Равноденствие

*** В доме сочно пахло мандаринами, сладостями и хвоей. Особая смесь новогодних запахов витала в воздухе и настойчиво создавала праздничное настроение, а Ичиго прилежно делал вид, что ему есть до всего этого дело. Хотя был в этом дне и свой жирный плюс: Рукия и Ренджи умудрились вырваться из Общества Душ и ненадолго смотаться в Генсей для «поздравления героя». Слегка саркастический тон Рукии, когда она озвучила официальный повод, заставлял усомниться в его формулировке, но допытываться Ичиго не стал, слишком уж он был рад видеть друзей. Сейчас он стоял перед зеркалом и примерял подарок Ренджи. Еще даже не взяв в руки коробочку, Ичиго уже знал, что внутри. Ренджи предпочитал действовать наверняка и дарить то, в чем он разбирается. Конечно, очки. Самый «уместный» для зимы подарок, но зато попадание было стопроцентным. Ичиго тронул стильную оправу, всмотрелся сквозь затемненные стекла в свое отражение и подумал, что в жизни бы не смог подобрать для другого человека очки так, чтобы они ему подошли. Еще он подумал, что Ренджи это влетело в круглую сумму, и опять сконфузился, хоть ему уже и заявили раз пять, — сначала вежливо, а потом по-свойски, — чтобы он не заморачивался отсутствием ответных подарков. А их у Ичиго, разумеется, не было и быть не могло, притом по целому ряду причин. Главной было то, что приближение праздника прошло для него как в тумане. Он только вчера спохватился, когда увидел нарядный кадомацу*, который соорудили сестры, выгреб все свои немногочисленные сбережения и быстро спустил их на сувениры (подарками это можно было назвать с натяжкой) для семьи. В общем, денег у него больше не было. Ну и потом, Ичиго вовсе не ждал, что творящаяся в Сейретее неразбериха и попытки наскоро навести там порядок позволят Ренджи и Рукии выбраться в Каракуру. А они все-таки выбрались. — Ну как? — с нотой нетерпения спросил Ренджи. Он бродил по комнате, как здоровенный пес, запущенный с мороза в тепло дома, и с интересом поглядывал на свисающие с потолка и стоящие на столе мотибана**. — В самый раз, — искренне ответил Ичиго. — Спасибо. Ренджи почти удовлетворенно кивнул. Почти — потому что быть удовлетворенным полностью ему мешало призывное, с потрохами сдающее его урчание в животе. Ичиго стянул обновку с носа, аккуратно пристроил на столике под зеркалом и повел страдающего друга в кухню, где позвякивали чашки: пару минут назад Рукия отправилась туда хозяйничать, раз Юзу не было дома. Девочки еще с утра утащили отца на какой-то фестиваль, и Ичиго только путем долгих отговорок и при молчаливой поддержке папаши сумел отбрыкаться от этого похода. Быть с семьей — это, конечно, здорово, но вот всячески впадать в уныние лучше наедине с собой, а именно этим Ичиго последнее время и занимался. Портить настроение сестрам ему хотелось меньше всего. Рукия, правда, как только увидела хмурую физиономию Ичиго, тут же приступила к вправлению мозга в рыжую голову, как раньше. А еще она тоже вручила Ичиго подарок — со сладкой улыбкой и поблескивающими глазами. Подарок оказался красиво отделанным иллюстрированным альбомом «Энциклопедия шинигами», и разумеется, авторство иллюстраций не подвергалось сомнениям. Внутри альбома Ичиго ждали орды кроликов всех цветов, размеров, форм и видов. Он со священным ужасом пролистал творение и против обыкновения не стал в пух и прах разносить рисовальный талант Рукии. От зловещих ухмылок Чаппи хотелось лезть на стену, но Ичиго впервые за несколько дней, прошедших с ухода шинигами в Общество Душ, почувствовал, как его отпускает. Уплетая вкусности, которых Юзу наготовила человек на десять, а никак не на четверых, Рукия и Ренджи делились новостями из Сейретея. Новостей было не так чтобы много, но хотя бы обошлось без плохих. Почти оправившегося Хисаги отпустили из госпиталя на волю; Кенпачи хандрит из-за того, что арранкары закончились так быстро; Маюри заперся в своем Институте с новыми «образцами», и, по слухам, оттуда доносятся леденящие кровь звуки. По другим слухам, Ямамото не исключает хотя бы частичной реабилитации имен Урахары и вайзардов, но об этом говорить пока слишком рано. В ответ на это Ичиго только хмыкнул: стоило ли удивляться, что консервативный старикан не захочет вот так сразу признать, как налажал сто лет назад. Не удивило его и известие о том, что Ичимару, которому посчастливилось выжить, вполне может как-нибудь извернуться, всю вину свалить на безвременно почившего Айзена, а себе выбить самое легкое из всех возможных наказаний. Конечно, офицерский чин ему теперь не грозил, но и казнь не маячила в перспективе. Из приспешников Айзена мало кто уцелел. Сильные арранкары, не пожелавшие отступиться даже после его смерти, были уничтожены, из оставшихся слабых кто-то сбежал в Уэко Мундо, кому-то не повезло попасть в руки Куроцучи. Тоусен, который, как говорили, превратился в какого-то монстра, бился до последнего, но проиграл. Хотя он-то как раз и отправил своего бывшего лейтенанта в лазарет при смерти. Армия недоделанного божества оказалась разбита, и о пугающей мощи арранкаров остались одни воспоминания — неприятные, но безвредные. — Кстати, а Гриммджо так и не объявился? — спросила Рукия — и тут же сдавленно ойкнула: видно, Ренджи пнул ее под столом. Ичиго, который как раз вытирал полотенцем только что вымытую посуду, едва не уронил чашку. — Нет, — очень ровно отозвался он и повернулся к ним: — Если Юзу прибьет меня за разграбление праздничного стола, считайте, что Кона я завещал Рукии. Упомянутый Кон, который вертелся тут же и постоянно встревал в разговор, одновременно пытаясь вешаться на Рукию, сначала возмутился, потом, подумав, согласился, но как раз его мнение тут мало кого интересовало. Рукия внимательными темными глазами наблюдала за Ичиго, пока тот расставлял тарелки и чашки в шкафу, и снова заговорила, только когда он отложил полотенце и ему нечем стало отвлекать себя. — Я бы посмотрела, сколько минут нии-сама выдержал бы его присутствие в поместье, но спасибо за щедрость. — Обращайся, — машинально ответил Ичиго и столь же машинально отмахнулся от прыгнувшего на него разъяренно шипящего львенка. Все-таки казаться равнодушным и при этом естественным было очень трудно. Повисшее в кухне молчание нарушил Ренджи, который подавился последним ухваченным с тарелки моти и надсадно закашлялся. Ичиго почти с наслаждением треснул его по спине, хотя где-то и отдавал себе отчет, что спускать собственное раздражение на друге не выход. Гриммджо как сквозь землю провалился. Его не было видно уже пять дней, хотя отчего-то казалось, что намного дольше. Проснувшись в тот раз, Ичиго никого возле себя не увидел. Ну то есть увидел, конечно, много кого увидел, целую толпу народа, но Джаггерджака и след простыл, будто он Ичиго в горячечном бреду примерещился. И он, и его чудесное воскрешение, и хлесткая рейацу, и сухие горячие губы — в довесок. Когда на третьи сутки Ичиго, сцепив зубы, все-таки решился спросить о нем Урахару, тот только руками развел, хотя выглядел при этом крайне подозрительно. Остававшиеся в Каракуре шинигами вернулись в Общество Душ еще раньше, хрупкая корочка нормальной жизни начала восстанавливаться из острых осколков, мир возвращался на привычную орбиту. И вот тогда Ичиго остался один на один с пониманием, что во всей этой нормальной привычности ему чего-то не хватает. Не размахиваний мечом в погоне за шугаными сейчас Пустыми, — этим-то он как раз был пока сыт по горло, — скорее, чужого раздражающего присутствия. Чужих грубоватых насмешек. Чужой безапелляционности и уверенности в каждом сделанном шаге, каждом брошенном слове. Ичиго не хватало чертова уже-не-арранкара. Это, в конце концов, было нечестно. Сейчас, когда он кое-как, наспех, вкривь и вкось примирился с необходимостью таскать в себе Хогиоку (и выслушал кое-чего нелицеприятного от Зангетсу во время краткого визита во внутренний мир), когда выпотрошил багаж знаний отца и перестал упрямо сердиться на него за годы молчания… когда Хогиоку где начисто вытер, а где смазал те самые — липкие, мерзко пахнущие, стыдные — воспоминания… Именно сейчас мироздание любезно решило наподдать ему еще, чтоб не радовался жизни слишком бурно. Вот если бы он и Гриммджо забыл — так нет же, те куски остались четкими, один к одному, день ко дню, как бусины на нитке. Воспоминания, ощущения, до — и после, все той же неаккуратной грудой, в которой так трудно было разобраться раньше, и теперь отнюдь не стало проще. Ичиго не хотел, отчаянно не хотел все это помнить. Но — парадокс — забыть не хотел еще сильнее. Впрочем, мироздание и тут подсуетилось, банально не оставив ему выбора. Вскоре Ренджи с Рукией засобирались. Дел в отрядах было по горло, выкроенные полтора часа уже можно было считать везением. Да к тому же они надеялись вернуться до того, как их кто-то хватится: ушли-то через личный Сенкай клана Кучики. Не без холодного, но все-таки разрешения Бьякуи, конечно. Распрощались быстро, словно все трое предчувствовали скорую встречу, и не одну. Ичиго передавал приветы и старался не прислушиваться к тоскливо сжимающемуся сердцу. Каждый раз, когда они расставались, он будто вспоминал, что шинигами не принадлежат этому миру, и разлука, значащая лишь то, что в Обществе Душ и Генсее все спокойно, воспринималась как потеря. Первой в открывшиеся врата, стряхнув с себя рыдающего Кона, шагнула Рукия. Ренджи отстал лишь немного: у самого порога обернулся через плечо и по-мальчишески озорно подмигнул. Потом в белом свете пропал и он. Необходимость «держать лицо» отпала, и Ичиго почувствовал, как с него стекает всякое выражение. Какое-то время он так и стоял перед домом в накинутой, но незастегнутой куртке, будто собрался куда-то идти, да запамятовал — куда. Кон глянул на него, неразборчиво буркнул что-то и засеменил обратно, в теплый предновогодний уют. Вскоре и Ичиго встряхнулся, сбросил оцепенение и побрел домой — заткнуть уши плеером, врубить плейстейшн и спрятаться в какой-нибудь незатейливой виртуальной реальности. Он как раз успел дойти до своей комнаты, когда в дверь позвонили. Ичиго помедлил. У отца и сестер были ключи, ребята грозились вытащить его на прогулку только завтра, а больше он никого и не ждал. Во всяком случае, сознательно. «Не пойду», — решил он и взялся за ручку двери. Звонок повторился еще три раза, настойчиво и где-то даже истерично. Стало ясно, что пришедший будет жать на кнопку, пока не вдавит ее насмерть. — Да чтоб тебя, — рыкнул Ичиго и поплелся к лестнице. К тому моменту, когда он дошел, звонок уже успел кое-как наиграть пару незамысловатых мелодий. Ичиго даже не знал, что он на такое способен. Дверь распахнулась, необычно яркое зимнее солнце затопило полутемную прихожую, и сквозь заплясавшие перед глазами радужные пятна Ичиго увидел высокую мощную фигуру, оккупировавшую порог. Ичиго проморгался. Фигура никуда не исчезла, а напротив, обрела четкость, нормальную цветность и обернулась Гриммджо Джаггерджаком во всей красе. Картинка была знакомой: он уже являлся сюда вот так, и так же солнечные блики путались в иссиня-черных лохмах, только тогда он был одет в куртку Ренджи, а сейчас обзавелся собственной — новенькой, гладко поблескивающей на свету. Хотя, может, ее он тоже у кого-то спер, как и светлые джинсы и ботинки на толстой подошве. Обо всем этом Ичиго отстраненно думал, пока довольно тупо рассматривал визитера, как музейный экспонат. «Экспонат» выказал нетерпение. — Ну? — спросил он лениво и привалился к косяку. Складывалось впечатление, что это не Гриммджо тут явился незваным гостем, а наоборот. Ичиго виском прикоснулся к двери, почти скопировав его позу. Напряжение последних дней разом оставило его, и тело наполнилось противной слабостью, колени едва не подогнулись, а в голове случился локальный коллапс. Гриммджо скалился как ни в чем не бывало — и это когда Ичиго уже привык думать, что их дороги окончательно разошлись. Подстава века. В конце концов, надо было говорить. Что-нибудь. Вспомнив о нелюбви Гриммджо к банальным вопросам, он неуклюже сымпровизировал: — Что, пришел вручить мне новогодний подарок? — Разве может быть подарок лучше, чем я сам? — У тебя понятие о скромности, хотя бы в зачатках, вообще не предусмотрено, да? Ни в какой форме? — Да на кой хрен она мне сдалась? Никакой пользы, один геморрой. Ичиго не нашел, чем возразить. Он решил все-таки озвучить основное свое предположение, которое оформилось за последние дни: — Ты пропал. Я уж думал, никогда больше твою рожу не увижу. — Не пропал, а отсутствовал несколько дней, — уточнил Гриммджо. — У вас, живых, много чего надо улаживать… — У «вас, живых»? — переспросил Ичиго, фыркнул и, не удержавшись, коротко рассмеялся. — И как, уладил? — Можно и так сказать. — Поздравляю. А сюда-то ты за каким чертом приперся? Гриммджо молча смерил его тем-самым-взглядом. «Тупая аппетитная мышь возвращается». — Тебя, может, разочаровало, что я не дежурил у твоей постельки до победного? Или что не явился с цветочками при первой возможности? «Вот же сука», — беззлобно подумал Ичиго, а вслух как можно равнодушнее — уж в этом-то он наловчился — заметил: — Просто ты непоследователен. То тебя палкой не отгонишь, то исчезаешь — и ни слуху ни духу. Я уже начал надеяться, что тебя пристрелили при попытке грабануть магазин. — Это не непоследовательность, это разнообразие, — возразил Гриммджо, будто последнего пассажа вовсе не заметил. — Да и вообще. Тебя вот тоже пять дней не было — я же истерик не закатываю? И пока ты тут себе мозги трахал, я как раз делами занялся. Воскрешение — та еще морока, между прочим, чисто в бытовом плане. От подобной наглости у Ичиго отнялся язык. Он открыл рот, но сказать так ничего и не смог и, наверное, представлял собой крайне забавное зрелище. Зрелище Гриммджо оценил. Запихнул руки поглубже в карманы, довольно осклабился и беспечно сказал: — Зато теперь-то ты точно рад меня видеть. Ичиго испытал потребность с силой захлопнуть дверь, чтобы прищемить ему что-нибудь жизненно-важное. — Я — рад?! — наконец прорвало его. — Да я тебя прикончу! — Ну, это вряд ли. Заявление прозвучало достаточно уверено, чтобы Ичиго сбавил градус праведного гнева и с сомнением спросил: — И почему же? Гриммджо посмотрел на него снисходительно, как на несмышленого ребенка: — Совсем ты от реальной жизни отвык, я смотрю. Да потому что тебя посадят, конечно! Довод был железным. Меньше всего Ичиго хотел остаток жизни провести в тюрьме из-за этой беспардонной скотины, которая в очеловеченном варианте была ничуть не лучше своей арранкарской версии. Хотя, возможно, присяжные вошли бы в положение подсудимого и сочли смягчающим обстоятельством то, что убиенный сам нарвался. С улицы нещадно тянуло, Ичиго в футболке без рукавов чувствовал, как покрывается пупырышками, и зябко поеживался, а хорошо утепленный Гриммджо только поглядывал на него насмешливо и явно чего-то выжидал. Совсем как раньше, когда он приходил снова и снова — и тоже ждал чего-то, что Ичиго не мог ему дать. Только не тогда. — Ты все помнишь? — спросил вдруг Ичиго. Было непривычно видеть, как Гриммджо теряется, хотя и силится не показать виду. Наверное, для него тема памяти тоже стала больной мозолью, вопрос только в том, насколько. — Во мне было понамешано много личностей, — наконец отозвался Гриммджо, чуть глухо, однако твердо. — Но главной всегда была эта, моя нынешняя, и рыжая именно ее вытащила. Вместе с моими — только моими — воспоминаниями. И нет, я помню не все, Ичиго. Многое из того, что творилось в Лас Ночес и раньше, в пустыне… многое исчезло. Видимо, оно уже не вернется. И мне плевать на это. Второй шанс — не так уж плохо. — Глаза у него, оттененные густой чернотой ресниц, бровей и волос, горели ярким голубым огнем. — Я помню — тебя. Это даже забавно, что ни в прошлый раз, ни теперь я не смог забыть. Ты прям как заноза в мозгах, Куросаки. — Сам-то не лучше, — тихо фыркнул Ичиго и сложил руки на груди. — И кстати, — тон Гриммджо стал еще серьезнее. — Не обольщайся на мой счет. То, что я стал человеком, не сделало из меня святого. Не буду я вокруг тебя на задних лапах ходить и хвостом вилять, чтоб вымолить прощение. Все, что я сделал, — я сделал бы снова, потому что у меня были причины. Путь, которым я прошел, я повторил бы еще раз, потому что он привел меня сюда. Сожаления — одна из самых бесполезных штук на свете, и я ни о чем не жалею. Это ясно? — Куда уж яснее, — спокойно ответил Ичиго. Краткий монолог Гриммджо он слушал внимательно и напряженно. Тот редко говорил вот так — открыто и строго, но если говорил, то к словам стоило прислушаться — ради собственного же блага. Сейчас Гриммджо явно хотел расставить точки над всеми возможными «i». Он рубил с плеча, не выбирал выражений — и был при этом предельно честен. В конце концов, какими бы ни были их отношения все это время, они всегда были честными. Почти без удивления Ичиго понял, что все, сказанное Гриммджо, он принимает легко, будто уже давно был к этому готов. Оставалось выяснить только один нюанс, да и то исключительно риторически и для очистки совести. — Мне только вот что интересно. Я уже понял: какой ты был сволочью, такой и остался. — Гриммджо любезно склонил голову, принимая комплимент. — Но, раз уж ты теперь обычный человек, вести себя хоть немного более человечно ты способен? — Я над этим подумаю. И если это всё… Так и будешь меня на пороге держать? Или ты без клятвы верности в дом не пускаешь? Ичиго смотрел в смеющиеся, очень такие знающие глаза — и чувствовал, как он замер над пропастью. Как они оба замерли, остановились у последней невидимой черты, которая в зримом мире рисовалась порогом дома Куросаки. Дорогу назад заметали пески Уэко Мундо, дорогу вперед запорошило мягким новогодним снегом, и ничего нельзя было разобрать, не на что было положиться, кроме шального, горчащего, зыбкого «здесь и сейчас». Ичиго не знал — понятия не имел, — что будет дальше. Что может быть, что возможно. Но с сильно бьющимся где-то в горле сердцем он понимал, что самоубийственно, нещадно подставляясь, хочет этого неведомого «чего-то», хочет так сильно, что готов даже рискнуть, готов поверить, потому что по-другому уже не получалось. Он влип. Ох, как он влип… Ичиго обреченно вздохнул и посторонился, но Гриммджо с видом победителя все равно легко толкнул его в плечо, словно силой убирая с дороги. Дверь за ними закрылась. Если бы мимо нее в этот момент прошел кто-то, он услышал бы негромкий стук, шорох, возню — и густую, полную тайны тишину. Но на улице было пусто, удивительно пусто и солнечно. Люди готовились к празднику дома или разошлись кто куда, чтобы повеселиться, а может, закончить все дела в последний день старой жизни, прежде чем нынешней ночью сто восемь ударов колоколов*** возвестят о начале жизни новой. Тишина дома сплавлялась с мирной, ясной уличной тишиной, город дышал легко, как спящий ребенок, и в этот самый зимний в году день прозрачный воздух пах весной. Конец