***
Дэмиен поджимает губы, с презрением слушая, как склоняют на все лады размолвку между Дрейком и Браун; недолго же соседи сдержали свои злые языки. Дрейк молчит, упрямо стиснув зубы; его, хмурого, не трогают, за спиной промывая кости; Браун не стесняется говорить. И кто ее знает, из желания досадить или есть другая причина — Дэмиен уходит, не стремясь узнать. От болтовни соседей уже тошнит. Одно он знает наверняка — Дрейка она ждать не будет.***
Он ее дождался. В свое время. От этого больно, но Тим заставляет свое глупое сердце замолчать.***
Дэмиен стоит поодаль, наблюдая, как старейшина сухой и сморщенной рукой откидывает с чужого лба волосы, хмурясь устало и печально — и бормочет слова благословения. Зубы Тимоти стиснуты — Дэмиен отсюда видит — и сжата в кулак рука. Другой он держит врученный старейшиной кинжал — серебряное лезвие в лучах солнца сияет почти угрожающе. Камень в ручке подмигивает ему печально, бледной голубизной; на его счет были какие-то предания, но Дэмиен давно их забыл. Кажется, он отражает небо над домом того, кто его держит, но солнца не видно, и мрачные тучи еще с утра охватывают небо; оно серое, словно скалы, мрачное, как настроение самого Тимоти. Камень, то ли в насмешку, то ли в противовес легендам, остается голубым и чистым, словно слеза; Дэмиен думает, где тогда у Тимоти дом. Его собственный — за тридевять земель отсюда, и небо над ним сейчас спит, синее, как океанская впадина, как самая темная пещера. Старейшина опускает руку, и хор голосов пронзает утренний воздух: Принеси славу своему дому. Тимоти отступает, не размыкая кулаков — в глазах упрямая готовность, и знать бы только, к чему — он на секунду оглядывает толпу, задерживаясь взглядом на нем, и отворачивается. Конечно, он догадался. Все догадались. Дэмиен не единожды слышал свое имя в болтовне соседей; они прекращали, едва только он подходил ближе. Он не знает только, благодарить ли за такую милость — не знать дословно что о нем говорят — или ненавидеть. Принеси славу своему дому. Тимоти спускается с их холма на тот, что у порога леса, его фигура на фоне деревьев кажется крошечной, необозримо маленькой с тем, что его ждет; камень в ручке кинжала сереет в предупреждении, хотя отсюда его почти не видно. Толпа поет, жалостливо и тоскливо, непонятно зачем взывая: Принеси славу своему дому. Деревья и их тени поглощают его, словно пыль; это пугает и заставляет благоговеть одновременно. Кажется, даже ветер на мгновение замирает. — Живым, — бормочет Дэмиен; на счастье, его слова уносит от толпы в другую сторону. Лес остается немым и неприступным, словно не он только что поглотил еще одну человеческую душу.***
Если и были какие-то надежды на то, что размолвка была временной, они тают с закатными лучами, растворяясь в тишине приходящей ночи. Холм пуст; деревня все еще шумит, но уже тише, испуганней, недоверчивей — Дэмиен не выдерживает шума; не выдерживает и Браун. Он слышит, как она бранится с теми, кто решается к ней подойти. Пригорок остается пустым; лес за ним — еще более мрачным и зловещим, чем днем; Дэмиену с трудом верится, что Тимоти жив. Солнце почти заходит, когда он не выдерживает. Старейшина открывает ему сразу. Он не спрашивает, что Дэмиену нужно. Холм больше не пуст. Белоснежный шатер венчает его, как венчают королей их короны; что-то вроде дерева в нескольких шагах от него раскидывает свои ветви. Дэмиен выходит из шатра, взглядом провожая поднимающуюся луну — надеясь, что ее свет пробьется сквозь толщу лесных ветвей — и вешает на кривые ветви светильник. Первый.***
Тиму на мгновение кажется, что сквозь невыносимую тьму леса с неба ему подмигивает звезда — но когда он старается найти ее, ничего, кроме еловых лап, не предстает перед его взглядом. Факел тухнет через несколько минут — то ли смеясь, то ли стараясь так своим огнем не заглушать звездного света.***
Дэмиен поднимается с колен, когда рассвет перекрывает собой все еще горящий светильник. У него пересохла глотка и губы по ощущениям превратились в пережеванную кожу; ног он не чувствует уже давно. На то, чтобы встать устойчиво, ему требуется еще несколько минут — пока на нетвердых ногах он не добирается до светильника и не гасит его. Что-то выдыхает в стороне леса, словно облегченно, но, может, ветер так шевелит ветви — в такт глубокому, спящему дыханию. Молитвы заканчиваются, рассеиваясь по утреннему воздуху, как туман; Дэмиен надеется, что хоть одна из них достигнет ушей тех, кто сможет пробраться сквозь лесную толщу. Сам лес давно глух к человеческим мольбам.***
Он давно потерял счет дням; восход и закат одинаковы в сумраке леса; дневной свет пробивается сквозь ветви с таким трудом, что кажется, что дни сливаются в одну невозможно длинную череду мелькающих стволов. Сквозь деревья за ним следит многоликое чудовище — давно сгинувших здесь или еще тех, кто сгинет? — и Тим старается не смотреть. Небо становится единственным его ориентиром. В нем, во всяком случае, он не видит жутких тварей, следящих за каждым его шагом. В нем что-то другое. Знакомое.***
Может, не что-то. Кто-то? Имени он не помнит, так или иначе.***
Пятый светильник гнездится на предназначенной ему ветви — их остается не так много. Срок истекает. В ту ночь Дэмиен молится о его продлении. Лес смотрит внимательно из отверстия в шатре, пронзительно, как будто проверяя. Дэмиен исправно гнет спину до самого рассвета, не поднимая головы; голос исчезает к середине ночи, и о молитвах говорят только едва шевелящиеся губы.***
Чудовище ближе не подходит; оно остается там же, за деревьями, на почтительном расстоянии; оно смотрит, и кто его знает, почему не нападает, когда он спит. Факела все также плохо спасают от темноты и тухнут, когда наступает кромешная ночь, прямо перед появлением звезд. Теперь Тим их видит — и не прекращает смотреть, пока от усталости не сомкнутся глаза. Кажется, и в самом деле кто-то.***
Самый гордый преклонит колени — напевает себе под нос проходящий мимо старейшина; его голос резонирует с завершающейся молитвой, и Дэмиен думает: и правда. Благовония тухнут сами; сандал задерживается в шатре, словно прощальный кивок, обещание спокойствия; тухнет восьмой светильник. В деревне вновь начинаются перешептывания.***
Темнота постепенно рассеивается, словно деревья растут больше не так густо; солнечный свет пробивается глубже, изредка касаясь земли. Когда он касается Тима, он вспоминает — деревня; переполненная, тяжелая сумка за плечами, старческая ладонь на его лбу; хор голосов, провожающий его в дорогу. Многоликое создание, следующее за ним, но с каждым днем отстающее все больше; беззвездное небо. Факел, потухающий каждую ночь, склоняющий его ко сну; монстр, все еще не подходящий, несмотря на его уязвимое положение. За всем этим стоит что-то — кто-то? — меняющий ход событий, берегущий его, зовущий. Слово резонирует с чернотой земли и листвой — той, что на солнце, яркой и теплой — но Тим никак не может вспомнить. Небо ему теперь видно лучше. Звезд на нем оказывается так много — столько он, кажется, никогда не видел.***
Место на древе заканчивается, но Дэмиена это не останавливает; светильники стоят на земле, освещая холм ночью так, что кажется, что он горит. Шепот в деревне меняется на жалостливый, сочувствующий; иногда ожидание — ноша не менее тяжёлая, чем… Чем что они не говорят. Говорят только, что от ожидания можно свихнуться — и косят в его сторону. Дэмиен не слушает, туша поочередно светильники и уходя в шатер на день, забываясь наконец во сне. Иногда он просыпается от того, что сквозь сон шепчет молитвы. Действительно, свихнулся.***
Тим вспоминает девушку — золотые волны волос, голубые капли неба в ее глазах; с землёй и листвой она мало чем схожа. Ему кажется, что, несмотря на неправильный облик, он где-то близко. Лес редеет ещё сильнее, и образ деревни в его памяти вспыхивает ещё ярче.***
Дэмиен.***
Он зажигает светильники снова — медленно, считая каждую из прошедших ночей — и ставит новый. Последний из тех, что есть у него — и у старейшины. Кажется, дальше в ход пойдут факела; других светильников ему никто не даст. Шатер обходят стороной, словно про́клятый; другому юноше пора отправится в лес, но Дэмиен не готов сдать свой пост. Его, кажется, порицают все, кому не лень; только старик устало смотрит на посеревший уже шатер и молчит.***
Непохожий на дыхание леса звук разрывает монотонный шепот; Дэмиен садится, сам испугавшись своего движения, и замирает, боясь, что ему почудилось. Хруст травы он слышит теперь отчётливей; он поднимается, вытаскивая из-за пояса кинжал, и выходит. В ярком огне светильников — человек, и Дэмиену требуется несколько секунд, чтобы его узнать. Юноша пытается сказать, но голос не слушается его уже давно — и вместо имени получается невнятный набор гласных, и Тимоти отмирает. — Дэмиен, — бормочет он. Он делает пару шагов — теперь, в свету, Дэмиен видит, как он изменился, хотя и объяснить не может, в чем. Он вздрагивает, когда его обхватывают, сжимая в руках крепко, словно боясь отпустить; он неловко обвивает чужую спину в ответ. Под его ухом колотиться сердце, отбивая только себе понятный ритм; странное спокойствие охватывает его с головой и впервые за долгое время разум очищается — от молитв, страхов, сомнений — и Дэмиен закрывает глаза. Ночь больше страшной ему не кажется.***
Дэмиен гасит светильники, один за другим, в одной ему только известной последовательности, и Тим завороженно считает их про себя — их количество его ужасает. Он давно потерял счет; Дэмиен же помнил его хорошо. Это приносит ему чувство — то же, что было у него когда гасли факела, но вместо тьмы его окружал звездный свет — но он не успевает его понять. Между лопаток он ощущает чей-то взгляд и оборачивается. Из леса на него смотрит многоликое чудовище — но ближе не подходит; оно стоит у кромки леса, глядя, как гаснут светильники и торжественно молчит. — Что ты там видишь? Дэмиен на деревья не смотрит — он смотрит на него, безотрывно, словно боясь, что лес снова его заберет; Тим поворачивается к чаще спиной. Нечеловеческий взгляд растворяется в еловых лапах — до следующего раза. — Прошлое, — отвечает Тим. Голос от долгого молчания хриплый и глухой, словно тишина лесной глуши впиталась в него с дыханием. Юноша легко берет его за руку и тянет в шатер.***
Тим спит — словно никогда не было для него удобней постели, чем разостланное на земле одеяло. Дэмиен гнет спину — снова, в последний раз; благодаря тех, кто слушал его, тех, кто освещал в лесу путь, разжигал воспоминания. Лес словно не смотрит больше в их шатер — и свет бесчисленных светильников не указывает путь домой. Только сандал окутывает его также, мягко, успокаивающе — и исчезает в прохладе ночи. На рассвете Дэмиен осторожно ложится рядом — глаза слипаются, язык не слушается его больше; все его тело истощено, словно и он прошел по лесу — хотя бы половину пути. Тим бормочет сквозь сон: «как звезда». Дэмиен, кажется, понимает что он хочет сказать.***
Луна восходит — величественная и плавная, серебром покрывая холм и деревья — и белоснежный шатер, словно отражение луны, венчает пригорок. Тим смотрит на лес — многоликое чудовище уже несколько лет не показывалось ему, стираясь из его памяти, тлея, как дым. Он вешает светильник и возвращается в шатер. Отдаленно знакомый запах сандала будит в нем воспоминания — все было наоборот. Опускаясь на колени, он мысленно считает — первый.