Равноденствие

*** Судя по тому, как легко отступил сон без всякого будильника, школу Ичиго безнадежно проспал. Это была первая мысль, выплывшая из подсознания на «верхний этаж», в бодрый, но совершенно пустой, будто выбеленный разум. Потом Ичиго задался вопросом, а не выходной ли сегодня. Потом попытался вспомнить число или хотя бы месяц. Потом он открыл глаза. И почувствовал себя Белоснежкой, которая очнулась без всяких там поцелуев, притом в гробу. Очень таком просторном: на расстоянии вытянутой руки над ним нависало что-то, при первом взгляде показавшееся стеклом, но потом Ичиго присмотрелся и заметил, что странная прозрачная поверхность слегка подрагивает. Да и прямоугольной она не была — стекала по краям вниз, образовывая полусферу. Бестолково проследив взглядом за укрывающим его куполом, Ичиго заодно заметил, что лежит явно не в своей комнате, к тому же на полу, на расстеленном футоне, а потом он увидел сидящего рядом мужчину, который наблюдал за ним, склонив голову набок и крепко сжимая в руке сложенный веер. Ичиго разлепил пересохшие губы, чтобы спросить у него, кто он такой и что тут делает, а язык сам собой выговорил: — Урахара-сан. И он понял, что это действительно Урахара-сан. Как можно было не узнать его? Конечно, Урахара-сан, самый настоящий, в панамке, этой своей зеленой хламиде и с веером. — Хорошо. Ты меня помнишь, Куросаки-сан, это уже очень хорошо, — разулыбался Урахара, и улыбка была до странности теплая. Ичиго казалось, что он никогда у него такой не видел, хотя ручаться сейчас было сложно. На удивление, «гроб» не беспокоил, как будто ему тут сейчас было самое место. Ичиго не стал пытаться выбраться из него, только спокойно попробовал привстать, но так хорошо отдохнувшее тело словно одеревенело во сне. Урахара тут же замахал руками и даже приподнялся: — Лежи-лежи, двигаться тебе пока не надо. — Почему? — спросил Ичиго растерянно. Ответа он не дождался: услышав голоса, в комнату вошел отец. Видеть его в доме Урахары было дико и странно, Ичиго был в этом уверен, но все еще не мог этого объяснить. Он чувствовал себя как человек, которого разбудили посреди ночи, а он не может понять, где находится и чего от него хотят. Он внимательно смотрел на отца и отмечал, каким осунувшимся тот выглядит — словно не спал несколько суток. Впрочем, когда он заговорил, бодрости в его голосе было ровно столько же, сколько и обычно. — Заставил ты нас поволноваться, — фразой из попсовых сериалов поприветствовал его отец, но при всей легкомысленности тона прозвучала она веско, и Ичиго тут же стало неловко. Еще бы вспомнить, что он сделал. Подрался с кем-то до сотрясения мозга? Попал под машину? Упал с лестницы? Но почему тогда он не в больнице, а в магазине Урахары, и кто Урахара вообще такой? — Ну-ну, Куросаки-сан, зачем же так с места в карьер, Куросаки-сан только проснулся… — Урахара смешно округлил глаза и на миг принял вид крайне озадаченного человека: — Ох, и как же вас теперь различать? Целых два Куросаки-сана на мою бедную голову. Видимо, придется теперь переучиваться. «Ишшин-сан», может быть? Как думаете? Отец скосил на это трепло глаза с искрами смешинок, не ответил ему и снова вернулся взглядом к Ичиго. — Немного растерян, да? — Это еще слабо сказано, — пробормотал Ичиго и потер лоб. Рука была как каменная. — Что происходит? — Главное — что уже произошло. И что это осталось позади. Отец сел с другой стороны от футона, как и Урахара — у самой границы, отделяющей купол Ичиго от остальной комнаты. Казалось, ему очень хочется наклониться и тронуть сына за плечо или взъерошить ему волосы, но он только выпрямил спину, похожий сейчас на потрепанный веками утес, и улыбнулся. — Я не помню, — сказал Ичиго. Можно было бы и не говорить, потому что отец и так уже знал, но он хотел произнести это вслух, надеясь, что озвученное признание сдернет с памяти плотный белый саван. — Я ничего не помню. Вообще. — Ты помнишь себя и отца, — вклинился Урахара. — Это база. Меня ты тоже смог сразу вспомнить, а это воспоминания гораздо более поздние, так что можно рассчитывать, что и остальное вернется. — И когда же? — Я бы сказал, что… — легковесный тон Урахары стал вдруг тише, спокойнее, наполнился певучими нотками, и после крошечной паузы он произнес: — Сейчас, Куросаки-сан. Сейчас… В словах не было ничего особенного, но от них в мозгу что-то закоротило, стронулось с места, тяжело и со скрипом, как с трудом заведенная машина. Фраза отдалась безликим, черным эхом, и в его отзвуке расцвел образ: гаснущие синие глаза, кровавый росчерк на щеке и губы, застывшие в усмешке. Видение повисло в разуме огненным маяком — и взорвалось мешаниной других картинок, которые наспех складывались одна к другой. Это было как клубок рваных ниток, который разматывался, восстанавливая в мучительно напрягающейся, изможденной памяти события, но с провалами, с зияющими дырами то тут, то там. Руки, зажимающие чужую рану. Вскрытый, как консервная банка, Айзен в луже собственной крови. Месиво духовной силы шинигами и арранкаров. Гладкая прохлада двери под пальцами и дыхание, которому нельзя быть громким. Нахальный пацаненок в сползающей с одного плеча пижаме. Тающие снежинки на волосах Ренджи. Вкус вина на губах. Исида, кутающийся в шарф в кругу фонарного света. Боль в изломанном теле. Неживая тишина пустой комнаты… Ичиго даже не заметил, как обеими руками стиснул голову, как перекатился набок, пережидая фонтан наполовину знакомых образов, которые складывались в его жизнь. Когда он распахнул глаза, то тут же метнулся назад: ему показалось, что он сейчас ударится лицом о светящуюся прозрачную преграду. Осмысленное движение вернуло реальному — здесь и сейчас — миру четкость. Ичиго перевел дыхание, снова улегся на спину и обеими ладонями растер лицо. Морок отступал, хотя где-то на заднем плане воспоминания продолжали «закачиваться» в него, как файлы с переносного носителя на жесткий диск компьютера с переустановленной системой. — Другого способа вы, конечно, не нашли? — почти сварливо спросил Ичиго и поглядел на Урахару новым — то есть старым — взглядом. Узнающим и понимающим. — Извини, — развел руками тот. — Чем быстрее и жестче происходит перезапуск памяти, тем больших потерь можно избежать. Хотя в твоем случае я вообще опасался, что это не сработает. — То, что ты выжил, — уже почти чудо, — предупреждая его «Почему?», вступил отец. — Скорее, достижение науки, — скромно потупившись, заметил Урахара, но под скептическими взглядами обоих собеседников быстро прибавил: — И, конечно, беспрецедентная воля к жизни Куросаки-сана. Ичиго прислушивался к себе, перебирал вернувшиеся к нему фрагменты прошлого — где-то блеклые, где-то оборванные, где-то искаженные, неправильные, чужие. От последних событий к более ранним — и обратно, от лица к лицу. Что-то не срасталось. — Я многое вспомнил, — медленно выговорил он. — Но, кажется, не все. Что-то совсем выпало, а что-то такое… странное… Как будто куски из фильма. Помнить помню, но… со стороны, что ли. Это потом пройдет? Нужно время? Урахара молчал. Ичиго видел, как они с отцом переглянулись, и уже понял, что сейчас услышит. — Нет, Куросаки-сан. Это уже не пройдет. То, что вернулось сейчас, — это всё. Если в твоей душе сработал защитный механизм, то в первую очередь на уничтожение были отданы наименее важные или самые неприятные воспоминания, — текучий как вода, Урахара сейчас был серьезен, в нем и следа обычной насмешливости не осталось. Ичиго слушал, глядя в потолок. Вот, значит, какова цена. Что ж… не так плохо, наверное. Не так страшно. — Они рушились, — негромко сказал он. — Здания в моем внутреннем мире рушились от света Хогиоку. И я уже тогда знал, что это значит. Опасную все-таки штуку вы создали, Урахара-сан. Ичиго смягчил слова слабой улыбкой, но лицо Урахары осталось непривычно строгим, а в глазах видны были прожитые им годы, отчего молодой на вид мужчина вдруг преобразился в глубокого старика. Ичиго никогда не думал о том, насколько сам Урахара может винить себя за собственное прекрасное и смертельно опасное творение, и теперь жалел, что вообще начал об этом говорить. Как и сказал отец, все закончилось. — А Иноуэ? Она не может помочь? — вопрос был задан скорее для того, чтобы перевести тему в менее опасное русло. — Иноуэ-сан обладает удивительными способностями, но даже она не всесильна. Хотя мы буквально опытным путем проверили, что в будущем она сможет гораздо больше. На последних словах Урахара все-таки снова начал улыбаться и скинул пару сотен лет, но Ичиго не удосужился поинтересоваться, о чем это речь: на голове у него отчетливо зашевелились волосы, когда он понял, что валяется тут уже черт знает сколько — и даже не спросил, как там все остальные. И хотя чутье талдычило, что все хорошо, Ичиго чуть не подбросило на месте. Видимо, его переживания проступили на лице очень крупными иероглифами, потому что отец хмыкнул и тут же осадил близкого к инфаркту сына: — Живы все, живы. Карин с Юзу уже дома, остальные тоже в порядке. Не на тех эти сопляки арранкарские напали. Хотя раненых много было, ребята капитана Уноханы с ног сбились. Острое желание уточнить, кто входит в понятие «остальные», на миг перехватило дыхание, но Ичиго так и не решился задать этот вопрос — не то от неловкости, не то из страха услышать ответ, к которому он не был готов. Пока довольно было знать, что ребята целы. Сам отец, несмотря на усталый вид, светился здоровьем, так что можно было не сомневаться, что каждый встреченный им арранкар свое получил. Но если насчет самочувствия родителя Ичиго не беспокоился, то туча отложенных на потом вопросов взвилась над ним плотно и основательно. Может, он и забыл что-то, но только не то, как папаша явился с занпакто наперевес в самый нужный момент. И тут мысли Ичиго с размаху влепились в черную стену ступора, граничащего с паникой. Удивительно, как он не вписался в эту стену раньше, потому что она все время маячила у него перед носом, просто его искореженное сознание работало с серьезными сбоями. Ичиго не чувствовал рейацу. Ни своей, ни Урахары, ни друзей, которые наверняка были неподалеку. Он вспомнил о шинигами, о Пустых, о Сейретее, но не ощутил отсутствия духовной силы, будто его тело отвыкло от того, что это вообще такое. Будто он… — Я больше не шинигами? — помертвевшим голосом спросил Ичиго и беспомощно посмотрел на отца. Тот не удивился резкой смене темы, словно мог видеть хаотичное движение мыслей сына и даже предугадывать его. Он покачал головой, хитро сощурился и поскреб щетину на подбородке, которая превышала его обычную допустимую норму дня на четыре. — Ты не можешь перестать быть шинигами, Ичиго. Это все равно, что… ну не знаю. Луне перестать быть спутником Земли. Отец не был силен в сравнениях, но Ичиго сразу стало спокойнее, а сосущее чувство под ложечкой отпустило. Даже потеря приличного куска воспоминаний не испугала его так сильно, как возможность лишиться сил шинигами Забавно, полгода назад он мечтал отделаться от работенки, которой нагрузила его Рукия, а теперь не представлял, как ему жить без всего этого. — Но почему я тогда не ощущаю рейацу? — уже спокойнее спросил он. Вместо ответа Урахара указательным пальцем легонько стукнул по куполу, и тот колыхнулся, как желе, пошел рябью. Лицо Урахары на миг исказилось, как в комнате с кривыми зеркалами. — Все благодаря этому барьеру. Хоть на вид и хрупкий, но мощный. Притом двусторонний: тебя он защищал от нас, а нас — от тебя. — От меня? — удивился Ичиго. — Я же был в отключке. — Ты — да, а вот твоя духовная сила — не совсем. Пока мог, ты сдерживал ту рейацу, что оставалась в тебе запечатана, но когда ты перестал себя контролировать, нам пришлось делать все очень быстро. Как только мы доставили тебя сюда, Тессай создал этот барьер, и мы поддерживали его по очереди все то время, пока ты был без сознания. — И… как долго? — Ичиго вдруг понял, что понятия не имеет, сколько он проспал. Вместо Урахары ответил отец: — Пять дней, Ичиго. — Пять дней?! — Могло быть и хуже. Намного хуже. Да, он мог вообще не очнуться, это Ичиго и без разжевывания понимал. Хотя ему не снился длинный туннель со светом, не являлись ангелы и не было никаких других видений, он четко знал, что был на волосок от смерти. — Но теперь барьер можно уже снять? Я нормально себя чувствую. — Нет уж, полежишь еще так, — категорично заявил отец. — Пациент, вышедший из комы, не может чувствовать себя «нормально», это я тебе как врач говорю. «Как врач», — ядовито повторил про себя Ичиго, снова вспоминая, что врачом отец был гораздо, гораздо меньше времени, чем шинигами. Заткнув внутренний голос, который будил в нем не самые лучшие чувства, он пока не стал спорить и ухватился за следующую животрепещущую тему. Тема напоминала о себе плывущей перед глазами голубоватой дымкой — отсветом того сияния, что едва не стерло его с лица земли. Сейчас Ичиго не ощущал в себе чужого присутствия, но он сам себе не доверял, и все казалось слишком обманчивым. — Урахара-сан, — начал он довольно твердо, но на последнем слоге голос надтреснул, и понадобилось несколько секунд, чтобы продолжить: — Что стало с Хогиоку? Вы его уничтожили? «Скажите да, — почти с отчаянием, удивившим его самого, подумал Ичиго. — Просто скажите да. Ну что вам, жалко, что ли?» Урахара слегка повел плечом, стрельнул глазами куда-то под потолок и ответил: — Н-нет. В этом случае я просто превзошел самого себя, потому что даже спустя столько времени не уверен, что Хогиоку вообще можно уничтожить. Стоило ли сомневаться?.. — И где он теперь? — осторожно, как сапер на минном поле, спросил Ичиго. — В самом надежном месте, какое только можно придумать. — В каком же? — Хм… — Урахара пожевал губами, смешно приподнял брови и немного виновато улыбнулся: — В тебе, конечно. В комнате повисло молчание. Ичиго долго смотрел на Урахару, переваривая новость. Повернулся к отцу в надежде услышать, что это просто шутка такая, но тот лишь пожал плечами, вроде как «что уж тут поделаешь?». — То есть как это во мне? Я думал… я думал, что выжил только потому, что вы вытащили из… из меня эту штуку! — Ичиго даже заикаться начал от таких известий. — Я помню, как она разрушала меня изнутри, а теперь вы говорите, что эта хрень никуда не делась? — Сын, что за выражения? — включил модус «папочки» Ишшин и, кажется, с трудом удержался от порыва облагодетельствовать чадо родительским хуком справа. Единственное, что его остановило, — глянцево поблескивающий тонкий защитный экран. — Нормальные выражения! — рявкнул Ичиго и поморщился, когда собственный голос эхом вломился в гудящую голову. — Очень точные, во всяком случае. Урахара дождался, пока он замолчит, и все с тем же благодушием принялся оправдываться. По крайней мере, Ичиго воспринял это именно как оправдания. — Сейчас Хогиоку не представляет для твоей души никакой угрозы. Я успел как раз вовремя, чтобы снова заключить его в защитный футляр. Ну, по большей части. — Так… и что это еще значит? — насторожился на последнее негромкое уточнение Ичиго. — Это как раз то, что не позволит достать Хогиоку. Когда ты поместил его в свою душу, он разделился. Как ты и понял, Хогиоку — особая материя, и под давлением твоей духовной силы во внутреннем мире она расщепилась на мельчайшие частицы. Для наглядности это можно сравнить… — Только вот наглядности не надо. Пожалуйста, — глухо попросил Ичиго. — Я и так понял. — Хорошо. В общем, сначала он равномерно распределился по всему пространству, а потом, под действием собственного притяжения, снова начал собираться в одно целое. Если я правильно смоделировал весь этот процесс, ты должен был почувствовать разницу между этими состояниями. — Ага, я почувствовал, еще как. Когда сначала отключаешься и сам себя не контролируешь — а потом такое ощущение, что внутри какой-нибудь Чужой сидит и тебя жрет. И чем дальше, тем меньше тебя самого остается. Урахара на мгновение отвел взгляд, а когда снова посмотрела на Ичиго, бодрости в нем слегка поубавилось. — В целом, да. Как-то так. Если бы Хогиоку восстановился полностью, материально и в плане наполненности рейацу, уже ничего нельзя было бы сделать, он бы сжег твою душу дотла. Но я все-таки успел отделить их друг от друга. Техника очень сложная, ни на ком, разумеется, я ее еще не пробовал, однако благодаря… Чувствуя, что он как истинный ученый сейчас пустится разглагольствовать о своем успешном эксперименте по применению новейшей разработки, Ичиго торопливо перебил: — В общем, вы снова засунули всю эту х… штуку в футлярчик. Что вам теперь мешает вытащить его и спрятать где-нибудь далеко, глубоко, высоко или еще как угодно, только не внутри меня? — Ну… — протянул Урахара, задумчиво раскрыв веер и пару раз им взмахнув. — Если опустить ненужные подробности и технические характеристики… это тебя убьет. Видимо, взгляд у Ичиго получился даже более выразительным, чем он рассчитывал, потому что Урахара все-таки выдал сокращенную версию пояснений: — Воздействие Хогиоку сейчас безвредно, но оно существует. И оно уравновешивает твою рейацу, которую насильно высвободил Айзен. Это как равное встречное давление, — он отложил веер и соединил ладони, отставив локти в стороны. — И та и другая сила велика, но в итоге они стабилизируют друг друга. И есть еще кое-что. — О, еще кое-что? — без особого энтузиазма спросил Ичиго. — Как я и сказал, если бы Хогиоку восстановился полностью, я бы уже ничего не смог сделать. Это значит, что отдельные его частицы остались в «чистом» виде. И они тоже задействованы в создавшейся внутри тебя системе противовесов. Убрать одну часть Хогиоку и оставить другую невозможно, извлечь все микрочастицы тоже не получится. И потом… мне жаль, Куросаки-сан, но по всему выходит, что лучше тебя никто не сможет защитить Хогиоку. Даже если бы это не было вопросом твоей жизни. Что на это можно сказать, Ичиго не знал. Быть вместилищем такой опасной вещи, всегда помнить, какая сила в тебе запрятана, — едва ли это могло обрадовать, особенно после пережитой очередной почти-смерти, но, наверное, в словах Урахары был резон. В глубине души Ичиго это понимал и сам, даже сейчас, когда все его мысли представляли собой яичницу-болтунью. Первое резкое неприятие схлынуло. А Урахара вдруг таинственно сощурился и интригующим тоном заметил: — Может, ты и получил то, чего не желал, зато избавился от того, от чего хотел избавиться. На попытку понять сообщение мозг откликнулся яростным скукоживанием, и Ичиго тоскливо спросил: — А если без шарад? — Ты сейчас не можешь этого чувствовать, но твоего Пустого больше нет, Куросаки-сан, — легко перешел на человеческий язык Урахара. — Пока мы сдерживали твою силу, в ней была только чистая рейацу шинигами. Судя по всему, ты потерял одну силу, когда приобрел другую. Обмен, можно сказать, равноценный. Истеричные крики до смерти перепуганного Пустого всплыли в переполненной и перекрученной памяти как что-то далекое, но Ичиго понял, что Урахара прав. Ему не надо больше ждать, когда безумие с желтыми глазами поглотит его, не надо больше тревожно прислушиваться к себе и проверять, крепко ли он сидит на троне и не подобрался ли к королевским ногам терпеливый шакал. Пустой ушел. И хотя Ичиго был благодарен за его полудобровольную помощь, которую тот оказывал и которая не один раз спасала их обоих, на сожаление о потере этой части себя сил не было. — Наверное, — с трудом выдавил Ичиго, — он с самого начала был обречен? В смысле… несовместим с Хогиоку или что-то типа того? Урахара переменил позу, уселся поудобнее и сверкнул из-под панамки светлыми глазами. — Не уверен. Сдается мне, это результат твоего сверхнормативного геройства. — В ответ на вопросительный взгляд Ичиго он выразительно вздохнул: — Мало того что ты поместил в собственную душу ничем не защищенный Хогиоку, так ты еще и додумался с его помощью спасать Гриммджо-сана. Очень безответственно, я бы даже сказал — самоубийственно, но, чего уж там, вполне в твоем духе… Урахара говорил еще что-то, но Ичиго не слушал, будто ледяной водой окаченный от звука его имени. Образы, которые он гнал от себя, навалились скопом, прокручиваясь снова и снова в рваном кино с испорченными цветами. Красная-красная кровь на руках, на волосах, на земле. Синие-синие глаза с черными пропастями зрачков. Белое неживое лицо, будто из гипса. И свет, яростный свет, обещающий исполнение желаний. Посмертно. Так значит, он все же использовал Хогиоку. Значит, выбил у него еще один дар, вытребовал — как награду за собственную жизнь. Только теперь выходило — не свою, а Пустого. Да и выходило ли? — И что же… Гриммджо? — попытка равнодушного тона с треском провалилась. Кроме того, Ичиго, кажется, бесцеремонно перебил Урахару. На отца Ичиго не смотрел и надеялся только, что не придется прямо сейчас объяснять, почему он чуть с жизнью не расстался ради арранкара. — Гриммджо-сан поздоровее тебя будет, — после смачной, точно рассчитанной паузы махнул веером Урахара. Ичиго чуть не зажмурился от накатившего облегчения. Еще одна заноза выскочила из сердца, болтунья в голове потеряла мерзкий привкус глубоко загнанного страха. — Но это все равно было неосмотрительно. Хотя и находчиво, да… — Урахара схлопнул веер и задумчиво постучал им себе по губам. Мысль его совершенно очевидно уносилась в неведомые дали. — Мощь Хогиоку, примененная на необычные способности Иноуэ-сан во время расщепления души… В этот момент Ичиго подумал, что второй глава Исследовательского Института двенадцатого отряда не так уж сильно отличается от своего предшественника, просто этот самый предшественник — достаточно хитрый жук, чтобы скрывать маньяческий задор, которым Маюри светится, как стоваттная лампочка. Вот и сейчас отдельно взятый арранкар (да и сам Ичиго, наверное) интересовал Урахару куда меньше, чем новые данные о действии Хогиоку. А данные, судя по всему, удивляли даже собственного создателя. В Ичиго шевельнулось смутное предположение, перед мысленным взором пронеслись все события дня арранкарского нашествия, какие удалось наскрести в изрешеченной памяти. — Урахара-сан, как по-вашему, Айзен в достаточной степени успел изучить свойства Хогиоку? — За пару месяцев и без полной информации? Сомневаюсь, — не без самодовольства ответил Урахара. Ичиго кивнул самому себе. — А каковы были шансы справиться с Айзеном другим способом? На этот раз Урахара помедлил с ответом. Хитро взглянул на Ичиго и почесал кончик носа. — Вероятно… не очень большие. С другой стороны от футона негромко кашлянул отец, но Ичиго не обратил внимания, сверля взглядом хитрую образину торгаша. — Вы знали. — А? — Нечего тут акать. Вы прекрасно знали, что случится, когда он до меня доберется. — Ну, Куросаки-сан, я же не провидец, — неубедительно возмутился Урахара и странно дернул рукой, будто опасался, что Ичиго снова, как после первого возвращения из Общества Душ, врежет ему. — Я просто ученый. И я, конечно, строил предположения, выдвигал гипотезы… Возможно, ммм, это был один из вероятных вариантов… но, разумеется, не единственный. Поспешность, с какой он закончил, красноречиво свидетельствовала о вранье. У них обоих были планы, в которых Ичиго выступал в роли пешки. Просто план Урахары оказался действеннее: его пешка дошла до конца доски и обернулась ферзем. Ичиго очень хотелось разозлиться, но злость почему-то не шла. Просто он как никто знал, какова была сила Айзена, видел ее собственными глазами, прочувствовал ее каждой клеткой, провонял ею. С такой мощью, по воле судьбы попавшей не в те руки, не справился бы никто. Ичиго повезло, что Айзен пошел на поводу у собственных жадности, нетерпения и высокомерия. Если Урахара хоть приблизительно представлял масштаб опасности, то он сделал единственно верную ставку: позволил Айзену получить то, к чему он так страстно стремился. В той ситуации Ичиго ничего другого и не оставалось, как попытаться обезвредить Хогиоку, и для этого у него был лишь один способ. Полная информация, немного логики, знание чужого образа мыслей — и исход становится ясен, как безоблачное небо в летний денек. У Ичиго вырвался смешок: да уж, его дорогой сенсей умел вести себя как полная задница и при этом преследовать самые благородные цели. — Еще чуть-чуть, — заметил он, — и я поверю, что это вы в удобный для вас момент позвали арранкаров. — Вообще-то… — Нет, ничего не говорите, — торопливо перебил Ичиго. — Иногда все-таки лучше не знать. — Ты слишком строг, сын. И мнителен не по годам, — в довольно развязной манере вступился за Урахару до сих пор молчавший отец, и Ичиго неожиданно подумал, что при их разнице в возрасте Урахара для него — тоже мальчишка немногим старше самого Ичиго. — Станешь тут мнительным, — пробормотал он. — Сплошные планы, интриги… и вранья тонны. Не сдержавшись, он бросил на отца колкий пытливый взгляд. Тот глаза не отвел, но немного стушевался, если Ичиго правильно растолковал для себя нехарактерное выражение, появившееся у него на лице. Как, оказывается, трудно «читать» даже самого близкого человека, когда внезапно выясняешь, что знал о нем далеко не все. Отец слишком хорошо сжился с шутовским костюмчиком раздолбая, изредка переключаясь в деловитую и очень серьезную ипостась главврача клиники. Теперь Ичиго предстояло узнать его заново. До них вдруг донеслись приглушенные голоса и какой-то шум. Скорее всего, потасовка началась еще в комнате, но потом перекинулась, как пожар, на коридор. Слова разобрать было трудно, но Ичиго расслышал умоляющее «…только не тапком!..» и изумленно повернулся к Урахаре: — Хирако здесь? — И не только он, — удрученно вздохнул тот. — Ох, честно говоря, от этих гостей все время столько шума. — Но что он тут делает? В смысле… они же… — Вайзарды. И мои давние знакомые. Очень вовремя, кстати, подоспели и помогли нам с арранкарами, а то я уж боялся, что не смогу вовремя отделаться от одного очень настырного экземпляра, когда Абараи-сан прибежал… — Ты своими воплями Ичиго разбудишь! — пронзительно рявкнула где-то Хиори, снова послышался грохот, как будто кто-то крушил стены магазина. Урахара умолк, посмотрел, будто опомнившись, на обоих Куросаки и, видно, решил, что у него появился достойный повод уйти из-под обстрела вопросами Ичиго. — Пойду посмотрю, не разнесли ли они еще чего-нибудь. Кухню, например, — он легко поднялся, оправил любимую хламиду. Уже от дверей он добавил негромко, как бы успокаивая самого себя: — Хотя нет, с Кучики-саном не забалуешь… Да и Тессай… нда… Урахара улетучился, как дым, и прикрыл за собой седзи, явно давая возможность отцу и сыну начать душещипательную беседу. В комнате стало тихо. Даже, пожалуй, слишком тихо. Отец шмыгнул носом, повозился, разминая затекшие ноги, и терпеливо посмотрел на сына в ожидании вопросов. И у Ичиго они были, в избытке. Он осторожно перевернулся набок, чтобы дать отдохнуть уставшей шее, и набрал воздуха в грудь. Варианты начала этого разговора попадались всё какие-то глупые. Почему ты врал столько лет? Как ты мог спокойно смотреть, что со мной происходит? Когда ты собирался рассказать, что меня еще до рождения записали ночным сторожем при королевской калитке? Во всем этом было много обиды и мало здравого смысла. Он сам защищал отца перед Айзеном, а теперь вот поддавался сомнениям, которые подтачивали его, как короеды молодое деревце. Вместо упреков и обвинений Ичиго неожиданно спросил: — Сколько тебе лет? — В душе — всегда восемнадцать! — незамедлительно откликнулся отец и лучезарно улыбнулся во весь рот. — Почему ты потерял силу двадцать лет назад? — зашел с другой стороны Ичиго. — Это долгая история, — улыбка чуть потускнела, но все равно была теплой. — Но ты мне ее расскажешь, — уже не вопросом — утверждением. — Расскажу. Только не сейчас. Ичиго не стал настаивать. Не сейчас так не сейчас. Он знал, что отец теперь не станет ничего скрывать (ничего важного, во всяком случае), а информации на сегодня и так уже было выше крыши. Перегруженный мозг требовал передышки, ощущение бодрости поблекло еще при разговоре с Урахарой, а теперь и вовсе сменилось разбитостью. Отец был прав — он еще совсем не в порядке, и ему требовался отдых, но из чистого упрямства он должен был получить ответы хотя бы на основные вопросы немедленно. — Ты же собирался мне все объяснить, правда? — Конечно. — Почему тогда не сделал этого раньше? — Ичиго, я, может, и не был идеальным мужем и отцом, но я обещал вашей маме, что твоя нормальная жизнь продлится так долго, как это возможно. — Обещал маме? — чем дальше, тем все интереснее и интереснее, это точно. — То есть она… — Знала ли? Разумеется. Знала обо всем с самого начала. — Но почему тогда ты молчал и после того, как я познакомился с Рукией? Когда я уже стал шинигами? — Ичиго приподнялся было на локте, но тут же бессильно опустился обратно. — Я не знал, как это скажется на тебе. И никто другой не знал. Я мог руководствоваться только собственным опытом, а мне в свое время тоже ничего не объясняли до тех пор, пока не пришла пора, пока я сам не почувствовал в себе пробуждение этой силы. — Отец помолчал, задумчиво глядя в сторону, будто заново просчитывал что-то и получал уже знакомый результат. — Трудно искать то, о чем не знаешь, но стоит только узнать… Ты бы нашел. Сознательно или нет, ты нашел бы в себе этот тайник. И ты открыл бы его, не будучи к этому готовым. В общем-то… Айзен сделал почти то же самое. Результат ты видел, Ичиго. Ты мог погибнуть. Не так много есть вещей, способных тебя убить, но пять дней назад это правда могло случиться. Как и Урахара, я предвидел, что такое возможно, что Айзен найдет способ использовать тебя, но, что бы там Урахара ни навысчитывал, я не хотел так рисковать тобой… — И попробовал сбагрить меня на горячие источники отдыхать, пока остальные сражаются? — усмехнулся Ичиго. — Попробовал, — покаянно признался отец и развел руками: — Только не успел. — А как же твоя прежняя политика невмешательства? — нотка горечи прорвалась в голос помимо воли. Отец нахмурился, Ичиго редко когда доводилось видеть у него острый излом бровей, как у себя самого. Обычно такое случалось, когда речь шла о тяжелых пациентах. — Ичиго, ты мой сын. И в моей жизни не было месяцев более трудных, чем последние полгода. Я никогда не сомневался в тебе, но это не значит, что я не волновался, когда ты уходил из дома. Когда возвращался израненный и говорил, что подрался в школе. Когда тебя не было целый месяц и никто не знал, что с тобой. Тебе нужно было пройти этот путь самому, от начала до конца, и я оставался в стороне столько, сколько получилось. Но с Айзеном ты не должен был встречаться один на один. Если бы я мог, я бы запретил тебе вмешиваться. — Но ты не мог? — А ты бы послушался? Ичиго фыркнул и закатил глаза. Отец весело хмыкнул, облокотился о колени, складываясь почти пополам и оказываясь очень близко — рядом с подрагивающей прозрачной пленкой. Лицо его снова разгладилось, а в глазах было поровну гордости и тщательно запрятанной подальше грусти: — Вот и я о том же. Ичиго хотел спросить еще что-то, много чего еще, но вместо этого неудержимо зевнул. Организм бунтовал и требовал дополнительную порцию крепкого и продолжительного лечебного сна. — Так, хватит на сегодня, сын. Мы и так слишком уж тебя избаловали. Ладно еще Урахара, но и я-то тоже хорош. — Отец хлопнул себя по лбу и вихрем поднялся на ноги, привычно создавая вокруг себя шумовое поле. Это снова был их придурковатый папаша — любитель подстеречь собственное чадо и хорошенько вмазать ему по носу, потискать дочерей и хорошо поесть в ровно предназначенное для трапезы время. Знакомый образ был обманчив, но все равно успокаивал. Ичиго кивнул в ответ на поток беззаботной болтовни, опять перевернулся на спину и прикрыл глаза. — Хотя, ты знаешь, — отец уже вышел, но что-то вспомнил и наполовину засунулся в комнату, — мне кажется, еще кое-кто захочет перекинуться с тобой парой слов, пока ты не уснул. Ичиго не успел спросить, о ком это он, и стал ждать, уже плавая в теплой дремотной дымке. Из которой его вытряхнуло на счет раз, стоило только услышать обращенное к нему громогласное: — Что, уже очухался? Глаза распахнулись как на пружинках. Да, Ичиго выяснил, что он жив, но даже не подумал, что он тоже здесь, вместе с шинигами и вайзардами. И вот теперь Гриммджо стоял в дверях и небрежно поправлял на запястье внушительный напульсник с черепом и металлическими заклепками — такими же, как на черной кожаной безрукавке. На майке у него красовалась еще одна черепушка, и все вместе смотрелось… смотрелось. Особенно вкупе с опять черными, отливающими глубокой синевой волосами. Ичиго справился с легким приступом онемения и сказал: — Вижу, ты все-таки нашел свой гигай. И успел ограбить какого-то рокера. — Да ты, походу, и правда придурок, — весело отозвался Гриммджо и прошел внутрь. — Ничего странного не замечаешь? А хотя… да, эта хреновина же… Ичиго при его приближении на чистых рефлексах собрался сесть, но, стоило ему дернуться, как Гриммджо лениво и непреклонно рявкнул: — Лежать. Желание возмутиться проплыло на задворках разума и сгинуло, смятое целым фейерверком из самых разных эмоций. Гриммджо подошел и скрестил руки на груди. То, что он продолжал смотреть на Ичиго сверху вниз, его забавляло, а вот самого Ичиго выводило из себя. Он ждал, какие на этот раз претензии Гриммджо начнет ему предъявлять, — и дождался. — Опять тебе припекло героя из себя корчить, да? — А от тебя опять не стоит ждать благодарностей, как я понимаю? — Ты смотри, соображаешь иногда, — Гриммджо удивленно покачал головой. — Ага. И снова наступаю на те же грабли. — Ну, может, не совсем на те же. — И на том спасибо. Ичиго понимал, что благодарить за спасение своей жизни Гриммджо принципиально не станет, слишком иное у него мышление и слишком болезненная гордость. Он этого и не ждал, как не ждал благодарностей ни от кого из тех, кому доводилось помочь. Но глубоко внутри Ичиго мог себе признаться, что ему хотелось бы, чтобы Гриммджо не было настолько наплевать. Или хотя бы чтобы он не вел себя как последний мудак. Словно услышав его мысли, Гриммджо скривился: — Ну ладно, нечего кукситься. Заценил я твою жертвенность. Как будто в первый раз. Хотя говорил же — забей. А теперь вот что получилось. — А что получилось? — не понял Ичиго. — Я жив, ты жив, все довольны… Или как? С видом «ну и тупица же» Гриммджо закатил глаза, а потом подошел к самому куполу, присел на корточки и — Ичиго глазом моргнуть не успел — прошел сквозь мягко колыхнувшуюся прозрачную завесу. Против ожиданий, она не разрушилась, а, впустив Гриммджо, покачалась еще немного и снова успокоилась, хотя на это Ичиго внимания уже не обращал, оглушенный ощущениями, которые сошли на него лавиной. Гриммджо легко перемахнул через него и навис, сжимая бедра Ичиго коленями, руками упираясь по обе стороны от его головы, но не пытаясь лечь всей массой, как в прошлый раз, будто не хотел навредить. От него повеяло жаром — и рейацу. После полного вакуума первое касание чужой духовной силы было как стакан воды в пустыне. Так же желанно, так же сладко. Усыпленная в Ичиго рейацу очнулась, потянулась навстречу, узнавая и заново пробуя на вкус. Он задохнулся, приоткрыл рот, словно дышать одним носом было недостаточно, и после первых мгновений теплой щекотки, которая разлилась по телу от груди до кончиков пальцев, он вдруг понял, что именно не так. Это бесспорно был Гриммджо. Это была его хищная, напористая духовная сила, но чего-то в ней не хватало, а что-то, наоборот, прибавилось, и этот сдвиг был как удар. Ичиго почувствовал, как у него сами собой расширяются глаза, а Гриммджо наблюдал, видел, что он все понял, и кривовато улыбался. — Ты… — потрясенно начал Ичиго, но тут его переклинило. От Гриммджо пахло так же, как раньше частенько пахло от отца, и язык опять выговорил совсем не тот вопрос, какой должен был: — Ты что, куришь? Тот хмыкнул, слегка двинулся — Ичиго ощутил, как он пальцами едва задел его волосы. — Почему бы и нет? Я ведь живой, придурок. — Нет, ты не живой. То есть… ты не просто живой, — Ичиго как завороженный поднял руку, но не сразу сообразил, что он собирается делать. В последний момент он поборол желание тронуть так близко нависающее над ним лицо и прижал ладонь к груди Гриммджо, чуть слева. Будто хотел оттолкнуть, но не находил для этого сил. Последние слова прозвучали почти беззвучно: — Ты человек. — О чем и речь. — Но как… Как?! Как такое вообще возможно? Гриммджо беспечно пожал плечами. — Панамочник что-то объяснял, но он, по-моему, сам до конца не понял. Рыжая постаралась, ты еще добавил. Вот так общими усилиями. Ичиго лихорадочно соображал, прокручивая в голове те последние мгновения, что он запомнил, прежде чем провалиться в беспамятство. Гриммджо рассыпался пеплом по ветру. У Иноуэ ничего не получалось. Ичиго схватил ее за руку… Смутные ассоциации наслаивались одна на другую, но под ними яростно скребло когтями и выло в голос желание сделать что-то, отдать всю оставшуюся в Ичиго силу в обмен на чужую жизнь. Кажется, это сработало. О да, он неплохо справлялся с ролью батарейки-усилителя, но в этот раз заряд получился слишком сильным. Видимо, способности Иноуэ возросли до того, что она не просто вылечила Гриммджо, она… воскресила его. Не в виде арранкара, не в обличье адьюкаса — будто в ускоренной прокрутке назад, Иноуэ добралась до самой сути Гриммджо, до его души, когда та еще не превратилась в Пустого, и вернула ей материальную форму. И все это в считанные секунды, пока Сотен Кишшун белоснежно сиял от постороннего вмешательства. Ичиго многое успел повидать, будучи шинигами, и он никогда не был религиозным, но прямо сейчас, глядя на поправшего все законы природы человека, он готов был поверить в чудеса. Любуясь его оторопью, Гриммджо наклонился еще ниже, так, что дыхание коснулось кожи щекоткой, и замер. Он не скалился, не усмехался, не хмурился, просто очень внимательно глядел в лицо Ичиго, который тоже не шевелился и даже не моргал. Потом Гриммджо без единого звука плавно приподнялся на выпрямленных руках. Повлажневшая ладонь Ичиго беспомощно повисла в воздухе. Они соприкасались лишь ногами, но даже этого хватало, чтобы по телу шли волны жара, а от потоков дурманящей рейацу, оседающей на коже горящими метками, кружилась голова. Гриммджо молчал, все еще — глаза в глаза. Он то ли предупреждал о чем-то, то ли давал обещание, то ли грозил, без единого слова. И Ичиго поступил так, как поступал всегда в сложных ситуациях: без раздумий ломанулся вперед, полагаясь на интуицию. Прежде чем Гриммджо пружинисто поднялся и вышел за пределы их крошечного мирка на двоих — защитной сферы, — Ичиго за шею притянул его к себе и крепко прижался губами к его губам. Поцелуем легче всего оказалось передать и свои сомнения, и безвекторную злость, и пережитый страх, и даже робкую, самой себе удивляющуюся благодарность. Гриммджо принял его спокойно — именно принял, как раньше принимал навязанные поцелуи сам Ичиго. Не отвечая, будто из мести. Когда Ичиго отстранился, Гриммджо не выглядел ни удивленным, ни злорадствующим. Скорее, он был похож на человека, закономерно получившего именно то, чего он и ждал. Странно, но это даже совсем не бесило. Ичиго машинально провел языком по губам, и Гриммджо все-таки позволил себе короткую торжествующую улыбку. Он наконец поднялся, так и не попытавшись больше ничего сделать, выскользнул за границу барьера и сел рядом. Прозрачная пленка радужно сверкнула, заколыхалась, стала, кажется, еще тоньше, но снова выдержала. Ичиго почувствовал неприятную пустоту внутри, когда ушла чужая рейацу и его собственная опять свернулась клубком где-то глубоко. На него накатила слабость, как после долгой драки, в процессе которой некогда замечать усталость. Он моргнул, гораздо медленнее, чем хотел бы. И вот теперь Гриммджо усмехнулся широко: — Все, сдулся шарик? — Отвали. Имею право на законный отдых, — ошалело пробормотал Ичиго едва ворочающимся языком. Помолчал, закусив губу, и позвал осторожно: — Гриммджо… — Ну нет уж, — оборвал тот. — Глаза закрыл — и быстро отключился обратно. А тот тут еще старик твой явится, начнет мне опять на мозги капать… я уж без этого обойдусь как-нибудь. Ичиго представил отца, отчитывающего Гриммджо, как первоклашку, и настроение волшебным образом подскочило до небес. Гриммджо благодушно сделал вид, что не заметил кривую ухмылку Ичиго. Он поднес руки к куполу, и тот слабо засветился, как экран сотового, поставленного на подзарядку. От этого мягкого света, от тепла и от ощущения, что все необъяснимым образом становится на свои места, Ичиго окончательно сморило. Веки смежились, ласковая тьма обняла его бархатными руками. Засыпая, Ичиго слушал, как совсем рядом глубоко и размеренно дышит Гриммджо, а в глубине дома Хиори все-таки лупит отчаянно ругающегося Хирако тапком. *** Ренджи одним глотком допил чай и хмуро покосился в ту сторону, куда минут двадцать назад ушел, да так и не вернулся Джаггерджак. — Оставь ты их в покое, — едва слышно, но внушительно посоветовала Рукия, не отрывая взгляда от альбома, в котором она рассеянно черкала что-то фломастером. Ренджи собрался было возразить не в самой деликатной форме, но натолкнулся на внимательный и слегка вопросительный взгляд своего капитана, который по-королевски пил чай, не обращая внимания на творящийся вокруг бедлам. Желание препираться отпало само собой. В конце концов, Джаггерджак теперь был вне их юрисдикции, так что Ичиго предстояло разбираться с ним исключительно собственными силами. Как обычно.