Недетские игры. Высшая Лига.

      Несмотря на то, что врачи обещали, что хуже от операции не будет, и они сделают всё возможное, Хани весь вечер накануне провела в какой-то тревоге, на силу сомкнула глаза и проснулась с восходом солнца — мандраж терзал её. Но боялась она не того, что станет хуже, а того, что не станет лучше. Подобное чувство должно быть испытывает маленькая девочка, стоя в полумраке комнаты перед большим старым шкафом, в котором возможно прячется монстр, в страхе открыть дверцу. И у нее сейчас был такой «монстр» в её «шкафу», и имя ему — безнадежность. Что если она больше никогда не сможет ходить? Никогда не чувствуешь, какой именно момент в жизни разделит её на «до» и «после» — ты это понимаешь уже в некой точке невозврата, когда уже ничего нельзя изменить… И сейчас она отчётливо понимала, в какой момент переступила черту… В эти мучительные часы, до операции, у неё ещё была надежда на то, что она сможет всё исправить. О, нет, она не мечтала о светлом будущем — она надеялась хотя бы откатить историю назад, и вернуться туда, откуда не следовало уезжать. Именно эти размышления и чувства мучили её уже вторые сутки. И, коротая долгие часы ожидания, прикованная к кровати и беспомощная, она взывала к Богу и к покойной матери, умоляя помочь ей, уповая на то, что это её первая и последняя просьба…       И её затрясло ещё больше, когда в палату вошли двое медбратьев и медсестра, вкатывая каталку. Её перекинули с кровати и повезли. В коридоре их нагнал Чонгук, который, видимо, только что подъехал: — Хани, держись! — и он с силой сжал её дрожащую руку… И уже в следующую секунду её рука выскользнула из его теплых ладоней — девушку повезли дальше по коридору, в операционный блок. Провожая взглядом взволнованного Гука, она наткнулась на не менее обеспокоенный взгляд брата, который шёл за его спиной. Чувствовалось, что он нарочно не побежал следом за ним, дабы дать Чону возможность проводить её, побыв наедине, хотя бы на эту пару секунд…       Время словно ползло… Брюнет нервно наворачивал круги под дверью операционного блока, то и дело поднимая взгляд на круглый циферблат больших настенных часов, предусмотрительно повешенных в фойе. — Чон, угомонись! Я тоже переживаю! Но ждать и смотреть как ты мельтешишь перед глазами — просто невыносимо! — недовольно рявкнул второй брюнет. — Ты не понимаешь, Тэ! Там, за дверью решается моя судьба, словно я сам лежу на том столе! — почти закричал он, пальцем указывая на дверь, не в силах контролировать свои эмоции, как бы оправдывая своё поведение. — Тебе же безразличен исход… — было начал напоминать ему Тэхён. — Ей — нет! — отрезал Чон. — Она пообещала быть со мной только, если встанет на ноги… — с какой-то надеждой в голосе и чуть тише добавил он. Тэхён всмотрелся в лицо друга: сдвинутые в домик брови, чуть сморщенный лоб, а в глазах — тревога и беспомощность… Он встал со скамьи, не менее предусмотрительно поставленной для ожидающих, подошёл к другу и крепко обнял его, прижимая к себе: — Всё будет хорошо, Ночу. — и ободряюще похлопал его по спине. — Блядь! Они там уже 4-й час! — вновь подняв взгляд на часы, выругался Чонгук. Но не успел Тэ как-то прокомментировать, как двери оперблока распахнулись и на каталке вывезли побледневшее тело Хани. — Всё в порядке?! — обеспокоенно вскрикнул Гук, обращаясь к врачу, выходящему следом. — Мы сделали всё, что смогли… — ответил он, не снимая маски. — А теперь, извините, у меня другая операция. — С этими словами он закрыл двери, прямо перед носом брюнета.       Хани словно несло по какому-то коридору, многочисленные лампы на скорости мелькали перед глазами. Вдалеке с каким-то эхом слышались знакомые голоса, и она будто летела на них. Выплывая из забытья, она открыла глаза и осмотрелась: уже ставшая родной палата, и двое уже ставших родными молодых людей… — Она очнулась! — вскрикнул Тэ. Чонгук перевел взгляд и, не скрывая радости, в пару шагов подскочил к кровати. Падая на колени, он вновь схватил её руку и поднес её пальцы к своим губам: — Как ты себя чувствуешь? — Го…лова кру…жится…и спи…на…болит… — Я оставлю вас… — тактично сказал Тэхён, и тут же вышел. — …пи…ть… — прошептала она пересохшими губами. Чон тут же вскочил и подошёл к столу, чтобы налить воды… — … я… их… не…чувс…тву…ю… — еле слышно прошептала она и её голос будто прорвался, переходя в плач… Стакан в руках Гука моментально отяжелел и выскользнул на пол, разбиваясь вдребезги и расплескивая содержимое… Его глаза округлились в испуге, а по губам побежала мелкая дрожь. Но, нет, его не столько напугало то, что она сказала — его напугали последствия… — он почти на физическом уровне почувствовал, как теряет её… как когда-то терял свою мать, испускающую последний дух прямо на его руках, лежа на мокром асфальте в луже собственной крови той ночью… С трудом выйдя из оцепенения, он подскочил к ней, схватил её руку и крепко сжал: — Я не отпущу тебя! И не отдам никому! Ты мне нужна любой! Хани всмотрелась в его лицо, пытаясь найти подвох, но его не было… — его глаза были кристально чистыми и честными… в них было столько мольбы… они блестели… казалось, ещё немного и брутальный парень сорвётся и заплачет, как ребенок… Такая привязанность ей была непонятна… и пугала… Но думать о причинах такого поведения не было ни сил, ни желания — она тонула в собственном горе… её сердце словно падало на дно глубокого колодца… — Боже, мама…мне так плохо… — зашлась она в истерике. Чонгук притянул ее к себе и крепко обнял: — Я умоляю тебя, не плачь! Твои слёзы убивают меня… Всё что угодно, только не плачь! — взмолил он. — Я хочу к маме… — не унималась она… — Увези меня отсюда! Я хочу к ней! Схватив стоявшую в углу кресло-каталку, он мягко усадил в него Хани и вывез из палаты… На выходе их встретил недоумевающим взглядом Тэхён: — Вы куда? — Она хочет к маме… — пояснил Чон по пути, катя кресло по коридору. — К маме?! — удивлению Тэ не было предела, да и эта фраза звучала неоднозначно. Он одернул друга за рукав: — Её мама мертва… — прошептал он ему почти на ухо. Глаза Чонгука округлились, а брови вздернулись от удивления. И только сейчас он понял, куда ему предстояло её везти… — Тэ, теперь я понял, куда она хочет… — Мы сами. — положив руку на плечо друга, он дал ему понять, что за ними следовать не стоит. И Тэхён остановился, провожая их взглядом.       Накинув на плечи девушки свой пиджак, он вывез её во двор больницы, пересадил её на пассажирское сиденье машины и пристегнул. Сложив кресло и кинув в багажник, он обошёл свой Divo с капота, сел за руль, завёл и тронул… В салоне висела тишина сродни гробовой… Хани словно замкнулась в себе, да и ему поездки в это место всегда давались тяжело. Она посмотрела на него — на нем не было лица, а взгляд стал каким-то озлобленным. — Я не заставляла тебя… — словно оправдывалась она. — Ты ни при чём… — тихо ответил он… и сглотнул: — Там и моя мама… Его слова будто выстрелом пробили её сознание, вырывая из собственного горя… — … твоя мама… там? — запинаясь, переспросила она… И каким-то флэшбэком перед её глазами всплыл тот взгляд брюнета сквозь бутоны алых роз, потом он рассеялся и она вновь всмотрелась в лицо Чонгука… — …тот взгляд… — прошептала она… «он был адресован не мне…» — уже мысленно добавила она. — Почему ты так зол на маму? — не унималась Хани, будто копаясь в душе Чонгука, пытаясь понять его… — Ты что! — Я люблю маму! — Я ненавижу того, кто отнял у меня её! — и он замолчал, сжав в ярости руль и закусив губы. Да и она больше не «ковыряла» его…       Они подъехали. Чон помог ей выбраться, усадил на кресло и повез… Он шёл медленно, толкая каталку впереди себя по тенистому «тоннелю» из сакуры. — Дальше я сама… — сказала она, и схватившись за ободы, резкими движениями рук покатила вперёд. Чонгуку ничего не оставалось, как отпустить её… Да и ему самому не нужно было сопровождение… — это «путешествие» на одного… — Здравствуй, моя родная… — и мужской голос дрогнул. Он провел теплой ладонью по холодному мрамору, и, еле касаясь пальцами, по контуру лика… — Я так скучаю по тебе… — продолжал он еле слышно, смахивая скупые мужские слезы, побежавшие по щекам… — Столько времени уже прошло, а боль не гаснет. Мне так тяжело без тебя… Лучше б я умер той ночью вместе с тобой… В бессилии парень упал на колени и заплакал, сжимая холодную могильную землю в своих руках… теряя счет времени… — Теперь мне понятно, почему ты так держишь меня… — послышался голос за спиной. Он обернулся — Хани всматривалась в гравюру женщины на бордовом мраморе. — Да. — выдохнул он. — Ты похожа на неё… — сглатывая остатки слёз, сказал он и поднялся с колен… Его взгляд был опустошенным, веки, нос и губы опухли… Осознав, как выглядит со стороны, он отвернулся, холодными руками накрывая пылающие от соли глаза… — … подойди ко мне, пожалуйста… — попросила она. И он послушно подошёл и присел на корточки напротив, подняв на неё свой измученный зарёванный взгляд… и встретил такой же… Своими тонкими холодными пальцами она коснулась его щёк… тыльной стороной ладони провела по его распухшим глазам, потом по губам… И он в одно движение прильнул к ней и поцеловал её вспухшие солёные губы… — Даже если ты будешь гнать меня как дворового пса… — я буду слепо и безмолвно следовать за тобой… — прошептал он ей прямо в губы, оторвавшись от неё… — Я не прогоню тебя… — терять близких больно… Полными слёз глазами он всмотрелся в её лицо, пытаясь поверить в то, что услышал… и улыбка коснулась его губ… он подхватил её и обнял, прижимая её к себе, что есть сил… — Чон, отпусти меня! — почти закричала она, вырываясь. — Нет! Я тебя не отпущу! —  купался он в радости. — Отпусти, дурак! — играючи настаивала она. — Я стою!