*
Обито в ванной возится долго. Какаши одёргивает лезущие в голову мысли о том, как тот снимает футболку и штаны, морщась от боли, когда задевает живот, или поднимает раненую руку. Как мочит полотенце и проводит им по уже высохшей шее, снова делая её мокрой — но не вспревшей, а чистой. Как скользит этим полотенцем по плечам, тяжело вздымающейся груди. Ниже: обводит заплатку на животе, касается тазовых косточек. Суп шипит, выливаясь на плиту, и Какаши подскакивает к нему, хватаясь голыми руками за ручки. Обжигается, чертыхаясь и чуть не вылив его на себя, и со второго раза догадывается взять прихватки, снимая с огня. Господи, он точно придурок. Есть всё-таки положительные моменты в том, что они сейчас не слышат мысли друг друга. Обито бы вот то, что сейчас было, точно бы не оценил. Какаши и сам не оценил, чувствуя всепоглощающий стыд за то, куда свернули его мысли, которые были обязаны быть забиты исключительно заботой и альтруистическими мотивами. Надо бы уже определиться, кем он себя чувствует рядом с Обито: заботливой мамашей, беззащитным ребёнком, а теперь ещё и подростком, одолеваемым гормонами. Обито выходит из ванной комнаты, весь благоухающий свежестью. Чистая футболка, сухие штаны, умытый. Даже выглядит, кажется, здоровее. Суживает глаза, ловя разглядывающий взгляд Какаши, уши которого наверняка предательски краснеют, и косится на облитую супом плиту. — Отвлёкся, — комментирует Какаши. — На вкус это не повлияло. Он накладывает суп в тарелку и ставит её перед Обито, садясь напротив. Складывает локти на столе, опуская голову на скрещенные ладони. Обито садится напротив, но за ложку браться не спешит. Сверлит Какаши взглядом. — Ты его отравил? — Нет, конечно. — Тогда почему сам не ешь? Желудок Какаши отзывается на это таким же вопросом — позорно бурчит на всю кухню. Он так переживал, что Обито с утра ходит голодным, что совершенно забыл про себя. Видимо, собирался пожирать глазами, как Обито ест его стряпню, довольствуясь одним этим зрелищем. Потрясающе. — Ем, — Какаши снова встаёт из-за стола, наливая супа и себе. Возвращается за стол, очень надеясь, что его лицо выглядит бесстрастно, и начинает есть. Гипнотизирует суп взглядом, отправляя в рот ложку за ложкой, а Обито так и сидит замерши. Задушенный смешок раздаётся с его стороны и Какаши мигом отвлекается от тарелки, вздёргивая голову. Уголок губы против воли Обито подрагивает, он старательно борется, давя звуки, но в конце концов сдаётся распирающему чувству, запрокидывает голову назад и смеётся. Громко так смеётся, смешно, даже самому Какаши от этого смеха смеяться хочется за компанию. Или заплакать. Так смеются дети, у которых чистая душа и вся жизнь — пока что белый лист. У которых всё хорошо, которые могут концентрировать в себе только светлое, брать его от жизни и отдавать с такой же лёгкостью. У Обито от смеха в уголках глаз собрались слёзы, а лицо такое живое и такое настоящее сейчас. В прошлый раз Обито смеялся чисто и искренне в подсознании Какаши — и там у него были шрамы, и смех выглядел по-другому. Тогда он был таким чистым и прекрасным, а сейчас — еще чище и прекраснее. Это мгновение хочется продлить — хочется, чтобы Обито смеялся всё время. Чтобы был счастливым. — Ну ты и придурок, — говорит смеющийся Обито. Он наклоняется к тарелке и делает наконец первую ложку уже наверняка снова остывшего супа. Какаши тоже улыбается, и опускает голову к тарелке, чувствуя, как нестерпимо щиплет глаза.*
Конечно же, никто со словами и мнением Какаши тут считаться не собирается, так что, как бы он ни планировал оставаться дома и весь день сидеть у кровати Обито, держа того за ручку, у самого Обито совершенно другие планы. — Тебе нельзя напрягаться. Не стоит никуда идти, сиди дома, — упрямо нудит Какаши, ходя следом за собирающимся Обито. — Или давай я схожу, если тебе там что-то нужно. Обито ковыряется в тумбочке и убирает в глубокий карман треников таблетки и нехилую пачку денег. Вытаскивает пистолет из-под подушки и некоторое время корячится, пытаясь дотянуться до другого кармана, но в итоге бросает эту идею, убирая пистолет следом за всем остальным. Какаши нашёл в шкафу тёплые водолазки и уже примерил одну, вот только Обито с его гипсом такую не натянуть, так что тот делает единственно очевидное для него в данной ситуации — идёт к двери в футболке. Обувается, как ни в чём не бывало, и берётся за ручку двери. Глаз Какаши начинает подёргиваться. Квартиру наилюбезнейше экипировали всем самым необходимым для больного и даже больше, но, видимо, никто не подумал, что больной решит попереться на улицу в таком состоянии, так что верхней одежды здесь просто не было. И тот правда решил прогуляться в конце осени вот так. Какаши снимает заботливо предоставленную ему ангелом-хранителем куртку с вешалки, накидывая её Обито на плечи и тот шипит протестующе, но, подумав, решает не бередить свои же раны перед ещё только начинающимся путешествием. Какаши торопливо обувается, продолжая с того места, где остановился: — Там пять этажей ступенек, тебе нельзя так напрягаться. — Можешь понести меня на руках, — парирует Обито. Какаши зависает с незавязанными шнурками в руках. Это, конечно, идея, вот только как его нести? Рука висит на перевязи на груди, так что на спину его не поднять. Взять на руки как принцессу? Можно, конечно, если его это устроит. — Хорошо, — Какаши протягивает руки и тут же получает по ним шлепок. — Шучу я, Дуракакаши. Как ты себе это представляешь? — Обито ловит взгляд Какаши и сам себя поправляет. — Не говори. Он выходит на площадку, и Какаши следует за ним тенью, так и не завязав второй ботинок. Захлопывает дверь, закрывая ее на ключ и кидает его в карман. Деньги остались в куртке, которая у Обито, так что в его кармане кроме ключа только потрёпанный перцовый баллончик. Защитит ли он их, если они сейчас нарвутся на стаю бандюганов? Чёрт подери Обито и его дурацкую идею прогуляться. Что, если эта их первая совместная прогулка станет ещё и последней? — Ты бесишь, — бросает через плечо Обито. — Успокойся. Забавно, что сейчас он точно не может слышать мысли Какаши, но все равно понимает их. Они словно каждую минуту общения перешагивают километры пропасти на пути к пониманию друг друга. Общение совершенно дурацкое, поверхностное, бытовое, но, оказывается, и от такого пользы хоть отбавляй. Если их сейчас, конечно, не пристрелят по пути. Лестница длинная. Какаши идёт следом, уставившись в тонкую полоску кожи между отросшими волосами Обито и воротом накинутой на плечи куртки. Хочется поддержать его, помочь, но слишком рано и глупо тратить лимит дозволимой помощи сейчас. Дорога обратно будет явно сложнее. Так что Какаши просто плетётся следом, на всякий случай чуть выставив вперёд руки, чтобы если что успеть его подхватить. Но Обито сильный, конечно он не собирается падать. Просто на всякий случай. Останавливается изредка отдышаться, иногда опирается левой рукой на стену, но благополучно спускается ступенька за ступенькой. Отсюда не видно, но Какаши пытается сам не дышать, чтобы прислушаться к дыханию Обито — ровно и размеренно. Обито не просто так идёт, он уже давно просчитал и прикинул, чего будет стоить ему этот спуск, и не просто предполагает, что справится — холодный расчёт. Мозг Обито как классический военный мозг просчитал всё, что ему нужно и просто идёт к цели. Дверь парадной показывается для Какаши внезапно — слишком уж он привык, сконцентрировавшись, пялиться в затылок и спину Обито. Он ещё не приготовился к тому, что за ней. Дверь открывается, и Какаши вцепляется в холодные бока газового баллончика, рискуя сжать его с такой силой, что тот просто лопнет в его кармане. На улице может случиться что угодно, нужно держать ухо востро. Обито выходит под высокое дневное солнце и поднимает лицо к нему, зажмурив глаза. Какаши встаёт к нему плечо к плечу и цепким взглядом оглядывает улицу: стайка детей и мамаш на детской площадке хихикают и болтают. Пацаны у угла дома хрустят чипсами и громко гогочут. Пара псин гоняет голубей заливистым лаем. Плечу тепло от тепла Обито через куртку. Так привычно — Какаши давно привык что он не один, зачастую в подобных местах он чувствовал крепкое плечо Гая или жмущегося к ноге Буру. Был ли кто-то у Обито? Был ли кто-то, кто касался его плеча так, как он сам сейчас касается Какаши? Кому он доверял свою спину, когда был в подобных местах? Кому он вообще доверял свою спину, или он всегда жил, уставившись в темноту, когда сзади была такая же страшная темнота? Как он жил эти двадцать лет? Как закрывал глаза, подставляя лицо солнцу, как расслаблялся, позволяя себе отпускать возжи контроля, как сейчас? Внимательность выкручена на максимум, но опасности вокруг не видно: только мамашки и дети, собаки и подростки. Чуть дальше слева, у магазина, паркуется тонированная машина, и куча братков вываливается из обоих. Какаши сжимает газовый баллончик, делая шаг вперёд. Встаёт так, чтобы если что, защитить Обито, но и там опасности нет — братки обнимаются и дружно закуривают что-то явно нелегальное. На их поясах блестят боками пистолеты, но стрелять из них пока никто не собирается. Чувство предосторожности сходит с ума. Надо защищаться в этом ужасном районе, в котором нельзя ходить без отряда. Надо защитить от этого места Обито. Но от чего защищать-то? — Расслабься, придурок, — Обито пихает здоровым плечом, обходя и направляясь вперёд, и Какаши ничего не остаётся, кроме как проследовать за ним. Они идут мимо подростков, и те громко ржут, шепчась — наверняка что-то про них смешное обсуждают. Они идут мимо собак — и те заливаются лаем, преследуя их пару десятков шагов в нескольких метрах. Кто-то на площадке ревёт — и кто-то из мамаш бросается на помощь: подуть на поцарапанную коленку. Братки косятся на Какаши, но тут же теряют к нему интерес, подмигивая Обито. Вряд ли газовый баллончик бы помог против кого-то из всех встреченных в пределах этого двора, но правда в том, что он и не понадобился. — А чего ты ожидал? — бросает через плечо Обито. Знает ведь — за время их связи Какаши не раз был в подобных районах и не раз думал то, что думал. Только на облавы, только несколькими отрядами, только по-расписанию. Выйти с раненым другом прогуляться, практически безоружным, без бронежилетов, без прикрытия — какой-то сюр. — Ещё не понял, где настоящая опасность? Везде. И здесь, и там, и в кажущихся раньше островках спокойствия. В уютных домашних районах больше неспокойно — и там сейчас могут похитить ребёнка посреди дня. В больницах не только лечат, а ещё и калечат. Эксперименты ставят, пытают, убивают. В полиции больше небезопасно — там не просто дружная семья, как была в управлении Минато. Там — огромная паучья сеть, управляемая огромным жирным и опасным пауком — Мадарой. И неясно, кто ещё там — на самом деле на стороне зла. Может, половина главка. Может, весь главк. Может, и кто-то из семьи-управления Какаши. Кто из его друзей, из его семьи, может быть на стороне врага? Кто угодно. Какаши перечеркнул все свои привязанности, переступил через любовь к своим друзьям и просто завёл новый список с теми, кому действительно можно доверять. Там пока только несколько имён, и ему предстоит огромная работа для того, чтобы выяснить, кто действительно на стороне добра. Даже самые близкие могут быть по ту сторону. Все могут быть не на той стороне. Ведь даже будучи на правильной стороне, можно ошибаться в миллионе разных вещей. Потому что сейчас, когда он в домашней одежде, с покоцанным товарищем, прогуливается по самому бандитскому из всех бандитских районов району, ничего не происходит. Здесь не стреляют на каждом шагу, не валяются агрессивные нарики, не похищают детей. Здесь словно обычный район, как тот, в котором жила семья Гая, как те, которые Какаши защищал, думая, что служит людям. Но за пределами его маленького мира оказались ещё люди, которые пока что не сделали ему ничего, чтобы показаться недостойными защиты бравого полицейского, каким он всегда себя считал. Какаши давно привык к тому, что в их городе действует комендантский час, что в приличных районах постоянно патрулируют полицейские машины, а в подобных (но не настолько запущенных), можно проехаться со включенными мигалками и закрытыми дверьми. Но здесь просто люди просто живут своей простой жизнью. — Опасность — везде. Будь осторожнее, — всё равно озвучивает он свои мысли Обито. Потому что если не озвучить, Обито не поймет и не услышит. Потому что теперь они должны говорить. — И вообще, нам нужен нормальный план. Может, в моей полицейской жизни не всё было идеально, но там, тем не менее, всё равно есть люди, которым можно доверять. — Типа твоего дружка Гая? У Какаши был Гай всё это время. С самого детства. Гай был там, где должен был быть Обито. Или Какаши был в нормальной жизни, в которой должен был быть Обито. В мире, где есть поддержка, где есть любящие люди. — Он тебе понравится. — Сомневаюсь. Зря. Гай весь такой воодушевленный и устремленный. И Обито в глубине души точно такой же. Если бы они познакомились давным-давно, точно бы стали лучшими друзьями, весёлыми и солнечными, стали бы парочкой, в которой бы теперь уже Какаши не нашлось места. Словно в голове Какаши одни глупости — всё его существо просто не может переварить происходящее. Здесь, сейчас, мир кажется намного реальнее, чем раньше. Перед ним шагает живой и настоящий Обито, в, можно сказать, его куртке. Левая рука расслабленно висит вдоль тела, и так хочется схватиться за неё, сжать и почувствовать его тепло. Но вокруг словно нет повода для этого: всё слишком нормально. Чересчур нормально. Всё так, словно они просто вышли на прогулку в обычном районе, в котором можно гулять без поддержки, без броников и без нескольких отрядов за спиной. И Какаши, конечно, одёргивает и эти мысли, но всё равно немного жалеет, что повода коснуться Обито, у него сейчас совершенно нет.