В Баровии не бывает солнечно. #writober2019

      Воронам вредить нельзя. Черное перо остается на притоптанной траве, посеребренной инеем, прямо рядом с брошенным камнем. Оно пушистое, длинное, переливается в тусклом дневном свете всеми цветами радуги, при условии что радуга была вымочена в чернилах. Очин пера твердый, словно застежка заколки, легко втыкается в длинную рыжую косу. Черный и багряный смотрятся куда лучше сатина детского желтого платья. Черное перо остается на полке, выдернутое твердой отцовской рукой из волнистых волос. Его не трогают разговоры, извинения или слезы: оно все так же блестит, уже в отблеске свечи.       Воронам вредить нельзя. Книга, раскрытая ровно на середине, брошена на столе, обнажая свои внутренности, полные букв, собирающихся в слова, и черт, собирающихся в распростершую черные крылья птицу. Рядом с ней стоит чернильница, рядом с чернильницей — две ноги в лаковых черных туфельках. Конец очевиден и чем-то напоминает заковыристый танец: раз — неловкий шаг влево, два — чернильница падает вправо, три — глухой стук об пол, четыре —жалобный крик. Поворот, поклон. Книга, раскрытая ровно на середине, истекает, сочится чернилами словно кровью. Кровью сочатся сбитые коленки. Дверь открывается настежь, почти моментально. — Ирина?       Воронам вредить нельзя. Лакированная дверь словно иней морозит щеку и кончики пальцев, спина начинает ныть, но девушка, когда-то девочка, продолжает стоять на коленях, силясь разглядеть хоть что-то сквозь тонкую щелочку. Слышно ей куда больше: витиеватая ругань, похожая на карканье, твердый отцовский голос, как неловко переминается с ноги на ногу ее брат. Они могли бы неловко стоять там вместе, но ее выставили за дверь в собственном доме, и ей только и остается, что пытаться расшифровать отдаленное карканье и разглядывать черные птичьи силуэты. Лакированная дверь открывается резко, визгливо, и она каким-то чудом прячется за тяжелые занавески, ударяясь о подоконник локтем и вжимаясь лбом в тонкое, немного грязное из-за осенних дождей стекло. За стеклом люди, много людей, целая толпа мужчин, женщин, детей, громких криков и напряженных спин. Она легко находит спину Обезумевшего Мага среди них и отводит взгляд.       Воронам вредить нельзя. Три огромные красноглазые птицы срывают горло, заняв ее окно. Они каркают, воют, хрипят, не давая ей закрыть ей глаза уже третий день. Ей кажется, что еще немного и она закричит вместе с ними, вырывая черные лоснящиеся перья и рыжие клоки своих волос. Она слышит насмешку в птичьем «пении» и знает, что это насмешка, ей не мерещится, знает, что они декламируют посреди ночи, молится, чтобы птиц не стало четыре. У Него извращенное чувство юмора. Дверь открывается настежь, но с какой-то задержкой, словно ключ вставили не той стороной. Вороны срываются с места и с хохотом исчезают в пожухлой кроне соседнего дерева. Ее брат, неловко переминающийся с ноги на ногу в дверях, садится на ее кровать и в его голосе слышится голос их отца, а в его руках появляется отцовская твердость, когда он перевязывает бинты на ее шее.       Воронам вредить нельзя. — Татьяна, ты слишком зажимаешь свое предплечье. Мы еще поработаем над твоей стойкой. Его волосы черные и в отблеске свеч коридора: багряный и черный смотрятся куда лучше мутного синего и невнятного зеленого. Его одежда еще чернее, полнится линиями и черточками, что складываются в перья расправившей крылья птицы. — В следующий раз попробуй немного расслабиться и опустить руку. Вот так, левее, — пытаясь сделать свои слова мягче, не похожими на хриплое карканье, он не пытается скрыть жестокой насмешки. Она выдергивает свое запястье из чужой хватки и видит едва заметные следы от длинных когтей. Дверь открывается настежь, с грохотом ударяясь о стенку, и краем глаза она видит копну буро-рыжих волос, и синий плащ, и полные ужаса глаза.       Воронам вредить нельзя. На ее груди сомкнулись теплые руки, пытающиеся оттащить ее в сторону. От ее платья пахнет гарью, по ее щекам почти текут слезы, ее черные лакированные туфли ужасно жмут в носках. Все сливается в один сплошной вороний крик, бьющий по вискам, который не будет давать ей спать еще несколько дней; крышка фляги падает болезненно громко, но ей нет дела. Это напоминает какой-то отвратительный танец: руку чуть левее, перенести весь вес на другую ногу, позволить святой воде пролиться на его лицо, волосы и рубашку, оставлять разводы, сочиться из складок ткани. — Отцеубийца. Монстр. Стервятник. Убирайся прочь! Воронам вредить нельзя. Но видит Лорд Зари, она не то чтобы суеверна.