Паучиха

В доме сверженной королевы Пайтити, вырубленном прямо в мрачном массиве скалы, едва теплился наполовину потухший очаг; его неровного света не хватало даже на то, чтобы изгнать тени из углов небольшого зала. Тени обступали комнату со всех сторон, смешивались, танцевали демонический танец — и среди них, беснующихся, яростных, притаилась опасность. Имя той опасности было Лара Крофт. Она чувствовала себя паучихой, расставившей кружевные сети в сырой, богатой на летающую и ползающую нечисть пещере. Пока что тут было тихо, и могло показаться, что все её старания не стоили затраченных усилий, только вот Лара с пелёнок знала одну прописную истину: победа всегда остается за тем, кто умеет ждать. А пауки порой застывали на целые сутки, готовясь кинуться на добычу, едва только та заденет хоть одну струну паутины. Её добыча, беспечно порхающая на своих сине-золотых крылышках, совсем скоро повернёт на неровный свет очага. Надо только немного подождать. Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув сквозь сжатые зубы, Лара отступила поглубже в тень и оперлась лопатками на шершавую стену. Сплетённая ею паутина сегодня точно принесёт богатый урожай. Наверное, для паука в её жилах текла всё же слишком горячая кровь. Она стучала в висках, бурлила и пела, выманивая из темноты на открытый воздух, и сопротивляться ей с каждой минутой становилось всё труднее. Лара, которой уже даже особым образом контролируемое дыхание не помогало унять горячее возбуждение, едва успела перекинуть веревку так, чтобы скользящий узел петли оказался в ведущей руке, прежде чем тяжёлый полог из шерсти лам откинулся, пропуская внутрь комнаты дуновение воздуха и впорхнувшую с ним бабочку. Унурату даже не подумала оглянуться по сторонам, вальяжно вышагивая по гранитному полу, — наверное, она думала, что в её собственном доме ей ничего не угрожает. Не дав ей времени увериться в этом окончательно, Лара неслышно переступила ближе, оказываясь вровень с затылком Унурату, и молча метнула петлю снизу вверх. Верёвка вмиг стянула её поперёк груди; Лара дернула заарканенную добычу на себя, мешая ей быстро сориентироваться. Обе руки — одна за другой — быстро оказались заломлены за спину, и Лара, стремясь закрепить свою победу, спешно начала накидывать один узел за другим, связывая запястья. — Прекрати! Как ты смеешь?! — Унурату кривилась и стонала от боли, пытаясь вырваться, только вот попытки её были тщетны, — наблюдая за её судорожными движениями, Лара зло ухмыльнулась, обнажая острые зубы: — Видят боги, королева, я не хочу быть с вами грубой — но вы должны были быть здесь ещё полчаса назад. Раз вы отказываетесь играть по-хорошему, давайте будем играть по-плохому. Лара управлялась с веревкой достаточно быстро — во всяком случае, для того, чтобы Унурату не успела начать сопротивляться всерьез; связав её всей оставшейся веревкой, она подхватила другой моток, лежащий тут же, рядом, пропустила несколько оборотов под грудью Унурату и, накинув петлю на скрещенные руки, резко подтянула вверх, к лопаткам. — Боги, осторожней! — Естественно, Унурату это не понравилось. — Ты мне сейчас руки вывихнешь! — Я выгрызу вам глотку, королева, если вы будете раздражать меня своими криками. Угроза сработала — по крайней мере, Унурату больше не произнесла ни звука, только недовольно встряхивала головой и оскаливалась на особо болезненные движения Лары. Закончив перевязь и убедившись, что добыча не сможет расшатать узлы, даже если очень постарается, Лара толкнула её на застеленное шкурами чернобурых лисиц ложе — Унурату рухнула на спину, неловко взмахнув ногами в воздухе и дав Ларе время кинуть холщовый мешок с остальными мотками веревки у изножья. Только после этого Лара тоже села на кровать и, грубо раздвинув коленом бёдра Унурату, устроилась между её ног. Стоило признать, что, если бы Унурату действительно захотела вырваться, она смогла бы это сделать: попавшаяся в паучьи сети Лары бабочка была такой же ядовитой, как сама хищница. Ларе доводилось увидеть её в бою, как с луком и стрелами, так и в рукопашном. Унурату порхала между врагами со скоростью, едва заметной глазу, наносила удары ногами так же ловко, как и руками, и умело использовала ошибки противника, чтобы сбить его наземь. Сейчас ноги Унурату не были связаны, хоть Лара и придерживала одну под коленом, раздвигая шире её бёдра и проскальзывая пальцами по горячим складкам кожи над клитором, — но Унурату даже не пыталась её ударить. Она могла бы заехать ей коленом под дых, могла закинуть ноги на шею и сцепить лодыжки так, что Лара потеряла бы сознание из-за пережатых сонных артерий за считанные секунды. Но она этого не сделала. Из всех доступных ей вариантов Унурату выбрала тот, в котором она только едва поводила бедрами, пытаясь уйти от пальцев Лары, — а может, пытаясь притереться к ней ближе, — стонала сквозь сжатые зубы и гневно полыхала глазами из-под упавших на лоб длинных гладких прядей. Дурманный паучий яд оказался сильнее горечи хищной бабочки. Лара не смогла сдержать улыбки, проскальзывая сразу двумя пальцами в её влагалище и убеждаясь, какое оно мокрое, — пошлое хлюпанье сопровождало каждое её движение и лилось в уши, как самый сладкий мёд. Унурату его тоже прекрасно слышала, поэтому и кривила так старательно губы в подобии отвращения, поэтому пыталась сдержать свой голос, который всё равно прорывался в её горле, заставляя откидывать голову и делать вид, что стонет она от боли. Но не так-то просто провести голодную паучиху. Наклонившись близко к Унурату, так, что их судорожное дыхание смешалось воедино, Лара загнула пальцы, безошибочно ударяя по точке удовольствия, и успела поймать вырвавшийся громкий стон, хоть Унурату и пыталась уйти от её губ. Проложив цепочку поцелуев к её уху, Лара несколько раз сжала мочку зубами и, лишь добившись долгой дрожи удовольствия, замершей на кончиках пальцев глубоко внутри, зашептала: — Что заводит вас больше, моя королева, ожидание наказания или возможность меня позлить? — О чем ты? — Об этом. — Лара поднесла руку, которой только что ласкала Унурату, к её лицу и развела пальцы в стороны, демонстрируя нити липкой смазки, протянувшиеся между ними. Унурату отвернулась с таким обречённо-озлобленным выражением на лице, что, не знай Лара истинного его значения, уже решила бы, что ей не жить. Слизав с пальцев сладкую влагу, она опустила руку вниз, провела ладонью по складке между ягодицами, нащупывая пальцами анальное отверстие, чтобы проверить, выполнила ли Унурату полученное в письме от безымянного отправителя указание вымыться изнутри перед возвращением домой — та успела лишь протестующе вскинуть голову: — Нет!.. — Да. — Лара нетерпеливо заерзала, со стоном потираясь промежностью о бедро Унурату, когда поняла, что, помимо этого, она ещё и щедро смазала задний проход капибарьим жиром, чтобы облегчить скольжение, и немного разработала его собственными пальцами. — Может, вы не слишком пунктуальны, моя королева, но превосходно подчиняетесь приказам. Анальный секс, хоть и не приносил Унурату такого удовольствия, как обычный, определенно смущал её, — и Лара не могла отказать себе в том, чтобы довести свою добычу до полного смятения, тем более, что сейчас это произошло поразительно быстро: — Хватит! Неужели тебе доставляет радость то, что ты со мной делаешь? — Невыразимую. Как и вам, моя королева. Голодная паучиха в ней всё плела и плела кокон, не жалея ни веревок, ни сил, и с каждым новым узлом все крепче загоняла тело Унурату в объятия грубого льна. Та перестала сопротивляться и только исступлёно грызла красивые тонкие губы в кровь, отзываясь дрожью на любое прикосновение Лары — и она наслаждалась этим, нередко проводя пальцами по нежным участкам кожи на бедрах и животе просто для того, чтобы полюбоваться трепетом тугих мышц под кожей. Закончив, Лара лишь на мгновение поднялась с кровати, чтобы окинуть взглядом плоды своих трудов: согнутые в коленях ноги Унурату ровными рядами покрывали многочисленные верёвки, и они же корсетом обхватывали её талию от груди до низа живота, наверняка мешая свободно дышать; шея была вытянута и закрыта верёвками, как ошейником — Унурату даже не могла поднять голову, чтобы посмотреть на поймавшую её хищницу. Удовлетворившись видом, Лара опустилась на колени перед ложем. Теперь её взгляду открывалась вся промежность королевы, пульсирующая от желания, потемневшая, блестящая жиром капибары и сладкой влагой её женского естества. Паучиха упивалась своим законным ужином, пировала, с тихим рыком вылизывая мокрые от смазки складки плоти и тугой вход влагалища; а потом присасывалась к затвердевшему клитору, втягивала его в рот, дразнила кончиком языка. Её пальцы в крепком кольце анальных мышц двигались в такт с её губами, утопали в жаркой гладкой глубине. Где-то там, наверху, Унурату заходилась криками и стонами. Что-то в её голосе поменялось, как будто из мелодии вытерли все ненужные ноты, оставив только чистое звучание — и на самой вершине экстаза, яркого, как обжигающий свет солнца, и мощного, как потоки горного водопада, Унурату кричала её имя. Паучий пир длился до тех пор, пока, полностью истощённая, выпитая досуха добыча не откинулась, наконец, на ложе без сознания. — Спите сладко, моя королева, — прошептала Лара, срезав ставшие враз ненужными верёвки и целуя высокий взмокший лоб на прощание. — Я никому не позволю отобрать вашу свободу. Потому что она принадлежит мне.