12. Блок

Степь встречает его сонной зябкой свежестью. Хрустальный абрис Башни, намертво прикипевший к земле тонкой ножкой, недвижим. Шесть тридцать утра. Кончилось время тишины. Солдаты расчехляют орудие. По давней традиции они дают им женские имена. Эту, 42-линейную, с тупым задранным рылом, ласково прозвали Машенькой. С сочным хрустом расчет отдирает заколоченную крышку, бережно разворачивает обернутые промасленной бумагой снаряды. Тяжелые. Весом с пятилетнего ребенка. – Эвакуировали всех? – справляется Полководец сухо и безнадежно. – Кого смогли, господин генерал, – рапортует молодой солдат, смешной и нелепый без громоздкого противогаза. Он то и дело поглядывает на небо, в по-детски круглых глазах проплывают подсвеченные розовым рассветным заревом облака. Завороженный, выдыхает негромко: – Как же она держится? Неужели правда волшебная? – Я не приказывал вам верить в чудеса, – одергивает мальчишку генерал. Голос у него хриплый от команд, голубые арийские глаза глядят безысходно и устало. – Что будет с теми, кто ушел за Грани? – Они не повзрослеют никогда. Из глаз Данковского вытекает жизнь. Он раздавлен. Размозжен тяжелыми копытами степных легенд. Жилка на виске бьется часто, взахлеб, губы сухие и потрескавшиеся, словно чешуя. Генерал забирает у него револьвер и в приказном порядке отправляет домой. Данковский подчиняется без обычного своего упрямства и бредет, не разбирая дороги, к Каменному Двору. На тротуаре дети играют в войну, мурлыкают незамысловатую песенку. Башня падает. Стеклянная башня падает, падает, Милая барышня! Стеклянная башня падает… – Все по своим местам. Солдаты суетятся по-пчелиному деловито, черное жерло принимает в себя снаряд, закупоривается словно соты, с приятным глухим звуком. Хрустальный улей позвякивает на ветру и пускает в желтое хворое небо солнечных зайчиков. Все взгляды устремляются на Полководца. И он принимает на себя. Ответственность и вину. За этих детей, последовавших за ним на войну и в этот богом забытый Город. За всех детей. Генерал глядит на Башню не отрываясь, по въевшейся артиллерийской привычке прикидывая траекторию и расстояние до цели. Сердце бьется ровно. Шестьдесят три в минуту – хороший, правильный винтовочный ритм. – «Возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься», – произносит Полководец чуть слышно, без страха глядя в упор на восходящее солнце. И коротким, рубленым жестом опускает ладонь. По-над Степью прокатывается рокочущий грохот. Далеко-далеко, словно где-то там, над выглаженным равнинным горизонтом, зарождается гроза. Башня падает. Рвутся, взметывая тучи сверкающих брызг, наведенные у Бродов понтонные мосты. Медленная вода утаскивает на дно Горхона осколки былых чудес. Горизонт чист. Грозе не быть. Башни больше нет. Приказ выполнен, Город спасён, а генералу, конечно, не подобает оспаривать волю свыше.