Земля-воздух

За три часа дозора можно успеть многое, не только понять, что карта и весь мир вокруг издеваются, а мозг не желает работать ни под каким предлогом. Якоб не слишком надеялся на то, что Эмиль ему поможет, уж слишком плохо тот выглядел, да и вряд ли ему было дело до окружающих пейзажей и запоминания дороги. С некоторым трудом удалось найти отметку здания, похожего на тот разрушенный элеватор, рядом с которым Якоб раздевал солдата, и точку, где они вошли в лес. Это уже был неплохой результат, но как определить, куда потом шла лошадь? Якоб понял, что бессилен продолжить хоть сколько-нибудь точный маршрут, поэтому им остается только идти в приблизительном направлении и ждать заката. Определить направление по точке, где солнце заходит за горизонт, и по звездам он сможет, хорошо помня, где было солнце во время вечернего облета. Оставшееся время Якоб посвятил вдумчивой инвентаризации и перетряхиванию вещей. Например, оказалось, что у него есть еще одна почти полная сухарница, и это сразу подняло настроение. А вот вода почти закончилась, на двоих по нормативу точно не хватит, придется ужиматься или искать по пути родник, не пить же из ближайшей лужи — это опасно и чревато холерой. Обмотки отсырели, но перематывание немного спасало ситуацию, тем более что дождя не предвиделось — это Якоб мог гарантировать как авиатор. Не те облака, не тот ветер. Нападения Якоб не ждал: Эмиль выбрал прекрасное место для отдыха — прогалина, окруженная густым подлеском, где можно залечь, и если тебя найдут, то только собаки, а их в колонне Якоб не приметил. Мельком подумалось: смог ли освободиться тот связанный солдат, чью шинель Якоб позаимствовал, и что он чувствовал, когда добрался до места бойни — боем происходившее назвать было никак нельзя. Наверное, шок и отчаяние, а еще желание убить всех, кто учинил разгром и убил его соратников. Сейчас эта мысль не вызывала сострадания, сил на эмоции уже не осталось. Якоб хотел отдохнуть, причем отдохнуть по-настоящему, не тревожась из-за проходящих за кромкой леса немецких колонн и не пытаясь привычно расслышать гул подлетающей авиации. Даже холодная земля не пугала — она была всего лишь жесткой и мокрой, и после нее слегка ломило спину, но это было настолько неважно по сравнению с другими проблемами. Взглянув на Эмиля, Якоб вздохнул и сел рядом. Хотелось дать человеку еще немного поспать, но тогда не сможет хоть немного выспаться он сам, и в конечном итоге проиграют оба. Эмиль дышал спокойно и тихо, его явно не терзали дурные сны и тревоги, и Якоб даже немного позавидовал такому спокойствию. Сам он опасался прихода в его сны мертвецов, которые будут задавать вопросы или тянуть к нему внешне безвольные, но такие цепкие руки. Нет, вот об этом точно не стоит думать, а то действительно приснятся! — Подъем, — негромко сказал Якоб и потряс Эмиля за плечо. Тот поморщился сквозь сон и мрачно вздохнул, не открывая глаз и вообще не проявляя никакого желания просыпаться. Даже плечо не высвободил, так что Якоб продолжал тормошить, пока не добился сперва короткой, но выразительной тирады явно нецензурного содержания, а потом уже куда более вменяемого мычания и попытки отмахнуться, не разворачиваясь из кокона. — Встаю уже, встаю, — наконец зевнул Эмиль и сел, решительно отшвырнув от себя одеяло. Он выглядел еще более осунувшимся, черная щетина на щеках создавала впечатление то ли грязи, то ли старой запекшейся крови. Треугольное лицо с выпирающими скулами, огромными глазами и острым подбородком делало его похожим на маленькую, почти игрушечную обезьянку, которую Якоб видел в Питтсбургском зоопарке. И руки у него были такие же длинные, с чуткими цепкими пальцами и хрупкими для мужчины запястьями. В том, что эти руки были способны управлять не только лошадью, но и тяжелым противоаэропланным пулеметом или даже пушкой, Якоб не сомневался. — Я тут еще сухарей нашел. А вот воды мало осталось. — Эмилю были протянуты мешок и фляга. — И еще хотел спросить. Ты не собираешься возвращаться к своим? Ты же им командир, наверное… Действительно, почему «шеф-капрал» даже не пытался собрать свой взвод и организовать отступление, а вместо этого сбежал с первым попавшимся немцем, которого даже не убил? Якоб не догадался спросить сразу, но сейчас у них было немного времени на разговоры, пока он сам укладывается спать, с наслаждением вытягивая ноги и ощущая, как расслабляются мышцы поясницы. Все-таки верховая езда — не его стезя, совсем не его. — У нас была договоренность, что в случае побега рассыпаемся по лесу и пытаемся поодиночке добраться до ближайших деревень или лагерей. Лес мы все знаем отлично. А я еще думал «языка» прихватить. — Эмиль искоса глянул на Якоба и с хрустом надкусил сухарь. — А ты выглядел таким пентюхом в седле, глядеть больно. Да что ты смотришь, у тебя на лице интерес написан. Разведчик и шпион из тебя тоже тот еще. — Ну спасибо, — с очень большим и не очень светлым чувством поблагодарил его Якоб. Он понимал, что обижаться на правду глупо, но ведь это и правдой не было, разведчик из Якоба очень даже неплохой! Его даже мистер Холлигер хвалил, а это вам не французские кавалеристы или кто там Эмиль! — Извини, — негромко рассмеялся Эмиль. — Успеешь мне отомстить, когда будем взлетать. Я высоты боюсь… — Под самыми облаками мало кто боится, но лучше тебе не устраивать панику: кабина маленькая, а я… крупный. Хм. — Зато я тощий. У тебя двухместный самолет? — Эмиль продолжал с хрустом грызть сухари, и Якоб почувствовал, что не в силах больше терпеть муки зависти. Пришлось и самому выудить пару из сухарницы. — Да, и ремни для тебя есть. А пулемет поставим в оборонительную позицию. Меня поймали на «Альбатросе», и я подозреваю, он не улетел. — На каком, — Эмиль поперхнулся и закашлялся, — альбатросе тебя поймали? Ты о чем? — Я об истребителе «Альбатрос». Скорее всего модификация Ди, одноместный, со спаренными пулеметами, — деловито начал перечислять Якоб, загибая пальцы, пусть даже их под одеялом и шинелью не было видно. — Очень хороший самолет, и в случае чего его пилот отделает нас за несколько минут, так что бежать от него будем быстро и отстреливаясь. Он цельнодеревянный, кабина прикрыта, но в него зато попасть будет проще. Или будем прыгать и пойдем пешком… Якоб вздохнул, мрачно натягивая одеяло на макушку. Пешком. Зная, что за спиной остался погибший «Теодор». Нет, они все-таки смогут удрать все вместе, потому что не может быть иначе, не должно быть! — Понятно, а у тебя, значит, не «Альбатрос»… — Эмиль встал и начал энергично разминать затекшие ноги и спину. — Да, у меня «Блерио», — несмотря на накатывающий сон, с гордостью откликнулся Якоб. — Его зовут «Теодор», я вас познакомлю. И если ты знаешь лес, то посмотри по карте, куда нам идти, я там отметил. — Где? А, вот, вижу что-то. Хм… — Эмиль покрутил в руках карту и с задумчивым видом сел на землю. Нападения он тоже не боялся, даже почти не озирался по сторонам, но Якоб чувствовал себя рядом с ним на удивление спокойно. Лес все еще казался враждебным и полным странностей, но с опытным проводником всегда идти легче. Вон даже этот, поэт с кругами ада, подтверждает! Сон накатил быстро и неотвратимо, подавляя любую волю к сопротивлению. Якоб успел только подумать, что на войне стать на пару минут абсолютно счастливым гораздо проще, чем в мирное время. Иногда достаточно просто уснуть… Мертвецы его не тревожили, и даже голод не сжимал спазмами желудок, требуя утоления. Якоб как провалился в бездонную темноту, где не было ни мыслей, ни воспоминаний, ни даже его самого, только тишина и бесконечный покой. А потом его разбудили, резко встряхнув за плечо, и теперь уже настала очередь Якоба ворчать и пытаться упасть обратно в эту ласковую темноту и расслабленность. Но, конечно же, Эмиль ему этого не позволил, обругав так, что Якоб проснулся просто чтобы послушать. Ему нравилась французская ругань, она звучала мелодичнее, чем привычная американская, да и некоторая таинственность в значении выражений делала их привлекательнее. В конце тирады Эмиль встал и с ощутимым усилием потянулся, с глухим щелчком вправляя себе суставы. В нем было столько энергии и целеустремленности, что Якоб и сам взбодрился. В конце концов, чем раньше они пойдут, тем быстрее найдут «Теодора»! А там уже и до лагеря будет рукой подать. В лесу Эмиль вел себя так, будто этот лес целиком принадлежал ему. Как оказалось, он был до войны егерем, пусть и не здесь, а в Провансе, но любые леса в чем-то схожи. Иногда он указывал Якобу на землю и говорил, что вот здесь пробежал заяц, вот его след. К своему стыду, Якоб, который тоже жил рядом с лесом, сам эти следы замечать так и не научился, но он и на охоту никогда не ходил. С наступлением темноты пришлось замедлить темп, Эмиль все время ругался на овраги, которых обязательно будет много и в которых слишком легко переломать ноги, а Якоб все не решался ему признаться в том, что видел где-то неподалеку его павших товарищей. Если он скажет, то придется объяснять, куда делись тела. Ну не рассказывать же про Могильщика, тем более что Эмиль на вопрос о местных легендах только посмеялся и рассказал про шаловливых лесных нимф, которые иногда выходят к людям и… Дальше было красочное описание, как Эмиль с одной такой нимфой развлекался прямо в лесу. Он вообще много смеялся, но за этим смехом Якоб ощущал скрытую боль и нежелание думать о плохом. Наверное, не стоило беспокоить человека, и они продолжали беседовать о девушках, потом перешли на сравнение методик обучения в армиях разных стран, потом едва не поссорились, обсуждая, что лучше, лошадь или самолет. К концу ночи Эмиль начал прихрамывать и отставать, и Якоб вновь ощутил острый укол сострадания к измученному человеку, который за всей этой внешней бодростью скрывает раны и боль. Его собственные ноги тоже гудели и требовали отдыха, а канистра оттянула все руки, так что притвориться уставшим тюфяком, который не умеет правильно ходить по лесу, труда не составило. Зато Эмиль немного приободрился и завел очередную байку о том, как ходили они воровать абрикосы в одном саду, а те оказались неспелыми, и потом вся рота два дня очень сильно и горько сожалела о содеянном. Якоб кивал, поддакивал, улыбался — Эмиль ему искренне нравился, особенно когда не исходил ненавистью по отношению к немцам и австрийцам. Для него это были Враги, нелюди, которых нужно уничтожать везде, где только возможно. Нет, он не был сторонником пыток или геноцида, он просто хотел, чтобы ни одного немца, каким бы хорошим он ни был, не осталось в его стране. Якоб заикнулся было о невиновных женщинах и детях, но Эмиль так тяжело посмотрел на него, что разговор увял сам по себе. Якоб понял, что пощады от этого обозленного человека не будет никому, ни солдату, ни старику, ни женщине, ни ребенку. Спрашивать, что сделало Эмиля таким жестким, Якоб тоже не решился — побоялся услышать ответ. Он и так догадывался, что либо Эмиль видел слишком много смертей других солдат, стариков, женщин и детей, либо ему нравилось ненавидеть и война дала ему индульгенцию. А возможно, обе причины смешивались в его душе, переплетаясь тесным клубком, как зимующие в норе змеи. Рассвет приближался, раскрашивая небо розовыми лучами по серебристому меху облаков. Вдали вновь кричали лисицы, и Эмиль сказал, что они не ругаются, а, наоборот, приветствуют друг друга, и скорее всего это пара нашла себе нору. Виднелась уже та самая прогалина с руслом реки в центре, и все было настолько мирно, что Якоб не сразу осознал, что именно вдруг приковало к себе его взгляд. Рядом с кромкой леса стоял «Альбатрос».