монетка, таблетка, конфетка

      Как он согласился на это, Чуя не представляет. Или представляет. Сам не уверен. В конце концов, подождите-ка, он ведь пьяный и накуренный. И Дадзай пьяный. И накуренный еще сильнее, чем он. А чтобы в жизни Чуи происходил пиздец, достаточно и трезвого Дадзая. Да, определенно виноваты во всем дерьмовое бухло, которым они почему-то (Чуя даже не помнит причины, боже, что происходит?) налакались, и травка, которую ну очень упорно уговаривал попробовать (брал на слабо, ублюдок) Дадзай. Типа: «должны же мы знать, что нас не обманывают поставщики, и мы сами не обманываем покупателей?» Будто бы бинтованая каланча уже не знает все ответы на эти вопросы. Как итог: главный виновник всего — дерьмовый Дадзай. Точно. Без него Чуя и не напился бы, и не накурился (стоит заметить, что вставило слабо, впрочем, это детали). Сука, именно дерьмовый Дадзай виновник всей херни, которая происходит в жизни бедного Чуи. Иногда от этого хочется плакать, тупо спрашивая мироздание: «За что, еб твою мать?» — Не делай такое страдальческое лицо, Чу~я. — Дадзай тянет его имя так устало, блядь, будто это он делает Чуе одолжение, а не наоборот, не прекращая при этом непринужденно улыбаться. Хотя, о каком «одолжении» вообще может идти речь в данной ситуации? — Меня стошнит, — предупреждает Накахара на полном серьезе, невольно вдыхая глубже и тут же в отвращении морща нос. Прикрывает глаза и облокачивается спиной о дверцу, уже представляя, как сожжет ко всем чертям собачьим свой бедный плащ. Молчит пару секунд и продолжает: — На тебя. Я не буду смотреть, но сблюю точно на тебя. А потом уйду домой отмываться и спать. — Ты будешь смотреть. И не сможешь уйти. Это главные условия, мелкий, неужели и правда все твои мозги в шляпу уходят? Они говорят еле слышным шепотом, устроившись вдвоем в дальней кабинке туалета очень стремного бара, и Чуя пытается вспомнить, было ли в его работе в мафии что-то более гадкое, чем это. Ответ «нет», надо сказать, утешал. С другой стороны, становится ясно, что это еще не самое дно, которое может с ним произойти. Но если он будет проводить время в компании Дадзая, снизу точно постучат раньше, чем он успеет сообразить. — Иначе смысл? Или ты, наконец, принял на себя роль послушной собаки и решил следовать за мной, несмотря ни на что? Мутный глаз сияет у ублюдка так, словно Дадзай услышал предложение двойного суицида. Какая же сука недобитая. — А смысл вот в чем, уебок конченный, — лениво и заторможенно рычит Чуя, резко поднимая ногу и упираясь коленом в чужую грудь, чудом при этом не заваливаясь набок. Дадзай не успевает блокировать удар, хотя, будто в подобной позе, сидя на крышке толчка в ограниченном пространстве, да еще и в куда большем неадеквате, чем обычно, у него вообще есть на это какие-то шансы. — Я посмотрю, как ты унижаешься, и покажу, как сильно ты мне противен. Секундой спустя Дадзай смотрит полуприкрытым глазом из-под растрепанной челки так похуистически, что на мгновение Чую прошибает арктическим холодом, не иначе. У ублюдка взгляд такой снисходительно-бесчувственный и тяжелый, будто это он неожиданно подчинил себе гравитацию. За подобными взглядами Дадзая обычно следует полный срыв тормозов: нашпиговывает пулями полуживые тела и вырывает руками сердца. «Переборщил», — пробивается сквозь пары алкоголя и выкуренной дряни в голове у Чуи предупреждающая мысль. Он хмурится и уже готовится выбивать из Дадзая дерьмо, если этот конченый начнет поползновения в его сторону, когда в другом конце туалета резко и оглушительно громко хлопает дверь. Холодный темный глаз вновь подергивается мутной пленкой (не то как у мертвой рыбы, не то из-за еще не отпустившего кайфа), взгляд смазан, а на губах ленивая всезнающая улыбка. — Посмотрим, — произносит Дадзай одними губами перед тем, как в соседнюю кабинку кто-то заходит. Неуместное «пронесло» Чуя заталкивает куда подальше. Вот еще, блядь, пугаться очередной смены настроения этого куска дерьма. На секунду вскипевший адреналин отпускает резко, схлынув, как волна с берега во время отлива, и вновь уступает место заторможенности и смирению с происходящим. Парень в соседней кабинке топчется на месте, через раз тяжело вдыхая и выдыхая, и в конце концов неловко стучит по перегородке (ДСП, кажется, хотя, без разницы) два раза. Дадзай отвечает единичным ударом костяшки указательного пальца, не отрывая от Чуи липкого, насмешливого взгляда, и кивает головой в сторону. Пиздец, на который подписался Чуя — посмотреть, как Дадзай отсасывает кому-то через дырку в перегородке между туалетами. Взамен тот не будет его доебывать целых две недели. Чуя до последнего был уверен, что ослышался: завис на добрые пять минут, слепо глядя в стену и докуривая, точнее, донюхивая дым от неизвестной ему дряни. Дадзай молча допивал аналогично безымянный дрянной виски, закинув под язык какую-то не то таблетку, не то конфетку, продолжал пиздеть и, что удивительно, не спешил. «Че, блядь?», — спросил Чуя, наконец-то осознав, что Дадзай нихуя не пошутил. «Просто посмотри. И все», — ответили ему подозрительно четко для того, кто тыкал пальцем в тающий кубик льда с таким видом, будто ждет, что тот ужалит его, подобно скорпиону, и подарит долгожданную смерть. «Отвратительно», — думал Чуя, глядя на Дадзая, как на несчастное, забитое жизнью животное, спасение которого лишь в усыплении. «Отвратительно», — думал Чуя, следуя за ним в туалет, а там и в самую дальнюю кабинку. — Отвратительно, — еле слышно шепчет Чуя, убирая колено, когда в дырку просовывают полувялый член. Казалось бы, пора привыкнуть, что с Дадзаем все оборачивается максимально внезапными и неожиданно-невъебенными поворотами, но даже предположить, что сегодняшний вечер будет заканчиваться тем, как Чуя смотрит на член незнакомца (пожалуйста, пусть это будет какой-то левый чувак), было невозможно. Добавить бы, что «не предположить и в накуренном угаре» — но вот он пьян, слегка накурен, а все происходит на самом деле. И черт знает, какой вариант лучше: что все происходит в реальности, или что он словил охуенно жесткий трип. Дадзай поворачивается боком, подставляет под член ладонь и, сжав пальцы, начинает медленно двигать рукой. Из-под крайней плоти виднеется головка, и Чуя очень хочет выколоть себе глаза, потому что умудряется представить червячка. Жирноватого такого, откормленного. В груди зарождается глухой смех, которым Чуя давится, страдальчески сводя брови. Просто, блядь, какого хера? Почему? Одно дело — смотреть на ноуте или телефоне, как какая-нибудь актриса делает минет накаченному чуваку, которого и в кадре-то показывают лишь ниже пояса, а другое… Боже, почему Дадзай? — Ты мог обратиться к анэ-сан. Уверен, она бы помогла найти клиентов, которые с радостью приняли бы как вуайеризм, так и твой фетиш на бинты. Чуя бормочет это из чистого упрямства, не особо заботясь о том, слышат его или нет. В этот же момент мужик по ту сторону резко выдыхает, наверное, не веря, что кто-то и правда решился взяться за его член. Или понял, что в кабинке двое. Срать, честно. — Среди них точно нашлось бы немало наших шестерок, так что знакомые лица были бы обеспечены. — Чуя намекает, что я симпатичный? Спасибо, я знаю. Чуя собирается заявить, что нихуяшеньки подобного, просто слишком многих тот успел доебать до белого каления — но в этот момент Дадзай наклоняется, высовывает язык и берет на него член. Блядь. Все же Чуя до последнего надеялся, что тот сдаст назад. Или все окажется сном, например. Но мужик, со стуком упершийся в перегородку, к сожалению, реален; как и его член, прямо на глазах постепенно становящийся больше; как и Дадзай, сплевывающий слюну на ладонь, и следом лижущий появляющуюся из-под крайней плоти головку. Что же, ладно, посмотрим. Говно вопрос. Чуя опирается плечом о перегородку, а спиной о дверцу, достает из кармана сигареты — сейчас с собой только самые дешевые, но другие и не нужны (чем дерьмовее, тем лучше). Щелкает колесиком кремня и закуривает. В конце концов, он не обещал, что будет стоять столбом и ничего не делать. Это всего лишь очередная порнуха. Не так уж и сложно представить, что где-то рядом камера, которая снимает происходящее, и у этого происходящего даже есть сценарий. Хотя сценарий правда есть, сомнений ноль. И автор его — Дадзай Осаму. Сценарист, режиссер, исполнитель главной роли, и на хую, блядь, игрец-сосец — все Дадзай Осаму. Дым горчит на языке, заполняет глотку и легкие, а следом, постепенно — и небольшую кабинку. Дадзаю ожидаемо плевать, как и мужику. Под паучьими длинными пальцами — натянувшаяся кожа, между чужих губ постоянно мелькает то язык, то краснеющая головка, и все чаще и чаще раздаются пошлые хлюпы. Хлюп — язык скользит туда-сюда, пальцы сжимают сильнее и тут же отпускают. Капля слюны стекает по ладони и впитывается в бинты, оставляя мокрое пятно. «Отвратительно» — вновь проносится в голове, потому что если что-то в мозги Чуи вбито, так это правило контрацепции. Баба, парень, без разницы — заболевания одни. И от букета венерических ничто не спасет. Есть, конечно, вероятность, что Дадзай не против и от СПИДа подохнуть, но он же хочет безболезненно и быстро. Не сказать, конечно, что Чуя сам не грешил и всегда пользовался резинкой, но ебать. Бар на отшибе. Вонючий сортир, который убирают, дай бог, раз в пару дней. Дыра, в которой точно побывал не один член, к которой прижимался не один зад и не одни губы. По ощущениям Чуи, заразиться дрянью можно, просто постояв здесь подольше. Кончик чужого языка медленно скользит по уздечке туда-сюда. Пальцы пробегаются по набухшим венам почти что любовно, играючи. Мужик тяжело выдыхает и предпринимает попытку толкнуться, отчего только сильнее дразнит себя — Дадзаю плевать, чего там хочет незнакомец. Дадзай ебучий садист, привыкший быть главным на шахматной доске и по пизде пускать чужие желания. Хлюп — легкий поцелуй превращается в посасывание, чужое дыхание — в стон. «Отвратительно», — думает Чуя, делая очередную затяжку, после которой перед глазами появляется спасительная серо-белесая пелена, словно занавес. Маленький антракт в ебанутой постановке погорелого театра. Жаль, что звуковое сопровождения нихуя не меняется. Хлюп — и Чуя сглатывает, чувствуя, как вместе с дымом к горлу подкатывает комок. Душно. Блядь, здесь вообще есть вентиляция? Тяжелое медленное дыхание бьет по ушам. Чуя сбивает пепел с сигареты исключительно по привычке, нежели осознанно — и натыкается на бездонный черно-красный зрачок из-под растрепанной челки. Бездна сжирает все, что видит. Бездна пытается сожрать и его, на что Чуя предупреждающе скалит клыки. Дадзай отстраняется, ведет плечами и наклоняет голову — разминает напряженные мышцы. Губы блестят, между ними все еще виднеется блядский дразнящий язык. «Как же до пизды отвратительно», — думает Чуя, понимая, что между этих губ так и хочется присунуть обратно член, только бы не смотреть на этот кадр. Пусть рот будет широко раскрыт, член войдет на всю длину, чтоб ублюдок подавился (хули, ему не привыкать), только бы, блядь, что-то изменилось. Душно. Тяжело. Комок подступает к горлу, отчего Чуя сам открывает рот. Щеки начинают гореть, дышится глубже и резче, но эта хуйня покидать его тело не собирается — плюхается обратно. Еще немного, и он все же проблюется. — Я предупреждал. Чуя смотрит сверху вниз плавающим тяжелым взглядом, а говорит… ну, наверное, говорит. На самом деле, он не уверен, что может двигать языком, чтобы издавать хоть какие-то звуки. Но Дадзай и так все понимает. С ним, сука, всегда так, когда надо и не надо. — Я тоже. Дадзай отвечает одними блядскими губами, не произнося ни слова, но Чуя все равно прекрасно представляет (слышит) его голос. Самодовольный и напыщенный, он вливается в уши и в сознание, будоражит легкой хрипотцой. Хочется схватить Дадзая за шею и оттолкнуть подальше от себя, но, сука, он не может пошевелиться. Совсем. Будто паралич словил. Чуя стоит в толчке, привалившись к углу, сигарета тлеет между пальцами, а глаза неотрывно следят за чужими действиями. «Ты будешь смотреть», — повторяет чужой голос в его голове, пока сам обладатель этого голоса резво берет в рот хер, помогая надрачивать рукой. «И не сможешь уйти» В ушах набатом бухает кровь, сигаретный дым постепенно выветривается, но дышать все равно нечем. Чуя может уйти. Чуя должен уйти. Он говорит это себе, продолжая смотреть, как Дадзай отсасывает незнакомцу с таким видом, будто… Будто бы ему нормально вот так сидеть в зашкварном толчке с налитым кровью членом незнакомца за щекой. Что за ебанизм? Чуе кажется, что, уйди он сейчас, тот и не заметит. Как не заметит и мужик, стонущий в голос в каких-то нескольких десятках сантиметров от них. Идеальный момент съебать, давай же, Накахара, что за хуйня. Уходи, беги, спасайся. Никакая сделка этого не стоит. Почему же он продолжает стоять и смотреть? Чуя бьётся лбом о перегородку, тяжело роняет голову. Гадко, до чего же гадко — а неизвестный несчастный по ту сторону лишь раздражает сильнее, привлекая больше внимания своим скулением и кряхтением. Однако полный пиздец наступает в тот момент, когда Чуя различает в собственном тяжелом дыхании низкий, вибрирующий в груди стон. Щеки горят уже не от хуевого состояния, а от… Сука. Какая же сука. Дадзай поворачивается, не выпуская изо рта член. Сжимает пальцы в кольцо, не позволяя кончать, если мужику приспичит, и все продолжает пассивно, совершенно без интереса то посасывать крупную головку, то просто проводить по ней языком, как по сраному леденцу. Блядина обнимается с членом, будто с игрушкой. Нашел себе, больной такой, новую конфетку, и смотрит на Чую вроде бы осознанным, но при этом совершенно слепым взглядом. — Захера? — пытается спросить Чуя, еле ворочая языком, и наконец понимает, какую именно цель преследовал этот мудила с самого начала. Чужая мокрая ладонь ложится на оттопыренную ширинку Чуи, мнет, гладит, очерчивает по контуру, отчего Чуя двигает тазом навстречу. От каждого более настойчивого прикосновения пробивает дрожью, и ему очень хочется раздеться или хотя бы сбросить плащ. Дадзай прижимается щекой к перегородке, скользит губами по стволу сбоку, продолжая одной рукой держать член в кольце пальцев у самой дыры, а другой удивительно ловко расстегивать ремень и брюки Чуи. А все, что может сделать сам Чуя — поднести к губам остаток сигареты и медленно затянуться. Хотя будто бы там еще есть, что вдыхать. Зараза. Оттягивая белье, Дадзай вытаскивает его член и сразу же начинает дрочить. Большим пальцем собирает предэякулят, размазывает по головке, крутит кистью и опускает вниз настолько, насколько позволяет одежда. На мужика Чуя внимания больше не обращает — все, что он сейчас воспринимает — это Дадзай, продолжающий бездумно ласкать чужой член одновременно с его собственным. Хриплое дыхание кажется оглушительным, а чужие губы и язык будто лишь для него. Все происходящее, блядь, было только для него с самого начала. Чуя хочет двинуться вперед, упереться рукой в обшарпанную стену и сам устроиться во рту Дадзая. Ведь таким было желание этого мудака изначально, правильно? Он хотел отсосать не кому-то левому, а именно Чуе. Отсосать, передернуть, трахнуться, хер ебет, да и без разницы, главная константа во всем этом — Чуя. Боже, он настолько заебался и устал от больных махинаций Дадзая, что уже почти и не против. Только поэтому же? Правда? Дадзай, как всегда, читает его, подобно открытой книге, а потому чуть отодвигается в сторону, так и не закрывая рта. Уголком губ продолжает касаться чужой болезненно налитой головки, с кончика которой на язык стекает капля семени, и всем своим видом предлагает Чуе, чтоб присоединялся. Кончик языка медленно дразнит, щекочет; к сознанию все же пробивается чужое скуление и стук по перегородке. Перед глазами смазано все, кроме этого мерзкого, тошнотворного предложения. Комок опять поднимается к горлу, раздражает и вынуждает сдвинуться с места. Чуя подается вперед, упирается локтем в стену, а лбом в предплечье, наклонив голову, и обхватывает пальцы Дадзая своими; начинает резко, быстро надрачивать себе, тыкаясь членом в щеку Дадзая. Тот явно хочет оказаться ближе, обхватить губами и языком, но Чуя не позволяет, прикрывая головку ладонью. Он и так уже повелся. Клюнул на уловку, завяз в расставленных сетях, подчиняясь чужим и собственным желаниям, но большего контроля над собой он не отдаст. Обойдется, мудила, пусть довольствуется неизвестным левым мужиком, что уже, наверное, проклинает все на свете. Дрочить себе, используя чужую руку, достаточно хреново. Дадзай скорее мешает, чем помогает, но Чуе похеру. Он смотрит на темную макушку, держась на ногах лишь благодаря стене перед собою, быстро и жестко двигает кистью, подталкивая себя к разрядке. Чуя кончает с низким хрипом, который теряется на фоне чужого громкого, жалобного стона, полного облегчения. Приходит в себя Чуя спустя черт знает сколько времени, бессознательно заправляет штаны и тут же вываливается из толчка, чудом успев дойти до умывальника перед тем, как выблевать содержимое своего желудка. Чуе похуй, если кто-то стоит рядом, похуй, если его видит этот неизвестны мужик, похуй, что там с Дадзаем. Он игнорирует всех и вся, тяжело облокотившись о раковину. Набирает воды в ладонь, не снимая перчатки, ополаскивает рот и лицо, после чего позорно сбегает, врезавшись в дверной косяк и отказываясь смотреть хоть на кого-то. (Особенно на себя) (Особенно на Дадзая)