"Ужасное сияние"

Таннер и Рац сменили друг друга с разрывом в полчаса — однажды они обязательно столкнутся нос к носу, выйдет некрасивый скандал. Прежде провидец и хранитель «благословенного города» заботился о том, чтобы соперники не встретились, чтобы каждый считал себя уникальным, избранным — людям очень нравится считать себя избранными. Теперь это неважно. Всемогущий Энси, «толкователь сновидений», устал от гонки, которая ведет в никуда. Таннер и Рац не первые. Была талантливая Мию Химео, которая придумала концепт рапторов, а ее конкурент-помощник Дэвид Уолтерс выявил первых изменившихся, называл их мутантами. Энси запретил подобное слово. Пилоты не должны постоянно осознавать, что они отличаются от обычных людей чем-то физическим. Кроме того, слово «мутант» отдавало то ли ксенофобией, то ли налетом лексики комиксов и фильмов для подростков, хотя уже ни Мию, ни Дэвид не поняли бы такой аналогии. Рапторы частично решили проблему охраны городов от фрактальных сигнатур. Купол и защитники — гарантия безопасности. Уже лет пятьдесят люди верят, и это отлично. Пора идти дальше. Таннер и Рац подавали надежды, но то ли затянулись исследования, то ли бесконечное терпение «Хозяина» давало сбой, как неисправный механизм: он едва не сорвался сегодня на первом, с трудом выслушивал второго. Таннер принес очередные доклады о своих кадаврах — они жили дней по тридцать, рекорд — два месяца, а потом пожирали себя, словно змей-уроборос. По крайней мере, использовал доступный материал — зародышей из искусственных маток, детей, которые бы никогда не стали людьми. Зато Рац требовал новых и новых пилотов. Сегодня он привел «лучший образец»: пилота когда-то звали Кэрроллом. Высокий, широкоплечий парень немного напоминал Энси себя в старшей школе, еще до того, как врачи запретили ему выступать квоттербеком из-за риска отслоения сетчатки. На самом деле, он был старше семнадцати, наверное, около тридцати. «Образец» Раца смотрелся почти нормальным на расстоянии, но вблизи становились заметны пятна сукровицы на костюме, похожем на саван мумии. — Это временные недоработки, — поспешил оправдаться Рац. Он сделал жест своему Кэрроллу: отойти подальше. «Зал для встреч» башни Анзе напоминал кабинет из прошлого, но кое-чего нельзя было восстановить, вроде шедевров мировой живописи — уцелевшие хранились в подземном Архиве. Древесина тоже стала редкостью, а древовидный камыш не мог сравниться с Swietenia mahagoni. Темный гладкий пластик пытался подражать винтажному стилю. Голограммы притворялись картинами. Кресла на основе технологии наноботов принимали форму тела, и здесь выигрывали всухую у лучшей кожи, стеклянные столы остались прежними. Напитки и закуски, пожалуй тоже. Таннер всегда выхлебывал два-три шота виски, но не пьянел, а Рац выбирал сложные коктейли и «залипал» на игру блесток и цветных полосок, словно представляя, что находится в каком-нибудь клубе, а не отчитывается о проделанной работе. Хозяин Интакта — и всего мира, пожалуй, — наблюдал за ними обоими, как за другими прежде. Кэрролл послушался, но не сел в предложенное кресло, остался стоять по стойке смирно. — Я знаю, что с ним, — сказал Энси. — Отслаивается кожа. Вы, вероятно, используете регенеранты последнего поколения. Сорен, это не выход. Это не то, что нужно. — Да, — согласился тот и сдавил тонкую «шею» коктейльного стакана — в нем плескалось золотое с синим. — Я же сказал, временное решение. — Боюсь, у вас — и этого мальчика нет времени. Я скажу, что будет дальше: однажды регенеранты перестанут действовать. Физическая оболочка полностью разрушится. — Ну что же, он умрет. Вы сами говорили, что общее благо и наука требуют жертв. — Он может и не умереть. И лучше бы вам подготовиться к этому, — заметил Энси. Сорен вскинул голову. Лицо у него было узкое, с правильными чертами лица, таких называют «смазливыми». Кэрролл мог бы выступать квоттербеком, Сорен Рац — собирать «лайки» в соцсети как фэшн-модель. Забавная аналогия. — К чему? Энси не ответил, поморщился. Сорен прищурился, разом превратившись из «сладкого мальчика» в готового укусить крысенка: — Если вы требуете от меня результатов, Хозяин, — он проговорил почти с издевкой, — неплохо перестать лгать и утаивать. Вы знаете больше, чем говорите. Больше, чем есть в архивах. Он выпрямился и схватил Энси за запястье, тот не успел отдернуться. Даже сквозь плотные перчатки обожгло болью. — Уберите руку, Сорен. Боль была не снаружи, внутри. Птичья лапка Раца просто призвала ее ближе к поверхности, заставляя скривиться. Энси высвободился. — Простите, — Сорен отступил. — Надеюсь, подобного больше не повторится. Несколько секунд Сорен пялился в упор, может быть, представляя того, кого называл «Хозяином» в своей лаборатории, под лучами лазерных скальпелей, каждый фрагмент ткани отправится на гистологию. Вероятно, так правильнее. Отдать им всю «информацию», о которой просят. — Продолжайте, Сорен. После того, как тот ушел, Энси пытался отвлечься от боли, но она усиливалась давно, не сегодня. Вторжение в личное пространство спровоцировало приступ, заставляя согнуться, вталкивать воздух короткими рывками — дрон подключил к кислородной маске с анестетиком. Если бы Сорен видел своего «Хозяина» сейчас, ухмыльнулся бы: ага, вот и ваша тайна, вы просто трус. Вероятно, Таннер присоединился бы — он-то знал, на что способна терминальная фрактальная мутация. Однажды он спросил у Энси: вы бессмертны? Тот пожал плечами: не знаю. Боль не унималась, а это значило кое-что еще; Энси, кривясь и по-прежнему дыша очищенным кислородом из пластикового мини-купола, снял перчатки. Пальцы опухли, словно от чудовищного приступа артрита. Отек превратил руки в налитые лимфой воздушные шары, вроде тех, из которых когда-то скручивали лошадок, собачек и кошечек в парке аттракционов. Терпеть дальше не стоило. Хромал он всегда, но сейчас предстояло дойти до лифта, что доставит к шпилю башни Анзе. Ему стоило предусмотреть, выбрать кресло с функцией антиграва. Когда-то сказали бы, что он занимается подсознательным самосаботажем. Ткань на брюках натянулась. Мягкие ботинки пережимали голень и пальцы. Собственный вес, всегда немного некомфортный, сейчас стал еще одним источником боли — настолько сильной, что снова пришлось подключать анестетик-ингалятор. Дроны витали вокруг, словно встревоженные птицы. На медицинский можно опереться, пока преодолеваешь те самые десяток шагов до лифта. Энси, толкователь сновидений. Энси, Хозяин летающего города, вечного города. Энси, человек-легенда, в которого верили, как прежде в бога; и он слышал, что дикари так и зовут его — избранный Инанны, сожженный светом ее. Кто-то еще до Таннера принес путаную легенду — якобы Инанна не всегда была богиней, не всегда носила это имя; она пожелала поглотить рассвет и закат. Солнце сожгло ее до костей, она кричала в муках, что страшнее родовых, и тогда ее брат-муж, тот, кто ныне покровитель людей-в-шатрах, разделил с ней ее проклятье. «Правда, романтично?» — Таннер как-то тоже пересказывал дикарскую легенду. «Полная ерунда», — оборвал его Энси. В лифте пахло свежестью «морского бриза» — ароматизатор отдавал химией. Полупрозрачные створки сомкнулись. На потолке приглашающе мигнуло «вверх». Толкователь сновидений, провидец — он знал, что его ждут. Она неспособна была ощущать боль, и большинство сказало бы: в ней нет ничего человеческого. Примерно как в фотоне. На вершине башни Анзе богиня света принимала свою прежнюю форму, встречая того, кого когда-то называла братом. Иногда тот задумывался: можно ли считать их кровными родственниками, учитывая, что крови в ней не осталось? Можно ли относить ее к живым существам — кажется, Таннер и Рац задавались подобной проблематикой применительно к аладам. Для него, толкователя Энси, никаких «двойных истин» не существовала. — Дана, — позвал он ее — единственный шаг из лифта заставил достать платок и стирать пот со лба, хотелось просто и безыскусно рухнуть на пол. Она ответила: — Привет. На вершине башне Анзе не было ни мебели, ни дронов, ни подделок под картины; только замкнутый в коробке бесконечный свет. — Ты сможешь сам раздеться? Фигура в глубине этого света — в эпицентре он раскалялся до бело-голубого оттенка сверхновой, — приблизилась и провела по щеке. — Не уверен. — Хорошо, я помогу. Она не возилась с пуговицами или застежками, просто выжгла до кожи. — Я тебе говорила, не запускай. Прозвучало возмущенно. — Еще немного и мне пришлось бы счищать с тебя не только эти выросты, но и… кости, например. Вторую голову. Звучит мерзко. Он кивнул. Ее свет проникал сквозь кожу, словно гамма-излучение в его громоздкое тело: под натянутым эпидермисом и жировой клетчаткой растворял зародыши фракталов, лишнюю лимфу, испорченную кровь, восстанавливал сбитые с толку клетки вплоть до теломеров, полировал кости и успокаивал красный костный мозг; однажды она не удержится и сожжет его, тогда не поможет никакая регенерация. Ее объятия невыносимы. Ее свет убивает — или спасает; может быть, нет никаких вовсе отличий. Если бы не она, он превратился бы в бесформенную и беспорядочную массу, конгломерат всех раковых опухолей вместе взятых — и, что хуже всего, продолжал бы существовать, в отличие от экспериментов Таннера. — Эшворту почти удалось воссоздать мою… способность. А Сорен привел парня, Кэрролла, он светится, почти как ты. Она засмеялась. — Пусть работают. Но даже если не получится повторить и выявить закономерность… В конце концов, мы особенные, не так ли? Свет убивал лишние фракталы. Боль отступит на несколько недель или месяцев. Он выйдет отсюда обычным человеком, только немного будет прихрамывать и носить закрытый от горла костюм плюс перчатки, но первое неудивительно при избыточном весе, а второе — не более, чем странность того, кого все равно большинство считает искусственным интеллектом «вечного города» Интакта. Так и выглядит безвременье, о котором столько говорил применительно к сигнатурам-аладам. — Больше не запускай, — зарево меркнет, но фигура женщины сохраняет очертания. Она не вполне материальна, но если прикоснуться, можно ощутить подобие текстуры кожи, погладить по щеке или даже обнять. — Надеюсь, получится все исправить. Она поднимает голову. — Зачем? Мы были просто — близнецы Энди и Дана, а теперь они называют тебя предсказателем… — Толкователем сновидений. — …а меня Инанной, богиней зари. По-моему это не так уж плохо. Человек, которого называют Хозяином, думает о полисах под куполами — города стабильны, но они едва выжили после катастрофы нашествия аладов; о Пологих землях — пустошах вместо того, что когда-то было дорогами, штатами, Европой или Америкой; о пустыне Тальталь и горизонте молний, за ним нет ничего. Он делает глубокий вдох. На голой коже, уже не воспаленной, нормальной, отражаются зеленоватые рефлексы. Прохладный воздух приятно остужает. — Наверное, ты права.