Рудименты

Старый бетон крошился под ногами как гипс. Фонарик в руках пару раз мигнул — на стоянке следует проверить батарейки — и высветил очередной знак. Многочисленные ходы были испещрены ими едва ли не сверху донизу. Половину этих символов им с трудом удалось расшифровать только благодаря старым сохранившимся бумагам, вторая половина была загадкой, которая каждого из них — наивных молодых ребят — могла сделать богатейшим человеком и навсегда вписать в историю. Марье коснулась сухой стены кончиками пальцев. Вообще-то это было против правил, но пока Рим раздавал указания новичкам и спорил с профессором Гленом — просто Профессором, — можно было и прикоснуться к истории. В прямом смысле. Дотрагиваясь до этих покрытых полуторавековой пылью знаков Марье представляла себе людей, которые их оставили. Предупреждение? Предостережение? Крик о помощи? Или дурацкая шутка? Подземный город тянулся на тысячи километров. Остатки былой цивилизации поражали своим величием и одновременно пугали разрухой и заброшенностью. Зачем люди когда-то спустились под землю? От чего бежали? Что искали? Почему потом поднялись обратно к свету солнца? Для чего сейчас вновь стремятся открыть древний город? Тысячи вопросов и ни одного ответа. — На сегодня хватит, завершайте рытьё! — крик Рима бьёт по ушам. Марье одёрнула руку от стены. Последнюю неделю Рим и так был на взводе, незачем злить его ещё сильнее. Фонарик вновь мигнул; в те секунды, что свет дрожал, краем глаза Марье уловила блеск в туннеле. Подчиняясь любопытству, она сделала несколько шагов по направлению темноте, которую не мог разогнать слабый свет перегорающего фонарика. Рука коснулась камня. Щёткой счистив мох и землю, Марье почувствовала как под пальцами проступают новые знаки. Первый из них когда-то называли «память». Возможно, это надгробие? В душе схлестнулись страх и интерес. И будто ведомая чужими руками, игнорируя вопли Рима, раздававшиеся в главном зале, Марье с усилием вывернула камень из земли. В выемке, выложенной галькой, стояла деревянная шкатулка. На крышке её оскалился клыками ворон, в полёте превращающийся в змею, тень которой — будущего монстра — уже проступала в чертах птицы. Глаз ворона, правый клык змеи, левая лапа ворона, седьмая чешуйка змеи. С тихим щелчком шкатулка открылась. Записная книжка чуть меньше обычной тетради в чёрной кожаной обложке и с парными карандашом и ручкой в кармашке. — Марье! Дрогнув от неожиданности Марье быстро закинула найденный дневник в рюкзак, захлопнула шкатулку и вновь закрыла тайник камнем. Замешкавшись, уже на выходе из туннеля Марье налетела на Рима. — Тебе отдельное приглашение нужно? — Прости, — отвечает Марье, отводя взгляд. Она хотела было прошмыгнуть мимо, но Рим сгрёб её, как какого-то котёнка. Дёрнул за подбородок, грубо поцеловал и так же быстро отпустил. Тихо брошенное «когда пескари лягут спать, Профессор предлагает у костра обсудить итоги этой недели» утонуло в ещё более тихом «не создавай мне проблем… хотя бы ты». С пылающими щеками Марье выскочила в главный зал, где уже вовсю кипела подготовка ко сну. Огромный пустынный зал, напоминавший станции метро, которые Марье видела в учебниках истории. Пять палаток, костёр и скучающие новички-«пескари», как их называли Рим и Профессор. Сам же Профессор опять погрузился в изучение карт настолько, что заметил появление Марье только после того, как она потрясла его за плечо. Сдать найденные образцы, расписаться, получить пару слов похвалы и можешь быть свободен. Под землёй немного жутко. Светящийся мох на потолке и стенах пещеры позволяют не использовать фонари на стоянке, странная акустика, скрадывающая шаги и звуки, отсутствие привычных человеческому уху шума ветра, криков птиц… слишком тихо, слишком пустынно, слишком одиноко и в то же время появлялось ощущение, что за тобой кто-то следит. Может это просто было влияние баек, услышанных в их последний день перед спуском. В посёлке, где они остановились пополнить запасы и в последний раз выйти на связь с Космосом, как окрестили штаб при университете. Жители смотрели на них как на очередных городских идиотов, желавших острых ощущений. Впрочем, чаша весов их настроения было переместилась в благодушие, когда каждый участник экспедиции оставил большую часть своих денег в таверне и ближайших магазинах. Единственный человек, которого не подкупили деньги, был сам владелец таверны. Хмурый парень, чисто на глаз едва старше Рима, отпраздновавшего на днях двадцать семь лет. «Не тревожьте мертвецов, вы и так доставили им слишком много горя…» Весь вечер завсегдатаи таверны рассказывали различные истории про катакомбы, в которые планировали спуститься группа Профессора. Новички часто фыркали и смеялись над пустыми суевериями, в то время как сам Профессор едва язык не высовывал от усердия, записывая каждую услышанную историю. Сейчас же все эти истории, будто клопы, роились в голове, заставляя с подозрением коситься на каждую тень. — Эта станция заброшена по меньшей мере сто пятьдесят лет… — Профессор опять витал в каких-то лишь одному ему заметных облаках. — Вы все прикасаетесь к истории, становитесь её частью! Профессор вдохновлённо спорил с Римом; что тот пытался доказать Профессору Марье уже не слышала, скрывшись в своей палатке. Она чувствовала себя себя маленьким ребёнком, потерявшимся в сквере на окраине города. Где-то там — за пределами пещер — кипела жизнь. В пещерах же были только они, ежедневно сталкиваясь и надоедая друг другу. Это тоже было жизнью. Марье же каждый день с молчаливого одобрения Рима исследовала туннели. Уходя от своей группы, она чувствовала будто выходит из реки жизни на странный песчаный берег. Пустота и темнота туннелей одновременно и пугала, и притягивала её. И пусть эхо голосов, которые она слышала, и тени, которые видела, были лишь игрой воображения, растравленного теми самыми байками, Марье держалась за них. Рим ночами лишь смеялся над ней, стоило только Марье заикнуться о своей неуверенности в том, что же всё-таки страшнее… быть под землёй в совершенном одиночестве или же осознать, что на заброшенной станции ты можешь быть не один? «Какая же ты всё же дура…» Радуясь тому, что споры Рима и Профессора могут длиться часами, Марье достала из рюкзака дневник. На обложке была выгравирована змея, пожирающая свой хвост. Ещё один древний символ. Будто сам собой дневник раскрылся. На чуть желтоватой странице красками была нарисована женщина с разноцветными волосами и ярким макияжем. Художник был талантлив: Марье казалось, будто нарисованная женщина смотрит прямо на неё. — Кто ты?.. — тихо спросила Марье, проводя пальцами по листу с рисунком. По спине пробежали мурашки когда фонарь замигал. В маленьком фонарике она вполне могла забыть поменять батарейки, но в большом батарею точно менял утром Рим. Марье точно помнила это, потому что сопровождал работу Рим таким количеством отборной ругани, что Марье была готова просто провалиться от стыда под землю. Если бы было куда проваливаться. — Я не знаю, кем ты была и твой ли это дневник, — Марье произнесла это шёпотом. — Но, пожалуйста, позволь мне узнать твою историю. Мы исследуем подземные станции, чтобы заполнить пробелы в истории… мы исследователи, а не мародёры. «Никто не забыт, — сказал им на прощание хозяин таверны. — Ничто не забыто…» Нарисованная девушка, казалось, смотрела на Марье всё с тем же немым укором. Как давно она жила? Кем она была? Почему дневник с её портретом, явно написанным с любовью, оказался спрятанным в боковом туннеле, отходящим от старой заброшенной станции? Зашелестела ткань палатки, будто её одёрнули сильной рукой, но ни Рим, ни кто-либо другой не зашёл. Судорожно вдохнув воздух сквозь сжатые зубы, Марье постаралась успокоиться. Скоро вернётся Рим и ей очень не хотелось, чтобы он видел её смущённой, раздражённой или испуганной. Опять решит, что она слишком близко к сердцу воспринимает самые простые вещи. В лучшем случае опять назовёт дурой, а в худшем… в худшем случае Марье может потерять единственного человека, который терпит её приступы. — Ты, наверное, не была такой трусихой. Не думала о том, что хуже — быть совсем одному или же просто не догадываться, что ты не один?..- произнесла Марье, обращаясь к нарисованной девушке. — Эта заброшенная станция мне интересна, но в то же время я боюсь… и завидую Риму, который идёт вперёд как таран, не замечая ничего вокруг. Фонарь вновь замигал и погас, оставив девушку в полной темноте. Но напугало Марье вовсе не это. За стенками её палатки царила тишина. Как будто на заброшенной станции не было больше никого, кроме неё.