...И осень в подруги я выбрала в этом году

Над ним кружат вороны: хрипло каркают, предвещая ещё большее горе, и эти неприятные звуки вызывают неясную тревогу, холодком собирающуюся в груди. На кладбище, где лежат родители Зерефа, очень тихо и спокойно, как и на любом другом. Надгробия, покосившиеся, потрескавшиеся от драконьего жара, одним своим видом напоминают о той самой ночи, о горящем доме, о балке, раздавившей отца, и надо бы их сменить, да только откуда деньги у сироты, да только кто смастерит новые — ни души на десятки селений вокруг, всех людей изничтожили, выжили крылатые твари, да только осмелится разве проклятый подойти близко к людям, даже если найдёт их? Найти, на самом деле, нетрудно: ему не нужно ни есть, ни пить, ни отдыхать, и можно идти куда глаза глядят сколько угодно долго, да только картинка одна стоит перед глазами: сочувствующее лицо профессора, по рекомендации которого его и приняли в академию, задорный смех единственного друга — и голодное черное марево, убивающее все вокруг. Не думал Зереф, что за желание победить смерть единожды будет проигрывать ей раз за разом, но в скольких смертях он виновен? Не счесть. На руку садится любопытная, глупая ворона — мягкий пух ласкает кожу, тёплое биение маленького сердца отдаётся где-то внутри (у самого Зерефа сердце давно не бьётся), пальцы дрожат, но оглаживают клюв, ласково, трепетно. Начинай считать: раз, два, три. Надоедливые вороны не парят больше в небе, а лежат под ногами, не кличут несчастья на его голову, а тлеют-тлеют-тлеют. Наяву теперь, не в страшных снах, видит Зереф абсолютное торжество смерти: здоровая сильная птица становятся лишь костьми и прахом в его руках — не успевает он дойти до «десять».