым — словно ополовиненным. — Какаши, — Гай вытаскивает из багажника бронижелеты, один протягивая напарнику. — Не перенапрягайся. Сзади подъезжает с выключенными фарами пазик с группой захвата — укутанные по самые глаза полицейские выстраиваются в ровную линию, готовясь штурмовать клуб по сигналу. Тактики прощупывают клуб сонарами, делают заметки на своей огромной карте, развёрнутой на весь капот машины, что-то расписывают Минато — и тот расставляет людей в соответствии с их советами. — Останетесь здесь, — командует Минато, и Гай разочарованно, но согласно пыхтит сзади. Какаши доложил о своём недостаточно здоровом состоянии заранее, так что понятно было, что потащит за собой и напарника. — Ну, это же ты их заметил, — вина гложет изнутри — от адреналина организм словно сразу избавился от токсичности, что пожирала Какаши изнутри. — Ты герой! Гай весь сразу в улыбке расплывается, блестит в темноте своими нечеловечески белоснежными зубами. Гай для Какаши как отдушина — без него он бы последовал за родителями еще пятнадцать лет назад. От мысли о самоубийстве тело нехорошо отзывается похожими на иглы мурашками: запрещённая тема для размышлений. Какаши повторяет вдох-выдох и в уме прикидывает, сколько еды осталось у пса. Наверное, надо будет после утреннего рапорта, заехать в супермаркет. На завтрак он бы хотел омлет, если — когда — желудок, наконец, успокоится. Самовнушение работает безотказно: не зря Какаши столько времени совершенствовался в нём. Холодное мышление и трезвый разум — вот то, что нужно полицейскому. Какаши — хороший полицейский. Они отходят в сторону, не мешаясь; всего через минут пять отряд захвата окружает клуб, забрасывает его через окна дымовухами, одновременно заваливаясь внутрь со всех сторон. Громкая музыка бьёт по мозгам, смешивается с криками и автоматными очередями изнутри. Буру вопреки обыкновению шумит больше обычного: скребётся в закрытую дверь и порыкивает сам себе под нос — Какаши выпускает его, и тот замирает, упираясь задней ляжкой в его ногу, словно предчувствует что-то . — Буру, спокойно. Времени на захват такого клуба должно уйти с минут пять-десять: команда у капитана опытная — вошли и вышли. Вошли и вышли — Какаши делает вдох и выдох. Повторяет. Повторяет. Пять или десять минут это сколько? Гай, кажется, совершенно спокоен, несмотря на то, что возбуждение даже в обычной жизни хлещет из него напропалую. Какаши повторяет вдох-выдох. Вдох-выдох. Снизу хрипло рычит бульдог. Время, кажется, застыло. Со второго этажа здания слепит фонарём, и Какаши машинально прикрывает глаза ладонью под громкую автоматную очередь — даже по звуку определяет, что это не оружие полиции, но на этом и всё, что он успевает. — Ложись! — кричит Гай, сбивая с ног: асфальт бросается в грудь, больно дерёт по лицу, оставляя глубокие щиплющие ссадины. В груди болезненно жмут рёбра, отдаваясь пульсацией во внутренности — кажется, пара пуль попала в бронижелет. Мозг на адреналине кристально чистый и бодрый, хоть хаоса вокруг и слишком много. Две тени соскальзывают через мансарду второго этажа, направляясь в ближайший проулок. Гай вскакивает и первым бросается наперерез им: успевает поймать второго, что приземлился, судя по всему недостаточно удачно. Гаю тоже повезло меньше — в блестящих светящихся фонарями лужах точно не определить — но, кажется, из-под жилета растекается тёмным. — Я в порядке! — кричит он. — Лови второго. Буру берёт разгон за секунду, скрываясь в темноте проулка за преступником, и Какаши бежит следом, предусмотрительно достав пистолет. Вечерний ливень превратился в освежающую морось, как из пульверизатора — очень в тему, когда все внутренности и лицо горят от быстрого бега. От бульдога не убежать, но отпускать пса так далеко от себя совсем непривычно, хоть он и натренирован для службы. В любом случае, преступник скорее всего уже за ближайшим поворотом: Какаши заруливает за очередной угол, вскидывая пистолет. — Стоять! Полиция! Тот и правда там: Буру загнал мужчину на трансформаторную будку и преимущество, вроде как, действительно на стороне Какаши, но в следующий момент мир взрывается, рассыпаясь пазлом — и паршивое самочувствие последних пары недель здесь и в подмётки не годится. Буру скачет у стены. Мужчина достаёт из-за спины автомат, направляя в голову Какаши. У него очень знакомое лицо — настолько, что по спине сбегают мурашки, отбрасывают Какаши на пятнадцать лет назад в пучину страха и безысходности, когда определённо этот же человек улыбался ему через зеркальную поверхность в комнате допроса. — Узнаёшь кого-то из них? — у отца спокойный голос, хотя Какаши казалось, что он должен быть обрадован поимке такого серьёзного преступника. — Да, это он, — Какаши указывает на молодого черноволосого парня. У Какаши тоже спокойный голос, хотя он и обманывает всех этих важных мужчин из правительства, в пиджаках при галстуках. Они сплетаются взглядами, и Какаши кажется, словно он всё тот же запуганный сопляк, что падает в тёмную бездну паники на грани безумства. Глаза у мужчины тёмные, как космос: они почти не видны отсюда, но Какаши кажется, словно они прямо рядом с ним. Здесь, вокруг. Везде. Его засасывает в этот чёрный омут, мутит красными всполохами, вертит в хороводах безумства, сдавливает со всех сторон разом, а потом, резко — расслабляет. Какаши опускает оружие. Привязывает охрипшего от лая пса к столбу трансформатора. По мостовой сзади редко шелестят шинами машины. Под эстакадой мерно гудят паркующиеся или отъезжающие локомотивы: отсюда они выглядят как игрушечные паровозики на игрушечной железной дороге. У Какаши, помнится, была такая когда-то в прошлой жизни, где были мама и отец, где в доме всё время было шумно и весело. Уже много лет дома у Какаши очень-очень тихо и пусто. Даже Буру словно не хочет нарушать эту тишину — никогда не лает в доме, в отличии от постоянно тявкающего раньше Паккуна. Надо бы завести мелкого тявкающего пса, — думает Какаши, перелезая через ледяные перила: солнце еле теплится на горизонте, совсем не планируя сегодня согревать людей, возможно даже светить не станет — спрячется за серыми грузными тучами. Но пока слепит ленивыми лучами, а от недосыпа тело подмораживает и немного трясёт. Внизу гудят поезда, но они совсем не мешают, скорее даже наоборот: успокаивают, настраивают на нужный лад, и Какаши расслабляется. Делает глубокие вдох-выдох. После ночной нервотрёпки всё теперь кажется таким мелочным и далёким. Поезда снова гудят. Какаши с чистой душой делает с эстакады шаг вперёд.