Земля-воздух

Рассветный туман заползал под одежду, оставляя мелкую дрожь и противное ощущение влажности. Якоб чувствовал себя огромной мокрой жабой, которая выползла из своего пруда и хочет перебежать через дорогу, но боится попасть под ноги и колеса и потому выжидает, спрятавшись в густом тумане и кустах. Людям было не до него, они спали на ходу под размеренный гул моторов грузовиков и стук копыт таких же сонных измученных лошадей, которым было уже все равно, куда идти и зачем. Якоб насчитал пять грузовиков и четыре десятка одетых в серовато-зеленую немецкую форму всадников, охраняющих группу пеших в яркой форме французской армии. Наверное, это был конвой военнопленных, а пехота отдыхала в кузовах машин — как минимум одна точно была приспособлена для перевозки людей. На другой Якоб заметил закрытый тентом самолет, и его сердце забилось чаще. Какой все-таки красавец, пусть даже сейчас и разобран для транспортировки! Ухоженный, чистый, с заботливо закутанными в дополнительные слои ткани крыльями и тележкой — вопиющий контраст с измученными грязными людьми и лошадьми, едва плетущимися по разбитой дороге по колено в отвратительно чавкающей грязи. Мимо прошла очередная лошадь, вяло помахивая коротко остриженным хвостом и понуро опустив голову. Сидящий на ней человек даже не пытался ее будить, не говоря о том, чтобы понукать, предпочитая размеренно покачиваться в такт неторопливому шагу. Якоб сперва бездумно, а потом с возрастающим интересом наблюдал, как лошадь замедляет шаг и как человек на ней все сползает и сползает вбок, удерживаясь только в стременах, да и то его ноги скоро выскользнут из них. Это был шанс, пусть и призрачный, рискованный и связанный с большим количеством сложностей, но иного Якобу могло так и не выпасть. Лошадь постепенно отставала от колонны, всадник не просыпался — и Якоб пошел следом, старательно скрываясь за кустами, пока смурная колонна не свернула за полуразрушенное здание бывшего элеватора, на несколько секунд скрывшее выбранную им цель от случайного взгляда. На все про все у него не больше минуты, но он успеет. Решительно встав, Якоб сделал несколько шагов к лошади и просунул руку в петлю поводьев, чтобы не дать ей убежать, если она вдруг испугается. Перехватывать под уздцы было не только глупо, но и опасно, поскольку тогда рука будет занята, а сейчас Якоб остро ощущал свое несовершенство по сравнению, например, с пауками, у которых восемь лапок, и, наверное, каждой из них они могут делать что-нибудь полезное. Другой рукой он схватил солдата за ногу и резко сдернул его вниз, на землю, отчаянно надеясь, что все-таки не сломает ему шею. Да, конечно, за ту пару секунд, пока человек будет в шоке и дезориентирован, его можно и нужно с силой ударить по голове рукоятью пистолета, но убивать практически безоружного и беззащитного Якоб не хотел. Это было подло и как-то омерзительно: он убивал уже людей, но это было в бою, когда или ты выстрелишь, или тебя убьют, но не вот так, не сонного и по сути беспомощного! Якоб понимал, что лжет самому себе и что смертный грех убийства уже совершен, но что-то еще должно оставаться незыблемым. Слишком страшно было, что когда-нибудь и его застрелят или зарежут во сне, безжалостно и не дав даже шанса на сопротивление. Господь видит все, и, может быть, он защитит того, кто не замарал себя убийством беспомощных. Солдат обмяк под ударом и вмиг стал настолько тяжелым, что Якоб едва смог оттащить его в кусты, а тут еще и лошадь тянула повод и норовила идти за табуном. Пришлось быстро привязать ее к ветке дерева — сейчас Якобу нужны были обе руки. Солдата нужно раздеть, хотя бы снять шинель и сапоги. Если хорошо закутаться, то оттенок цвета формы могут не разглядеть. Еще забрать каску и связать его же ремнем, попутно заткнув рот кляпом, благо тряпку найти было несложно. Прислушиваясь к дыханию солдата, Якоб еще пару секунд размышлял: выживет ли он без обуви и шинели, связанный? Должен. Весна пусть и прохладная, но уже бесснежная, а Якобу нужно хотя бы немного времени, пока тот не поднял тревоги. Лошадь рядом фыркала и нетерпеливо перебирала ногами, и Якоб тоже решил не задерживаться. Ездить верхом он умел плохо, но пока она трусит до колонны, должен удержаться, а потом можно будет и самому вздремнуть… Зевнув, Якоб потряс головой. Нет, никакого сна, он находится буквально в стане врага, и у него мало времени, так что нужно взять себя в руки, выдохнуть и быстро, очень быстро решать, что делать дальше! Как раз пока лошадь догоняет колонну, Якоб успеет оглядеться и оценить обстановку. На поверку ситуация оказалась не слишком обнадеживающей. Язык Якоб знал плохо, разве что несколько общих фраз, поэтому поговорить и даже подслушать никого бы не смог, да и его в любой момент могут раскусить — хотя бы когда сержанты проведут построение, а это будет уже скоро. Но у Якоба есть потенциальные союзники — надо только попытаться как-то договориться с пленными французами и дать им оружие. Кавалерист из Якоба был никакой, пусть даже «его» лошадь и выглядела довольно спокойной и послушной, так что вариант побега верхом можно было не рассматривать — разве что прямо сейчас углубиться обратно в лес. Но тогда зачем он выходил? Мысли слегка путались, Якоба потряхивало уже не только от холода, но и от того характерного озноба, который нападает после бессонной ночи-другой. Долго он не протянет, это было ясно, поэтому приходилось полагаться на импровизацию и милость свыше. И собственную сообразительность, конечно же, без нее никакой Господь не поможет. Догнав колонну, лошадь снова понуро опустила голову и, кажется, закрыла глаза, шагая размеренно и аккуратно — Якоб даже мельком восхитился, как несчастное животное даже сквозь сон умеет находить, куда поставить копыто, чтобы не запнуться. И отвлекаться на поводья не требовалось: колонна не свернет с дороги, пока командир не объявит привал, но это вряд ли будет скоро, если немцы хотят как можно быстрее передислоцироваться и спрятаться в лесах. Куда и зачем они ведут пленных — вот это был вопрос интересный и сложный. Скорее всего — сперва на допрос, потом на работы, а потом… Якоб поежился в великоватой ему шинели и искоса глянул в сторону пленных. Вымотанные озлобленные люди с серыми от грязи и усталости лицами, не обращающие внимания даже на то, что холодная грязь вылетает из-под колес и копыт и оседает на их когда-то красных форменных штанах. Кое-кто ранен, все скорее всего голодны и обречены, но самое главное, что их положение безнадежно, и это понимают все — наверное, и они сами тоже. Один из французов вдруг поднял голову, как будто почуяв на себе чужой взгляд, и Якоб едва не отшатнулся, разглядев, сколько сдерживаемой ярости в этих темно-карих глазах и сколько презрения выражают слегка скривившиеся губы. Француз ничего не сказал и вновь угрюмо отвернулся, уставившись в землю под ногами, но его ненависть Якоб ощущал всей кожей. Зря говорили, что Франция потеряла боевой дух и скоро падет. Не сейчас, пока живы еще такие вот люди, подобные подобравшей под себя кольца стальной пластинчатой пружине, скрытой в механизме револьвера. Пружина рано или поздно распрямится, выпустив всю скрытую до той поры силу, и важным будет только то, на кого направлено дуло. Якобу очень хотелось верить, что гнев этого француза будет направлен не на него. Нужно было отвлечься. Если он сможет помочь этим людям, то точно не тем, что будет с печалью думать об их дальнейшей судьбе и восхищаться чужой волей к жизни. Думать надо было быстро и точно, пока тело не предало его, утянув в усталость остатки разума — Якоб и так ощущал ту самую характерную вату и звон в голове, которые предвещают скорую эйфорию, и скоро ему станет безразлично, насколько логичны и рациональны его действия. Один раз с ним такое уже было, он чувствовал себя пьяным и легким, готовым на что угодно, лишь бы только не лежать в окопе, скрываясь от шквального огня пулеметов. Выскочить им навстречу, успеть заслонить собой дуло, а может быть, и проскочить между пулями… Хорошо, что тогда его удержали, и лейтенант Мур потом лично устраивал выволочку ему и еще двоим таким же заложникам бессонных ночей. Якоб не знал, что лейтенант умеет так громко и выразительно ругаться. Но зная с тех пор за собой такую особенность, Якоб старался заранее брать себя в руки и намечать план действий до того, как придет дурное веселье. Пять грузовиков, один точно с самолетом, другой точно с людьми. Три других — неизвестно, скорее всего орудия, припасы, палатки — в общем, то, что нужно для жизни. На лошадях тоже что-то есть, но немного, лошади не обозные, поэтому идут практически без поклажи. Бензин скорее всего есть в одном из грузовиков, но там же могут быть и люди, так что так просто туда наверняка не пройти. Кабины у всех грузовиков открытые, но за рулем по одному человеку — видимо, шоферы отсыпаются или у немцев плохо с водителями. В любом случае, избавиться от одного человека проще, чем от двоих, и есть хоть какой-то шанс в случае удачи угнать грузовик вместе с содержимым. Якоб присмотрелся к грузовикам — все одинаковые, довольно новые, наверное, переброшены недавно. У четырех кузов закрытый, только тот, что везет самолет, был открытым, и можно было разглядеть прикрытые брезентом снятые детали конструкции. Судя по форме фюзеляжа и маркировке, это был «Румплер», оборудованный как истребитель и разведчик. Пулемет с него скорее всего сняли, парабеллумы активно использовались и пехотой, да и запас топлива тоже должен был быть — насколько Якоб знал порядок комплектации самолетов при перевозке, предполагалось, что после выгрузки их сразу можно будет собирать и использовать, не тратя времени на поиск деталей и топлива. Значит, нужно посмотреть, ориентироваться именно на этот грузовик. А еще не обманывать больше себя и признать уже, что просто хочет посмотреть поближе на «Румплер» — их Якоб видел только в виде груды металла и дерева, да еще иногда далеко в воздухе, и это было совсем не то, что посмотреть вблизи. Самолет был вопиюще красив и так же вопиюще чист среди всей этой грязи, пыли и застарелой усталости. Наверное, и его пилот был таким же элегантным, высоким, подтянутым — настоящим немцем в идеально сидящей летной форме и белоснежном шарфе, как на плакатах. Его не касались проблемы земли, он парил над ними, как парят самолеты над уныло плетущейся где-то внизу пехотой, и Якоб не осудил бы его, он и сам иногда поддавался этой эйфории превосходства. Он, Якоб Ковальски, не просто рядовой пехотинец, один из тысяч и миллионов, ему доверена самая совершенная техника этой войны, он выполняет сложнейшие задания и имеет право гордиться этим! Особенно тем, что задание он все еще не выполнил, да и самолет его никак не назовешь новым. Впрочем, своего «Теодора» Якоб не променял бы ни на какой другой, даже если бы у него была возможность. «Теодору» тоже несладко там, на краю леса, укрытому не мягким брезентом, а мокрыми полуголыми ветками и дерном, перемешанным с грязью. Такой же труженик войны, как и все эти люди вокруг. Якоб усилием воли перестал думать о легкости полета в чистом небе и о том, как его ждет, обиженно нахохлившись, брошенный самолет. Эти размышления хороши для мирных салонов и отпусков, полных внимания восхищенных девушек, и еще для каких-нибудь слезоточивых или агитационных заметок. Ткнув лошадь каблуками, Якоб заставил ее подойти ближе к грузовику и вгляделся в кузов из-под сползшей на лоб каски. Да, все как он и предполагал: вон под тем брезентом угадываются канистры, вон там вооружение, а здесь, наверное, дополнительная оснастка, и рядом с ней спит пилот. Разглядеть его подробно Якоб не мог, все скрывала такая же форменная шинель, как и у всех остальных. Итак, если действовать аккуратно, он, пожалуй, сможет просто вытащить канистру, сесть обратно на лошадь и уехать в лес, а там можно скрыться и пройти напрямую по азимуту. Якоб вспомнил горящие затаенной отчаянной яростью глаза обреченного француза, его презрительно скривившиеся губы. Казалось, он сейчас выплюнет одно простое и емкое слово: «Трус». Как ни оправдывай себя, как ни прикрывайся приказом, но сбежать, бросив союзников и даже не подумав о том, как им помочь — это трусость. Много ли он может? Якоб на пару секунд задумался, ощущая, как дурная волна эйфории и возбуждения захлестывает его почти с головой. Он может многое! Да, это рискованно, и, возможно, он погибнет, не выполнив приказ, но погибнет с честью и чистой совестью! У него есть оружие, Парабеллум он, кажется, уже разглядел, а оснастить пулемет для него дело нескольких секунд. Он умеет водить не только самолет, но и грузовик. Он знает французский, так что сможет управлять людьми, если они сообразят его послушать и если немцы не успеют расстрелять его до того, как грузовик наберет скорость. Не успеют, Якоб был в этом уверен. Шальная удача, милость Господня, да будет его благословение на том, кого отпустил Могильщик и приняло небо!