***
В салоне самолета предупредительные стюардессы улыбались пассажирам, Рогозина взяла плед, чтобы укрыться и попытаться уснуть. Взлет прошел нормально, самолет быстро набирал высоту. Галина раскрыла свое кресло, превратив его в удобную кровать и завернулась в плед, с полной уверенностью в том, что сможет уснуть спокойным сном. Подозвав стюардессу, полковник попросила не беспокоить ее и ничего не приносить. Стюардесса согласно кивнула. Она привыкла не удивляться никаким просьбам пассажиров первого класса. Кресло было сделано с таким расчетом, чтобы закрывать его обитателя от посторонних взглядов. Галина расслабилась и закрыла глаза… но заснуть не получилось. Полковник лежала с открытыми глазами и глядела в одну точку. В ее сознании застряли образы, периодически возникающие ниоткуда: то ли из прошлого, то ли из ее собственного воображения. Верно говорят: не ищи свидания с первой любовью. Ведь риск разочарования так велик, что лучше все-таки не поддаваться соблазну, не подчиняться искушению узнать, а какой он сейчас? А помнит ли?.. Разве собственной памяти о первой любви недостаточно? Хранить ее в своей душе надо как трепетную тайну и, даже если она замешана на горечи, не пытаться что-либо исправить. Но порой злой случай ломает умные правила. И тогда… Сколько же прошло лет, с тех пор как они виделись в последний раз? Тридцать? Нет, уже больше тридцати! Господи, чего только не было за эти годы! Институт, замужество и работа, работа, работа… И все эти годы ей вспоминался худенький мальчик с серыми глазами. Иногда, очень редко, Галина Николаевна заглядывала в ящик со старыми письмами, где лежали записки от этого мальчика. И даже будучи взрослой, умудренной опытом женщиной, она и помыслить не могла о том чтобы усмехнуться их наивности. Сначала они учились в разных школах, а познакомились летом в пионерском лагере. Она — закончила седьмой класс, а он девятый. Он был первым кто подарил ей цветы… Потом он уехал в другой город — поступил в институт. И она стала изредка получать его письма: какие-то очень странные, без начала и конца, иногда стихи (а писал он неплохие стихи). И ей всегда казалось, что он хочет сказать ей что-то большее, но ему что-то мешает. Потом перестал писать. У нее было много поклонников. В некоторых она даже влюблялась. Однако никогда при этом не забывала его — он был выше мимолетных влюбленностей, он был ее тайной, ее мечтой, ее сладкой болью. Таким бы и остался на всю жизнь, если бы… Если бы не этот внезапный вызов… Сердце стучало так, что кажется, вот-вот все услышат это испуганно-восторженное: тук-тук… Галина Николаевна была так взволнована предстоящей встречей, что сама себе удивлялась: неужели она, пережившая столько любовных историй, сделавшая неплохую карьеру, ставшая твердой, хваткой, порой даже несколько циничной смогла сохранить в своей душе ту, самую первую, трепетную, никому не высказанную нежность и преданность к мальчику из далекого детства?***
А вечером все было просто отвратительно. К ней в номер пожаловал выключенный из реальности, какой-то краснорожий, лысый мужичонка. Не давая Галине опомниться, он дрожащими руками раскладывал на огромном столе свои толстые монетницы, забыв обо всем на свете. Коллекция захватила целиком и вскружила его голову. — Здесь — иностранные монеты, — пояснял генерал. — А эти русские, но отчеканенные в Форт-Россе, поэтому на них изображен герб этих земель — стоящий на задних лапах медведь на фоне трехглавой горы. Монеты в пятьдесят и двадцать пять копеек чеканили из серебра. Золотые рубли, по весу и размеру были очень похожи на золотую монету в десять марок тех времен. И курс был соответствующий: один рубль — десять марок. А здесь — монеты Российской Империи: полтинники, гривенники, есть еще царские копейки и полушки… Он бережно взял в руки кожаный альбом с золотом гербом дома Романовых. Страниц в альбоме было ровно 13, и каждая была посвящена правлению императора или императрицы в зависимости от года чеканки монет. Располагались монеты в альбоме в строгой последовательности. Первыми шли времен Петра I, затем императрицы Екатерины I, после чего Петра II, затем императрицы Анны Иоанновны и так далее по порядку. На последнем тринадцатом листе альбома располагались монеты 1896 года — царствования Николая II. Все страницы были полностью заполнены, имелся всего один пустой кармашек для монеты — для Петровской копейки, которая почему-то отсутствовала. — Ну что — по рукам… во имя наших прошлых отношений? — спросил он у Рогозиной и, не дожидаясь ответа, пожал полковнику руку. — Ты… вы… хотите от меня эту копейку? — изумилась Галина так, что даже потеряла дар речи. Творилось немыслимое! Рогозиной стало невыносимо: неужели долгие годы она любила вот этого пошлого, абсолютно неинтересного и очень некрасивого человека? Какое горькое разочарование! — Ты меня извини, — сказала она наконец. — Но я на это не пойду. Забирай свои альбомы и уходи. Она сказала это так решительно и твердо, что он будто бы даже испугался: — Да ладно тебе, я же так просто, да что я особенного?.. А не хочешь — ухожу. Дверь не захлопнулась, и Галина Николаевна, тихо приоткрыв ее, посмотрела вдоль коридора. Он шел медленно, бережно прижимая к груди монетницы, словно нес какую-то очень хрупкую драгоценность. «Прощайте, мой герой!» — мысленно сказала Рогозина себе. Она повернула ключ в двери и взяла сумочку, где в боковом кармашке лежал валидол. Вытряхнула из пенальчика таблетку и, прежде чем положить ее под язык, сама себе усмехнулась: «Прощайте и вы, героиня!»***
В ФЭС Галина Рогозина первым встретила своего зама. Николай Круглов… Она была обязана ему многим, даже своей жизнью… Старый добрый, такой близкий и знакомый, как растоптанные домашние тапочки, и такой же, как они, «романтичный». Как мужчина майор ей нравился, но Рогозина была против семейной жизни. Формально из-за субординации, но на самом деле боясь рутины. Никаких сюрпризов и изменений. Она давно не строила наивных планов о романтической любви на все оставшиеся годы, но, с другой стороны, неужели ежедневные скучные ритуалы — это та цена, которую она обязана платить за ощущение стабильности? Круглов, верный своей привычке, начал разговор с бытовых мелочей: — Ну вот и все, дело закрыто. Жадность это страшно. Где-то тут был мой бутерброд, уже нету… Приятного аппетита. — Спасибо, — весело поблагодарила его полковник. — Угощайся. — Спасибо, — ответил майор и спросил с беспокойством. — Слушай, а что это за важное дело в Сочи? Нельзя говорить? — Ты не поверишь, Коля. Нет никого дела. О своем давнем знакомстве с генералом она, само собой, предпочла умолчать. Но почему-то ей показалось, что на лице Николая промелькнуло облегчение. — В смысле? — спросил он. — Генерал там реабилитацию проходит после инфаркта, — вздохнула Галина. — Рвался ко мне в Москву лично, но врачи не пустили. — Так. — Он, как выяснилось, страстный нумизмат. И в его коллекции, видите ли вот такой Петровской копейки не хватает. — Ну и? — Предложил мне, если мы эту копейку найдем, то мы ее не находили. Представляешь? — А ты ему что? — снова и снова спрашивал он. — Я ему столько наговорила, — она не смогла удержаться, чтобы слегка не приукрасить правду. — Да так, что он от меня по набережной убегал. Как говорится, от инфаркта к инсульту. — Галя, довела старика до инсульта? — тревожно воскликнул Круглов. — Нет, живой, — нахмурившись, ответила Галина. — Будешь рапорт писать? — в лоб спросил майор. — Вот еще — осторожно ответила полковник. — Его все равно в отставку отправят через месяц-другой. — Почему это? — А он очередной медкомиссии психиатра не пройдет, — уверенно заявила Рогозина. — Только псих ненормальный мог тебе такое предложить, — отрубил Николай. Галина Николаевна кивнула. Ей вдруг стало хорошо и спокойно. Настолько хорошо и спокойно, как еще никогда. Или она уже не помнила, когда подобное чувствовала.