Земля-воздух

— Хммм, — раздалось за спиной у Якоба, когда они уже углубились в лес настолько, что погони если и можно было ждать, то нескоро. Лес вокруг казался далеко не таким мрачным, как ночью, хоть все еще не вызывал приятных чувств. Подспудно Якоб ожидал, что сейчас они обогнут очередной куст и за ним окажется новый овраг, полный безнадежно мертвых людей, до которых еще не добрался Могильщик. А еще тянуло в сон так, как, наверное, Дьявол тянет в ад грешные души. Мерный лошадиный шаг и однообразный пейзаж убаюкивали, давая ощущение безвременья, как будто они уже попали в Лимб и обречены скитаться здесь до Страшного Суда. Вопрос из-за спины заставил Якоба вздрогнуть и с острой радостью вспомнить, что они все еще живы и что он не один в этом лесу. А еще — что ему нужно следить за направлением, а не расслабленно висеть тюком с поклажей, подчиняясь выбору лошади! — У меня тут за лесом самолет спрятан, — заговорил Якоб, с некоторым трудом оборачиваясь. Спина затекла и теперь болела, отказываясь подчиняться, так что движение вышло тяжеловесным и напряженным. — Выедем к нему и улетим, топливо вот взяли. — Хм, — отозвался француз и соскочил с лошади. Якоб втайне вновь позавидовал той легкости, с которой он двигался, хотя наверняка устал не меньше. — Ты знаешь, куда идти? — Примерно. Надо сесть с картой и вычислить. — Возражать против того, чтобы лошадь перехватили под уздцы, Якоб ни в коем случае не собирался. Вот и хорошо, вот и можно сидеть спокойно и ни о чем не думать… — А потом на самолет. И ты пилотом. Я прав? — Француз говорил отрывисто и, как показалось Якобу, зло. Но, может быть, он всегда так разговаривает, да и вряд ли голод и усталость способствуют хорошему настроению. — Ну… да, я думаю так. У меня приказ, я должен доставить сведения о перемещениях колонн… вчера. — Якоб поерзал в седле и поплотнее закутался в шинель. — С приказом ты уже опоздал, — отрезал француз и почти потащил упирающуюся лошадь в кусты. — Поэтому сейчас привал, ты сидишь с картой и вычисляешь, я сплю. Через три часа ты меня будишь и спишь сам. Ясно? Якоб почувствовал духовное родство со взнузданной лошадью, которую вынуждают идти куда-то, куда она, наверное, не хотела, но ее мнение никого не интересовало. Единственным отличием было то, что Якоб все-таки еще мог говорить. — Нам идти несколько часов через лес, мы не успеем так до вечера. — Якоб еще пытался приводить логические аргументы. Но о каких аргументах может идти речь, когда тебя даже не собираются слушать? — А ты еще и вечером собрался лететь? Слушай, у вас в Америке все такие… бесстрашные? Я думал, это наша привилегия. — Француз огляделся и деловито потянул Якоба вниз. — Нам еще какое-то время искать твой самолет, так что получится вылететь к ночи. С неспавшим пилотом и балластом в моем лице. Утихни, подождут тебя, никуда не денутся. — Ты доктор? — решил все-таки уточнить Якоб, когда уже оказался на земле и смог подавить зевок. Все-таки в чем-то француз был прав: спать хотелось до дрожи во всем теле. Еще хотелось в тепло и поесть, и, кстати, еда хорошо помогает отогнать сонливость. — Я шеф-капрал, а чтобы увидеть, что из тебя пилот сейчас еще хуже, чем наездник, доктором быть не надо. Давай садись и смотри в карту и по сторонам, а я лягу. Третьи сутки уже не сплю. — Француз деловито порылся в чересседельных сумках. — О, сухари и вода есть. Хорошо живем. Но лошадь отпустим, ночью от нее никакого толку не будет. Твою канистру прихватим и коробку. Кстати, я так и не понял, что это. — Аппарат для съемки с аэроплана, очень хороший. — Якоб даже оживился, особенно когда прожевал пару сухарей из протянутой ему горсти. — Видишь, у него шлейф и контакты, он подключается напрямую к самолету и снимает самостоятельно, если один раз нажать на кнопку. Не надо постоянно нажимать и отвлекаться во время облета, и качество снимков потом отличное. Интересно, осталась ли бобина внутри. Жаль сейчас проявить не сможем, а интересно ведь! — Нужная вещь. Значит, берем. — На землю сперва полетело свернутое одеяло, потом палатка, потом француз с довольной улыбкой вытащил еще один нож. Последней была отцеплена канистра с топливом, потом француз снял с лошади узду и хозяйственно отложил в сторону. — Ремень тоже хороший, оставим себе. А седло нам не нужно. А ну пошла, пошла отсюда! Лошадь, подстегнутая окриком и звучным шлепком по крупу, заметалась по прогалине, пока наконец не нашла проход между кустами и не выскочила на тропу. Постояв некоторое время в растерянности, она опустила голову и поплелась обратно по тропе. — Вот теперь я лягу спать. — Француз потянулся и развернул одеяло, с наслаждением заворачиваясь в него так, чтобы не позволить теплу даже помыслить о побеге из кокона. — Через три часа буди. — Эй! — очнулся Якоб, завороженный той деловитой уверенностью, с которой действовал француз. Танки бы из таких людей делать или самолеты. — Как тебя зовут-то? — Эмиль. — Француз зевнул и закрыл глаза. — Эмиль Ламбер. — Якоб Ковальски, — представился Якоб и протянул было руку, но посмотрел на умиротворенное лицо Эмиля и решил не рисковать пальцами. Еще откусит за то, что заставляют разворачивать кокон! — Поляк, что ли? — Эмиль даже приоткрыл один глаз. — Американец. Дед из Польши переехал, ну и вот… — А. Ну, может, и к лучшему… Еще немного поерзав, Эмиль затих, и Якоб с трудом мог различить его тихое ровное дыхание. Пусть отдыхает, действительно, заставлять человека после трех дней без сна плестись несколько часов по лесу попросту жестоко, а приказ… Тут Эмиль был прав: задание уже провалено, так куда торопиться? Зато уничтожено сколько-то, как говорится в сводках, живой силы противника и единиц техники. Какое сухое описание как минимум нескольких трупов и неизвестно еще скольких раненных в спину. Очень не хватало костра, в который можно было бы бездумно кидать маленькие мокрые ветки, а он бы недовольно шипел, принимая подношение. И еще он бы грел озябшие пальцы, облизывая их теплыми, как у кошек, язычками. Мама держит кошек и называет их только именами президентов и Первых леди, поэтому по их арканзасской ферме бегают Авраам Линкольн, Закари Тейлор, Бенджамин Гаррисон, Джулия Грант и Марта Джефферсон и какое-то невозможное количество безымянных котят. Якоб любил возиться с кошками, а еще как-то раз к ним вышла медведица с медвежатами, и это было очень страшно, но Лешек сказал, что они просто голодные и просят дать им какой-нибудь еды. Они тогда вдвоем пробрались в погреб и стащили коровью ногу с ледника, а потом отец их поймал и выпорол. Отца уже давно нет в живых, умер от несчастного случая на заводе, а сейчас вслед за ним умер и Лешек. Права была мама, не стоило им идти в армию, но как можно было не идти, когда мир уже горит и война в любой момент может прийти к ним, на их маленькую уютную ферму с безымянными котятами и породистыми курами, гордостью семьи? Теперь он остался у матери один и даже не написал ей письмо после смерти брата. Похоронку отправили общей почтой, но это совсем не то. Надо написать, пока есть время, а потом лейтенант Мур соберет все их письма и вышлет особой бандеролью, как всегда делает. Он хороший человек, хотя и лютует иногда почем зря и характером похож на медведя-шатуна, обозленного вторжением на его территорию. Все равно хороший. После того как погиб отец Дастин, лейтенант сам проводил некоторые службы и, как говорили в казарме, не отказывал никому в исповеди, как бы сам ни вымотался за день. Нового капеллана им так и не прислали, хотя и обещали, да и среди них были не только протестанты, но и католики, и даже православные, которым тяжело было без причастия и отходной молитвы. Якоб так и не пришел к нему после смерти Лешека. Не успел, замотался с делами — как сейчас понимал, эти дела он придумывал себе сам, только бы не останавливаться и не задумываться о том, что брата больше нет. Совсем и нигде нет, он не обернется, одновременно улыбаясь одной стороной рта — вторая у него двигалась плохо еще с детства, когда он сильно ударился головой о ступеньки, упав в тот самый погреб, откуда они потом воровали мясо для медведицы. Не растреплет ему волосы жесткой ладонью и не назовет черным упрямым бараном, по которому плачет хворостина. Сам Лешек пошел в отца и был похож скорее на ирландца, кудрявый и рыжеватый. И ростом он был на голову выше Якоба, так что ни у кого не возникало вопросов, кто из них старший. Якоб иногда думал, что Лешек заменил ему отца, приняв на себя все обязанности по содержанию фермы, да еще и заставил Якоба закончить школу и пойти учиться на механика, как будто знал, какая профессия потом ему пригодится. А сам Якоб хотел быть поваром и все время хвастался, как у него хорошо получается, даже носил брату в поле, чтобы тот мог перекусить. Они тогда лежали на жарком солнечном лугу и считали овец в облаках, и Лешек лениво отмахивался от пролетающих мимо пчел. Пасека была неподалеку, и в обязанности Якоба входило вовремя переставлять ульи, поэтому он ходил по округе и искал новые цветочные поляны, а заодно грибы и ягоды — все шло в дело, доходы семьи были не очень высокими, а в обмен на якобовские пирожки и сладкие булочки соседи часто давали то мясо, то молоко, то просто помогали на ферме. Когда грянула война, Якобу было уже четырнадцать, а Лешеку двадцать один, и семья крепко стояла на ногах. Мама твердой рукой управляла финансами, работы в поле выполнял мистер Эшингер со своей кобылой Жабкой, и его помощи вполне хватало, так что когда тремя годами позже объявили всеобщий призыв, братья решили уйти вместе. Лешек еще смеялся тогда, что в любой армии нужен хороший повар. Потом была муштра, переброска через Атлантику, мучительные первые месяцы боев, когда из восторженного новобранца превращаешься в упрямого озлобленного солдата, способного лежать неподвижно в окопе, пока над ним пролетают то пули, то взрытая бомбами земля. Человека, способного воткнуть нож в спящего ради канистры бензина и эфемерной помощи «своим», которых видишь первый раз в жизни и определяешь только по цвету формы. Якоб содрогнулся всем телом и спрятал лицо в ладонях, не обращая внимания на уже, кажется, въевшуюся в них грязь. Такими руками не пекут пирожки и не собирают ягоды. Ими убивают и хоронят, чувствуя, как сердце постепенно ссыхается в груди в один маленький комочек постоянной боли. — Прости меня, старший, — прошептал Якоб, судорожно вздыхая и растирая по лицу смешивающиеся с грязью слезы. — За все. Тебе ведь хорошо там, да? Ты всегда был хорошим, я знаю. Я люблю тебя, но почему ты ушел… Тебя ведь могли спасти, я видел, как выживают люди после таких ранений, почему ты ушел… я не хочу оставаться один. Лешек, почему… Прости меня, не надо уходить, не оставляй меня, маму… Лешек… Вокруг царила тишина, и Лешек не воскрес, не сказал, что он просто пошутил, как однажды сделал на Хэллоуин. Якоб тогда перепугался сам и напугал всех своим криком, и Лешек долго пытался ему объяснить, что он жив, что это просто розыгрыш. Теперь тот кошмар был правдой, и в глубине души Якоб надеялся, что тот мертвец с развороченными внутренностями, которым стал его смешливый старший брат, никогда не оживет. Это будет не он, это будет просто скелет в гнилой плоти, как те несчастные в овраге. — Я тоже буду хорошим человеком, обещаю. Ты слышишь меня? Таким, чтобы ты мог мной гордиться. Ты же мне веришь? Снова молчание, разбиваемое только уже опостылевшим звоном в ушах и собственным сорванным дыханием. Эмиль рядом заворочался и перевернулся на другой бок, и Якоб торопливо потер лицо, вымученно улыбаясь, чтобы не объяснять, почему он вдруг рыдает. Но объяснять не пришлось, Эмиль продолжал спать, ему не было дела до скорби Якоба — или он решил не подавать виду, что что-то заметил. — Ты веришь в меня, я знаю, — уже твердо заключил Якоб, чувствуя, как боль постепенно отпускает сжавшееся сердце. Лешек больше не засмеется и не растреплет ему волосы, назвав упрямым бараном, он уже там, на небесах или в преисподней, но он ушел. А Якобу пора заниматься делами живых, ведь он один остался и в ответе за семью. Вздохнув и потерев напоследок зачесавшийся от слез нос, Якоб достал карту мистера Холлигера. Итак, полет проходил по дуговой траектории, а посадка, судя по характерным изгибам русла реки, вот здесь. Нужно рассчитать наилучший маршрут до того, как Эмиль проснется, а потом действительно поспать. Впереди долгий путь.