Память

„Would you lay with me in a field of stone? If my needs were strong, would you lay with me? Should my lips grow dry, would you wet them dear, In the midnight hour if my lips were dry? Would you go away to another land? Walk a thousand miles through the burning sand? Wipe the blood away from my dying hand, If I give myself to you?“ Johnny Сash „Would You Lay With Me“

Гермиона уже видела Дурмштранг на колдографиях, но они не передавали мрачного величия этого замка. Дурмштранг не казался ни сказочным, ни волшебным. Он был... мощным и сильным, как стихия. Несколько его башен были почти черными – Гермиона читала когда-то, что это и есть самые древние башни замка, старше Хогвартса и Боббатона. У ворот замка стояли двое коренастых стариков лет восьмидесяти, и Гермиона поспешила к ним – наверняка это братья Бругг. Братья оказались близнецами, и она вдруг подумала, что Фред и Джордж с возрастом могли бы стать такими же. Близнецы Уизли внешне были полной противоположностью Бруггов, да и выражение лиц у обоих дурмштрангцев было такое, словно они никогда в жизни не улыбались, но... Глаза. Точно, глаза – именно в них было сходство. Живые, яркие, со смешинкой, прячущейся за густыми седыми бровями. Фред с Джорджем обязательно помогли бы, если бы знали. И если бы были оба живы. Джордж до сих пор так и не оправился от потери, все еще обломок тандема, но братьев Бругг двое и... Раздался тихий хлопок – сработал портключ. Северус сдержанно поздоровался с Бруггами, и Гермиона поймала себя на мысли, что он и прежде – в Школе – часто был именно таким, неулыбчивым и злым, но теперь она воспринимала все то же выражение лица совершенно иначе: напряжение, недоверие, разочарование, причем разочарование во всем – от окружающего мира до самого себя. Она глубоко вздохнула и напомнила себе, что это лишь воспоминания, и что бы она ни увидела дальше, с Северусом уже все в порядке, он дома, живой и более-менее здоровый, а пройдет день-другой, он придет в себя окончательно и все будет хорошо. Да и сейчас все уже хорошо, если сравнивать с тем, что могло бы случиться. А это просто воспоминания. Прошлое. То, что для Северуса уже позади. К счастью. – Альбус сказал, что вы готовы к обряду, – произнес один из близнецов вместо приветствия. – Готов, – коротко кивнул Северус, – и хотел бы начать побыстрее. У меня очень мало времени. Я не знаю наверняка, когда я перестану действовать... разумно. Поэтому я хотел бы поспешить. Чтобы успеть все закончить, пока я еще вменяем. Второй близнец пожал плечами: – Нам потребуется трое суток, но важен лишь момент, когда мы начнем. Ну и чтобы вы не пошли на попятную и следовали всем нашим указаниям. Беспрекословно. – Я хотел бы начать побыстрее, – повторил Северус с нажимом. – Как скажете, Северус, – первый близнец взял его под руку и неожиданно быстро направился внутрь замка. – Извините, что обращаюсь к вам по имени – для обряда не важна родословная, важно лишь ваше имя, поэтому я... – Мне все равно, – перебил его Северус, – называйте как хотите. Что я должен делать? – Мы с братом уже почти все подготовили, остались детали. Нам потребуется ваша кровь, чтобы добавить ее в свечу, которая будет гореть все трое суток, пока не окончится обряд. А пока мы займемся свечой, вам надо будет выпить очищающее зелье, чтобы тело избавилось от лишних веществ – когда мы приступим к обряду, вы уже не сможете ни на что прерваться. Конечно, немного воды вам за это время выпить придется, но вы сами понимаете, это другое. – Понимаю. В чем заключается обряд? Браться Бругг одновременно вздохнули и переглянулись, затем один из них произнес с сожалением в голосе: – Этого я не могу вам сказать. Но если вы действительно захотите довести дело до конца, вы справитесь. Северус поморщился – понял, что спорить с близнецами было бесполезно. Они шли по замку так быстро, что Гермионе приходилось почти что бежать. Наконец близнецы остановились перед низенькой дверцей и Гермиона перевела дух, но за дверцей оказалась крутая винтовая лестница, по которой пришлось подниматься снова едва ли не бегом. – Это Северная башня, она самая древняя – для сегодняшних целей она подойдет лучше всего, – пояснил ничуть не запыхавшийся Бругг, когда они оказались на верхней площадке – в небольшой сумрачной комнатке с низким потолком и узкими стрельчатыми окнами. В углу стояло уютное старое кресло с клечатым пледом, а у окна притулился рассохшийся от старости грубо сколоченный деревянный стол и такая же табуретка. Середину же комнаты занимал тяжелый кованый подсвечник в виде широкой чаши, покрытой рунами. Свеча в нем была лишь одна, но очень высокая и едва ли не полметра в диаметре. Она была кипенно-белого цвета и словно светилась изнутри. Гермиона едва удержалась от того, чтобы не подойти и потрогать ее рукой – свеча манила, тянула к себе, как может тянуть лишь магия. Темная магия. Северус скинул мантию и закатал рукав рубашки, один близнец сделал серебряным ножом едва заметный надрез и из ранки тут же зазмеилась тонкой струйкой кровь, постепенно заполняя деревянную чашу, которую протянул второй брат. – Вы действительно согласны пройти весь обряд до конца? – Да, я же сказал, – раздраженно огрызнулся Северус, – что согласен на все ваши условия, чтобы исправить свою ошибку и чтобы с мисс Грейнджер все было в порядке. Сколько раз я должен еще это повторить?! – Придержите язык, молодой человек. Вы должны будете это повторить еще не одну сотню раз – когда мы снова зададим этот вопрос. Если, конечно, вы не сдадитесь и не попросите прервать начатое. Кстати, для обряда было бы лучше, если бы вы называли мисс Грейнджер по имени. В остальном формулировка нас устраивает. Северус глубоко вздохнул и произнес неестественно ровным тоном: – Я согласен пройти весь обряд до конца и не собираюсь останавливаться на полпути. Я согласен на все условия, чтобы исправить свою ошибку и чтобы с Гермионой все было в порядке. Братья Бругг удовлетворенно улыбнулись. Когда чаша наполнилась до краев, первый близнец снова провел ножом по руке Северуса, и кровь во мгновение ока остановилась. Гермиона поежилась – магия эта была определенно темной, и наблюдать ее было жутковато. Она, как завороженная, смотрела на деревянную чашу с кровью – Бругг поднес ее к огромной свече и что-то тихо забормотал себе под нос, а потом опрокинул чашу над свечой. Кровь на мгновение замерла в воздухе, словно застыла, а затем стала плавно обтекать воск, покрывая его тонкой пленкой. Не расплескалось ни капли, словно воск притягивал кровь к себе, как магнит железо. Пленка пошла трещинками, они все увеличивались и увеличивались, то ли отталкивая кровь, то ли сдвигая ее на нужное место. Гермиона была настолько поглощена этим зрелищем, что не заметила, как Северус вышел. Красный узор на воске постепенно приобретал форму, складываясь то ли в затейливую картину, то ли в витиеватую надпись на незнакомом Гермионе языке. Лишь когда дверь тихо скрипнула второй раз, Гермиона повернулась ко входу – Северус вернулся в комнату и выглядел еще более напряженным, чем раньше. Гермиона обхватила себя руками, пытаясь унять нервную дрожь, и прислонилась спиной к стене. Стена была теплая, почти горячая, словно живая. – Северус, зажгите свечу. Он чиркнул спичкой и уже собрался поднести ее к фитилю, но Бругг придержал его за локоть: – Вы действительно согласны пройти весь обряд до конца? Северус напряженно кивнул и зажег свечу: – Я согласен пройти весь обряд до конца и согласен на все условия, чтобы исправить свою ошибку и чтобы с Гермионой все было в порядке. Свеча загорелась зеленым огнем, в комнате тут же стало жарче. Началось... Гермиона боялась, что с Северусом тут же что-то случится, что произойдет что-то осязаемо-плохое, причиняющее боль, как Круцио, или калечащее тело, как режущее заклятие, но ничего подобного не произошло. Только на столе появился огромный фолиант в тусклом металлическом переплете, тяжелом даже на вид. – Садитесь, – Бругг кивнул на табурет, – пока огонь не стал синим, самое время открыть книгу. Мы с братом будем сменять друг друга каждые пару часов – для помощи вам хватит и одного из нас, впрочем, от нас будет зависеть слишком мало... Откройте книгу на первой странице. Северус молча выполнил то, что сказал ему Бругг, и вопросительно посмотрел на него: – Что теперь? Я не знаю языка, на котором это написано. Бругг чуть усмехнулся: – Я и не прошу вас перевести это на английский. Возможно, для вас даже лучше, что вы не поймете смысла того, что будете произносить. Читайте вслух, я исправлю, если вы ошибетесь. Как сможете произнести по памяти – подойдете к свече и произнесете, взгляд при этом должен быть сфокусирован на пламени. Вы почувствуете, если оно примет ваши слова. Ошибетесь – повторите заново. И так – с каждой страницей. Северус собрался было что-то сказать, но Бругг остановил его: – До того, как вы произнесли что-нибудь лишнее. Любое ваше „не могу“ может быть расценено как желание прервать обряд. Если бы мы считали, что дело безнадежное – начинать бы мы не стали. Я верю, что при желании тут справиться можно. Вам все понятно? Северус медленно кивнул. Фолиант тихо шелестнул страницами. – Единственное, что я могу вам посоветовать – не сдаваться в любом случае. И еще один момент... худшее, что вы можете сделать во время обряда – уснуть. Мы постараемся следить за тем, чтобы этого не случилось, но... Бругг вздохнул и развел руками. Северус склонился над книгой и провел пальцами по краю обложки, то ли машинально, то ли пытаясь взять себя в руки. Или успокоить книгу. – Давайте приступим. Я согласен пройти весь обряд до конца и согласен на все условия, чтобы исправить свою ошибку и чтобы с Гермионой все было в порядке. Свеча вспыхнула синим, огонь ее стал ярче и холоднее. Северус начал читать текст на незнакомом языке, Бругг его то и дело поправлял, свеча постепенно таяла. Прошло пару часов, прежде чем Северус смог произнести текст по памяти. Он шагнул к свече и стал негромко и чуть нараспев произносить то, что выучил, так и не понимая смысла. Огонь свечи под его взглядом становился то зеленым, то желтым, но когда Северус замолчал, огонь стал гаснуть. – Вы должны подтвердить, что делаете все по доброй воле, – шепнул ему Бругг едва слышно. – Я делаю это по доброй воле и согласен пройти весь обряд до конца. Я согласен на все условия, чтобы исправить свою ошибку и чтобы с Гермионой все было в порядке. Свеча снова загорелась синим. Воспоминание потускнело и сменилось другим. Свеча в нем прогорела почти наполовину, а от книги была прочитана в лучшем случае четверть. Северус выглядел уставшим и то и дело тер руками лицо, пытаясь отогнать сонную одурь. Гермионе хотелось подойти к нему и обнять за плечи, сказать что-то, поддержать, но воспоминание есть воспоминание, вмешаться в него нельзя, можно только наблюдать и слушать, как он раз за разом пытается повторить фразу с нужной интонацией, как сжимает руку в кулак, когда ничего не выходит снова и снова. Слушать его голос, который звучит уже более хрипло, и не иметь возможности помочь хоть чем-то. Огонь снова сменил свой цвет, потому что Северус стал проговаривать заученные слова и завершил их очередным повтором того, что он хочет пройти обряд до конца и защитить Гермиону любой ценой. Третье воспоминание сменило второе. От свечи остался огарок, огонь едва теплился, фолиант был прочитан едва наполовину, но Северус продолжал повторять вслух непонятные слова и предложения. Голос у него уже совсем охрип, язык заплетался, и вряд ли Северус не понимал, что продолжать попытки бесполезно – он едва боролся со сном, какие уж тут фолианты на неизвестном языке... Прошло больше получаса, воск таял, а Северус не продвинулся ни на йоту. Бругг сосредоточенно слушал его, но ничего не говорил, только иногда сокрушенно качал головой. Огонек затрепетал, собираясь погаснуть, и стал менять цвет от синего к зеленому, от зеленого к обычному желтому. Теперь уже было бесполезно продолжать заучивать фразы, смысла которых он не понимал – свеча догорала, время вышло. Северус вскочил из-за стола, кинулся к огарку, встал перед ним на колени и уперся подрагивающими руками в пол. – Кем бы и чем бы ты ни было, не дай темной магии навредить Гермионе. Я вверяю себя твоей власти и прошу – помоги. Дай мне еще время, чтобы я успел. Я смогу, я сделаю, я... Пожалуйста... – произнес он с отчаяньем. Огонек мигнул и погас. В комнате стало сумрачно и неожиданно промозгло. Бругг зажег обычную свечу, поставил ее на стол и повернулся к Северусу: – Сядь обратно. Мы еще не закончили. Северус поднялся и, пошатываясь, добрался до стола – он уже засыпал на ходу. – У меня еще есть время что-то изменить? – спросил он хриплым шепотом. Бругг провел волшебной палочкой над фолиантом и пододвинул его к Северусу: – Читай. Можешь не вслух. Северус склонился над книгой, и Гермиона встала у него за плечом, едва удерживаясь от того, чтобы не прижаться к его спине и не обнять крепко за плечи. Взгляд ее упал на страницы – текст был уже на английском. И она стала читать вместе с Северусом. Гермиона ожидала увидеть что-то из темной магии – заклинания или пояснения к ним, описание обрядов или их последствий, но текст оказался легендой. Легендой о предке мага, основавшего Дурмштранг. В те далекие годы на месте замка Дурмштранг стояла белокаменная крепость, но живший в ней волшебник считал, что белыми бывают только камни и снег, а настоящая магия – всегда темная по своей сути. Звали того волшебника Грюнном. Местные магглы в нем души не чаяли, уж больно он был похож на своих родителей, которых они считали едва ли не святыми – отец и мать Грюнна погибли в схватке с драконом, нападавшем на селения магглов. Грюнну тогда и десяти лет не было, но он решил для себя главное – хочешь биться, бейся изо всех сил, не пытаясь делить магию на добрую и злую. Не чурайся отец темной магии, кто знает, как бы все вышло... Магглы изо всех сил старались хоть чем-то порадовать „несчастного сироту“ и надеялись, что он вырастет таким же, как и его отец. Но шли годы, Грюнн больше и больше привыкал получать все, что ни пожелает, поэтому когда он посватался к Эллин, дочери благородного Люрфа, самого богатого купца в округе, отказ был для него как гром среди ясного неба. Верно, Грюнн не мог похвастаться ни огромными ларями с золотом и самоцветами, ни большим войском, ни большой семьей. Но он был молод и считал, что доброго имени его отца да собственных умений вполне достаточно для того, чтобы получить руку прекрасной девушки – чем плох он для купца-маггла и его дочери? Разве может быть кто-то лучше него? Да и сама Эллин ему улыбалась, когда он ее на Иванов день увидел. Грюнн уехал домой не солоно хлебавши. Несколько дней злился на весь белый свет, а потом решил взять то, что считал своим, силой. Он отправился в купеческий дом, усыпил в нем всех при помощи нехитрых заклинаний, да и выкрал девушку, оставив спесивому купцу письмо. Не хотела богатый отцовский дом покидать или отец не отпускал? Ну так теперь и из крепости Грюнна – ни ногой. Магия темная и древняя привяжет крепче, чем любые угрозы – как бы ни хотела Эллин уйти, не пустит ее крепость, удержит невидимой стеной. Он думал, девушка испугается, когда узнает правду. Испугается и разозлится, а после смирится со своей участью, признает, что он сильнее – уже потому, что он волшебник, а она – обычная маггла, пусть даже очень красивая. Но Эллин почему-то заплакала и назвала его дураком, который все испортил – ей молодой сероглазый Грюнн понравился еще на Иванов день, когда хороводы водили. Она надеялась, что отца, пусть и не сразу, но уговорит, отец ее любит и согласился бы... Но Грюнн все испортил, поломал жизнь и ей, и себе – ей из крепости больше не выйти, а отец неприменно отомстит, чтобы поставить оскорбившего его человека на место. Наймет разбойников, колдунов, кого угодно, но отомстит. Грюнн лишь беспечно отмахнулся – какое ему дело до ее отца-маггла и его мести, если Эллин на самом деле была не против стать его женой?! Он постарался утешить девушку, пообещал, что с ними ничего не случится – если бы купец хотел отомстить, он бы уже наутро погоню выслал. Прошло еще несколько дней, от купца не было никаких вестей, и волшебник послал Люрфу сову с покаянным письмом и просьбой отдать ему руку Эллин, которой Грюнн обещал быть добрым мужем. Сова вернулась очень быстро – купец ответил согласием. Только одно омрачало радость Грюнна – если бы не его вспыльчивость, Эллин могла бы покидать крепость в любое время, когда ей заблагорассудится... Свадьбу сыграли в крепости, купец во время празднества был радушен и весел, но стоило гостям разъехаться, как все переменилось. Нанятые купцом люди во мгновение ока скрутили не ожидавшего нападения Грюнна, очнулся он уже в холодном подвале и не сразу понял, что случилось. Вернее, не сразу поверил в то, что увидел. Права была Эллин, ее отец был готов нанять кого угодно, лишь бы отомстить. И разбойникам заплатил, и колдуну. Широкий оловянный браслет, стягивающий правую руку, был не просто украшением – это Грюнна почувствовал, как только пришел в себя. И почувствовал, что надела его именно Эллин. Мерлин, но что же сотворил с ней родной отец?! Один из самых темных обрядов, на который редкий колдун решится – слишком темная в нем магия, такой Грюнн прежде и касаться боялся, но о самом обряде читал. Сначала ему будет необходимо просто быть рядом с Эллин, а если она оставит его надолго одного, его будет лихорадить, и от браслета будет идти волна боли, с каждым часом все сильнее. Через несколько дней он будет на стены кидаться, если Эллин не разделит с ним ложе, а потом разум и вовсе угаснет, останется только невменямое животное, способное только есть и ждать того момента, как Эллин снизойдет до него. А еще через несколько дней все будет кончено и... И крепость рухнет. Построивший ее прадед использовал магию крови – если умрет последний в роду, крепость рассыпется по камню. Крепость уничтожит, убъет Эллин – девушке отсюда уже не уйти из-за его глупости. Эллин приходила вместе с отцом раз в несколько часов – ее наверняка чем-то опоили, двигалась она как во сне. Люрф уводил ее уже через пару минут и даже не слушал попыток Грюнна рассказать о магии крепости. Так прошла неделя, а потом купец уехал, оставив Эллин на младшего брата. Мальчишка поверил Грюнну и рассудил, что бежать волшебнику уже некуда, отец приедет не скоро, сестру все считают законной женой Грюнна и она его явно любит, так что отца и ослушаться можно – пусть Эллин с мужем проживет эти дни как хочет, лишь бы не плакала. Время летело, а Грюнн никак не мог придумать, как обмануть магию крови или ту древнюю магию, которой он привязал к крепости свою Эллин. Прошло три с лишним недели, и он чувствовал – еще несколько дней, и темная магия оловянного браслета разрушит его разум, уничтожит навеки. И Грюнн уговорил мальчишку уйти вместе с сестрой к самому выходу из крепости – может, в последний момент магия крови сжалится, и отпустит Эллин из рушащегося замка. Чтобы договориться с магией, нужны хотя бы три дня и три ночи, во время которых должна гореть свеча, сделанная на его крови – это единственное, что Грюнн знал наверняка. Остальное же он делал то ли по наитию, то ли сама крепость ему и подсказывала, но огонь свечи слушал его молитвы, слушал и наблюдал. Больше всего Грюнн боялся уснуть и провалиться в марево безумия, уснуть и не успеть уговорить магию крепости отпустить женщину, которую он полюбил. Прошли три дня и три ночи, догорели свечи на крови, но крепость не ответила. Грюнн в отчаяньи спустился к Эллин и ее брату и только тогда понял – магия браслета над ним больше не властна. Она ушла, поглотилась магией крови и желанием спасти ту, кто надела на него этот браслет. Эллин так и не смогла покинуть крепость, но ее это и не слишком печалило – до самой старости они с Грюнном жили душа в душу. Отцу же ее пришлось уехать из тех краев – ополчились на него местные магглы, не простили ему попытку уничтожить волшебника, которого полюбили не за добрые дела, но в память об отце с матерью. Грюнн отплатил им сторицей, а правнук его и решил основать школу для тех, кому подвластна магия – чтобы с малолетства учить волшебников не только светлому волшебству, но и тому, какой опасной бывает темная магия и как сложно порой избежать с ней ошибок. Белые башни волшебной крепости стали черными, приняв на себя темную магию, чтобы защитить своего хозяина, и сколько лет ни стоит разросшаяся до огромного замка крепость, старые башни так и остаются черными – в память о прошлом. Северус устало потер лицо ладонями: – На Гермионе не было никакой темной магии, ограничивающей ее передвижения. И с моей смертью никакое здание не могло рухнуть. – Верно, – кивнул Бругг с улыбкой, – ты совершенно прав. – Но это значит, что Гермионе ничего не угрожало?.. – спросил Северус хриплым шепотом. – Физически или магически? Думаю, не угрожало. Но она бы наверняка очень плакала по тебе. – Но почему вы сразу не сказали?! – Ради самого себя ты бы так долго не продержался. Ты бы сдался меньше, чем через сутки. А информации о том, что же именно смог сделать Грюнн, слишком мало. Известно только то, что он использовал свечи на собственной крови, но не изобрел никакого контрзаклинания, если не считать заклинанием слова, что он делал все по доброй воле, готов был идти до конца и был согласен на все условия, чтобы исправить свою ошибку, чтобы для Эллин все закончилось благополучно. Мы знаем, что он три дня и три ночи пытался уговорить магию отступиться и пощадить его женщину. И мы считаем, что ему удалось разрушить темную магию подчинения именно потому, что он молил не за себя, а за Эллин – за ту, кто и надел на него злосчастный браслет. Он искрене хотел ее спасти, это и разрушило темную магию. – И что теперь?.. Что мне теперь нужно делать? Северус снова потер лицо, отгоняя сон. Руки подрагивали. – Думаю, тебе сейчас лучше поспать несколько часов, а мы тем временем свяжемся с Минервой и Альбусом. – Я хочу отправиться к Гермионе. Мне нужно убедиться, что с ней все в порядке. – Выспись сначала. У мисс Грейнджер заблокирован камин, а аппарировать в твоем состоянии глупо. Если не хочешь отдохнуть в Дурмштраге – мы дадим тебе портключ до Хогвартса. – Да, лучше портключ. До Хогвартса, – Северус с усилием встряхнул головой. – Со мной все будет в порядке. Все подернулось темной дымкой, и в следующий миг Гермиона поняла, что сидит на своей кухне. А у окна стоит Северус. – Доброе утро, – хмуро произнес он. – Что это за воспоминания? – Братьев Бругг. Они решили, что мне лучше знать все и... – Гермиона вскочила и порывисто обняла Северуса: – Ну зачем тебе было аппарировать в таком состоянии?! Это же самоубийство было! Северус, ну зачем?! – Я прежде и в худшем состоянии аппарировал, – он небрежно пожал плечами, – да и не уснул бы я там. Мне нужно было тебя увидеть, чтобы поверить, что с тобой все хорошо. Иначе бы все равно каждую минуту просыпался. – Ты и так просыпался, это от перенапряжения, это нормально... – Да, кажется, просыпался. И тебе спать не давал. Извини. – Не говори ерунды! – Ну ты же ерунду про аппарацию говоришь. Так почему мне нельзя? – сонно усмехнулся Северус. – Потому что про аппарацию – это не ерунда. Если ошибиться, то будет расщепление. У Рона такое было один раз, хорошо еще, что только плечо задело... – Гермиона, ну не ровняй ты меня с этим Уизли, – поморщился Северус. – Когда он только родился, я уже едва не в бессознательном состоянии аппарировать умел. Спасибо аврорам, как говорится. Гермиона обняла его крепче и ничего не ответила. Какой смысл сейчас спорить? Главное, что он цел. И главное, чтобы ему больше никогда не приходилось аппарировать в таком состоянии... – Странно, мне казалось, что когда я пришел сюда, было утро. И сейчас утро. Не мог же я проспать сутки? – Еще как мог. Более того, я надеюсь после завтрака снова уложить тебя спать. – Надеюсь, не спеленутого и без соски? – Это мысль, – хихикнула Геомиона, – причем светлая. – Нет, светлая мысль это то, что после завтрака мне нужно принять душ. Чтобы не походить на опустившегося наркомана. Гермиона поцеловала его в кончик носа: – Ты на него и так не похож. А если воспользуешься бритвой, будет и вовсе замечательно. Но сначала ты съешь тарелку овсянки и яйцо, и я сделаю тебе бутерброды – один с сыром и паштетом, другой с мармеладом. И уже потом душ и все остальное. – Звучит многообещающе. Особенно про все остальное. Он расслабленно усмехнулся. Вид у него был невыспавшийся и все еще уставший, но зато взгляд живой и очень спокойный. Даже если сон восстановится не сразу, Северус уже со всем справился – и с тем, что она с ребятами наворотила по незнанию, и со своими страхами, что он тут не нужен. Нужен. Очень нужен. Как никто другой.