Рядом с ним...

Эстетика мыслей заключается в их упорядоченности. В контроле над ними. Она заключается в тишине, когда та нужна, чтобы побыть наедине с собой. Обычно люди говорят про понятие «побыть наедине с собой и своими мыслями», но кое-кто его, это самое понятие то есть, разделил на разные. Этому человеку такое положение дел казалось максимально правильным. Очень правильным было временами побыть наедине с собой. Без. Мыслей. Когда весь мир замирает, затухает, затихает, и даже мысли молчат, и остаешься только ты в одном единственном моменте, что может продлиться вечность или даже больше, и в нем ни для кого больше нет места. Ни для кого, кроме тебя. Ни для чего, кроме пустоты. Мысли… они вечным роем преследуют, пробираются в самые узкие щели, проникают все глубже и глубже, не давая покоя ни голове, ни сердцу. А сердце, оно временами требует только покоя… лишь тишины. Ничего больше. Всего лишь немного времени, чтобы побыть вдали от всего: от забот, всевозможных чувств, что не обязательно делить на хорошее и плохое, словно мир на добро и зло, от переживаний, от… суеты. Просто иногда ему нужно дать передышку, небольшую — всего лишь момент, единицу времени, у которой нет определенности. Здорово. Один только момент с очень размытыми границами, только для самого себя. Чтобы система могла отдохнуть от изнурительной работы. Время, которое необходимо для перезагрузки, обновления программного обеспечения, если так угодно. Время на самого себя. Так трудно раздобыть его в бешеном ритме современной жизни, в реалиях трудной реальности, которая любого готова пережевать и отправить на свалку вечности как еще одну сломанную деталь, не вписывающуюся в проект талантливого инженера. И не важно, если среди этого где-то нашлось место для тавтологии. И не важно, что сам процесс создания этого странного, чересчур замысловатого и утрированно-значимого шедевра превратил эту деталь в мусор, уродливо покорежив. Просто деталь оказалась слишком слаба для такого серьезного дела. Она просто сюда априори не подходила. Как здорово, что сломалась перед тем, как стать частью чьего-то замысла. Но что если именно то, что она была его частью ее и сломало? И что если деталь не была слабой вовсе, пока из нее не выжали самую последнюю каплю? Что если она была когда-то лучшей среди других деталей? Самой прочной, самой блестящей… самой многообещающей. Разве это хотя бы на толику важно? Нет, ни капли. Как не важно и все остальное в бешенном ритме современности и реальности, что почти что у каждого своя. Мир гудит, он гудит, не замолкая, а вместе с ним внутри каждого человека гудит еще один или даже не один далеко. И чтобы среди всего этого страшного и безмерное количество раз запутанного гула не сойти с ума, временами требуется время, чтобы побыть наедине с самим собой. Вдали от мыслей. Просто насладиться один единственный и крайне неопределенный по размерам момент тишиной — отсутствием всего остального. Только это может помочь, уберечь от перенапряжения и от перегрева системы. Только это можно назвать единственной эффективной профилактикой от того, чтобы быть прожеванным и после выплюнутым крайне изможденным и покореженным на свалку вечности. Туда, где никто не вздумает искать. Туда, откуда почти что нет шанса выбраться. Туда, где ты никогда больше никому не будешь нужен. Так важно иногда побыть наедине с самим собой. Не важно где и когда. Просто побыть. Просто с собой. Без прочего. Без лишнего. Без всего. Идеальный профиль парня так живописно рисуется тенью на стене, что противоположна окну, у которого он остановился, прикрыв глаза и засунув руки в карманы костюмных брюк, уперся затылком в серую стену, на другой позволяя солнечным лучам создать его темную контурную копию, внутри заполненную такой приятной для него пустотой. Иногда Хосок завидовал своей тени, ведь она, в отличие от него, не умеет думать. В ее голове нет такого безумного количества мыслей, которые временами даже лишают брюнета сна. Прошло много времени, прежде чем Хосок научился выключать свои мысли, отключаться от мира и просто зависал где-то в неопределенности пространства, наслаждаясь обволакивающе-приятной пустотой. Тишиной. Спокойствием. Свободой. Закрывая глаза, как сейчас, выдыхая носом немного больше воздуха, чем обычно, парень очищал свой разум и наполнялся силами для того, чтобы двигаться дальше. Кое-кто смеялся над ним, придумав название странному ритуалу, который Чон совершал время от времени. «Запуск антивируса». Что же, это описание вполне подходит, ведь, по сути, освобождая разум и отгораживаясь от внешнего мира, Хосок и правда проверял каждую деталь своего механизма, чтобы удостовериться, что ничего не повреждено. Ведь каждая деталь важна. И все они вместе формируют его — деталь в механизме другого масштаба. Эта самая деталь, деталь необычная, очень красивая и привлекательная не только для чужих взглядов, но и для солнца, так нахально обрисовывающего силуэт парня в сером костюме, слишком умело отгородилась от всего внешнего на этот раз, не обратив внимания даже на то, как совсем рядом с ним остановился кое-кто еще. Ей не впервые было находить Хосока вот таким отстраненно-погруженным в себя, так что девушка вовсе не удивилась, когда парень не пошевелился, стоило ей остановиться напротив. Она даже не удивилась, когда он не отреагировал и на то, как она подошла ближе, и даже когда не шелохнулся, стоило ей привстать на носочки, приподнимаясь, чтобы придвинуться ближе к красивому, умиротворенному лицу. Кто-то другой мог бы подумать, что прямо сейчас Чон Хосок спит. Она же знала, что он просто слишком внимательно осматривает каждый винтик и каждую гаечку своего существа, предпочитая профилактические осмотры починкам. Парень так и не раскрыл глаз, даже когда она приблизилась к его лицу так сильно, что между ними почти не осталось пространства, вынудив брюнетку придвинуться еще ближе, так близко, чтобы губы прикоснулись к губам… Хосок не дернулся от неожиданности, он не оттолкнул красавицу и не отвернулся, вместо этого отвечая на ее поцелуй практически сразу же, чем заставил свести бровки на переносице и отстраниться, встречая взгляд его распахнутых, наконец-то, глаз, своим возмущенным. — Эй, как ты мог просто ответить? А если бы кто-то другой тебя поцеловал? Парень искренне не понимает ее возмущения и хмурого выражения лица, потому что точно знает, что ее переживания и причина расстройства совсем не имеют оснований, но смолчать не может, поэтому и вздыхает, едва сдержавшись, чтобы не закатить глаза. — Никто не станет меня целовать кроме тебя. А если и станет, я сразу же пойму, что это не ты. Кто еще мог бы просто поцеловать его? Но даже если бы кто-то и попытался, Хосок бы ему не позволил этого, как бы далеко от реальности он ни прятался в этот момент. Ведь, если по правде, только рядом с одним человеком ему удается сохранить свое полностью расслабленное состояние. И только на ее присутствие Чон может не реагировать, как бы близко она к нему ни придвинулась, стараясь проверить глубину концентрации парня. Только ее чувствуя рядом, Хосок не спешит выныривать из тишины, где ему так комфортно, только рядом с ней ему не о чем переживать, так что он может себе позволить и не подать виду о том, что чувствует ее присутствие. С другими так не бывает. — Ну, да, как же, — девушка осуждающе скривилась, думая о том, как кто-нибудь другой точно так же, как и она только что, может подойти к ее парню в момент его «релаксации» и беспрепятственно поцеловать, например. При этом сразу же получив от него ответ. Хосок вздохнул, не меняя все еще позы, и проговорил достаточно спокойно: — Создается впечатление, что ты мне совсем не веришь. — Потому что я тебе не верю. И что же ему с ней делать? Наверное, только любить еще больше, чем он умеет. Наверное, только быть к ней внимательнее чуточку и немного менее «реалистом». Руки высовываются из карманов серых костюмных брюк только для того, чтобы пальцы замком сцепились на пояснице девушки, и ее тело было притянуто ближе к его, а ее почти что обиженный взгляд приклеился к расслабленному выражению лица Хосока, когда он заговорил снова. — Ты ведь можешь отличить мой поцелуй от чужого? — Не уверена… — тянет она, больше издевательски, чем серьезно, а от расслабленности парня почти что ничего не остается, на смену ей приходит возмущенность. — Эй, что это значит? — негодует Хосок, немного хмурясь. — Как ты можешь быть не уверена на этот счет? Зачем ей вообще отличать его поцелуи от других? Разве это имеем смысл? — Почему я вообще должна думать о поцелуях с другими парнями? — Ты и не должна. Как не должна думать и о моих поцелуях с другими девушками, — поясняет Чон, надеясь, что эта странная тема теперь может быть закрыта. — Тебе стоит присоединиться ко мне и научиться вообще не думать какое-то время. — Думаю, я уже. Когда я рядом с тобой я вообще ни о чем думать не могу… — прикусив губу, проговорила тихо брюнетка, заставляя губы Хосока слегка улыбнуться. — О, правда? — Правда… — и сколько бы они ни были вместе, она все еще находит поводы, чтобы чувствовать себя смущенное. И сколько бы они ни были вместе, у него все еще есть поводы из-за нее умиляться. — Тогда мне нужно чаще быть рядом с тобой, — улыбаясь, проговорил Чон почти что в ее распахнутые губы. — Тебе определенно нужно… — ответила она, прежде чем парень отнял у нее возможность говорить, сократив оставшееся между ними расстояние, ведомый желанием поскорее ощутить вкус ее красивых губ.