Кисточка мастера Шэня

О пощаде не моли — не дадут. Г.Л. Олди

Шэнь Цзю развязывает пояс Юэ Циньюаня, распахивает на нем одежду резко, рывком, просто чтобы не отступить — теперь-то что уже отступать, надо достучаться, докричаться до этого невозможного дурака. Дать ему понять, что его любовник не стеклянный и не бумажный. И он вернулся из нарисованного небытия не для того, чтобы кое-кто избегал его и мучился чувством вины. Они не так богаты, чтобы позволить себе такую роскошь. Все у них теперь есть. Крыша над головой и собственный дом. Шелковые простыни и дорогие благовония. Стены, которые скрывают стоны на любовном ложе — достаточно надежно, чтобы не уловило постороннее ухо. Достаточно, чтобы насладиться ими единолично. Эти звуки — только для ушей того, кому они принадлежат, кто добивается их снова и снова. Все у них теперь есть. И ложе есть — мягкое, широкое, на котором так красиво мечется под его руками Юэ Цинъюань, который, кажется, и умирать вовсе уже передумал, кто же его, дурака, отпустит теперь умирать. Все у них теперь есть. Пища и одежда — больше не будет ни голода, ни жажды, ни оглушающего, безотчетного страха перед этими голодом и жаждой, перед истлевающими на теле лохмотьями, в которые превращаются одежды на измученном теле. И страха перед тем, кто сильнее, кто так и норовит отыграться на давшем слабину — тоже нет. Все у них есть теперь — оружие, сила, власть…. Они страшно, поразительно бедны, и Шэнь Цзю не может позволить расходовать зря то, чего у них так мало. В висках еще стучат, толкаются слова-объяснения двойника. Голос мягкий, шелестит, ложится подветренным бамбуком, только вот слова бьют тяжелее плети. Что значит — отнимает жизнь? Что значит — никто не знает, сколько времени? Что значит — вернулся с поля боя? Как вернулся… Принесли. Меридианы Юэ Цинъюаня перекручены в золотой клубок, ток крови под руками Шэнь Цзю неравномерный, как будто речка бежит через камни и пороги, как будто вода норовит покинуть разбитую чашку. Руки сжимают нежное, словно фарфоровое, тело в объятиях, будто пытаются удержать осколки в руках. Ну уж нет, Ци-гэ, нет, не надейся даже… Иначе зачем было бы это все? Меч, который пожирает собственного хозяина — и хозяин, который очертя голову бросается в гущу битвы, которому больше всех надо всегда, такой благородный защитник, зла на него не хватает, просто не хватает зла. Это он, Шэнь Цзю, прошел через мертвый мир. Это он, Шэнь Цзю, смотрел в глаза собственной смерти. Это Шэнь Цзю знает, что в смерти нет ничего прекрасного. И как прекрасны глаза Юэ Ци, который смотрит на него, отдаваясь страсти — тоже знает. Взгляд Юэ Ци проясняется, когда с каждым толчком Шэнь Цзю проникает глубже, исправляя неисправимое. Шэнь Цзю имеет достаточно опыта, чтобы знать — чтобы соединение на ложе не отняло последние силы, стоит использовать особые техники. Заполняет Юэ Цинъюаня собой до конца — и едва-едва проникает в него, заставляя выгибаться, изнывая и умоляя продолжить. Восемь коротких толчков — и один на всю длину. Повторить снова и снова, удерживая себя от желания втрахивать его в кровать, пока крепкий дуб не затрещит, разваливаясь под ними. Это соитие не для удовольствие Шэнь Цзю — хотя теперь можно, можно признаться себе, что сладко и желанно держать его в объятиях, вылизывать худую бледную грудь, прикусывая соски, истязать поцелуями шею, наблюдая, как распускаются на ней алые цветы… Юэ Ци каждый раз раскрывается под ним, как в первый, словно Шэнь Цзю его первый и единственный любовник, самый желанный… Но это — не для удовольствия. Это для того, чтобы удовольствие длилось долго. Чтобы можно было брать братца Юэ так, как только придет в голову Шэнь Цзю, и не только на ложе, но у стены, в роще среди высоко тянущегося к звездам бамбука, в холодной быстрой реке… Чтобы ток крови под руками был сильным и ровным, чтобы сила, разливающаяся под кожей, не покинула его в единый момент. Как сейчас. Как это случилось сейчас. Шэнь Цзю входит в него с силой, настраиваясь на спутанный золотой поток. Юэ Цинъюань стонет, кусает губы, и Шэнь Цзю думает, что надо чаще делать это. Чаще изматывать его, чаще ловить ладонью едва заметную дрожь, чаще срывать стоны в его губ, впиваясь непристойными глубокими поцелуями. У них так мало времени, надо чаще это делать. Заниматься любовью, а не страхами прошлого. Любовью, а не виной. Любовью! А вовсе не старыми ранами, ноющими на смену погоды. Надо пить близость друг друга вместо воды, дышать друг другом вместо воздуха. Лучше быть вместе, чем та малость, что у них есть, пропадет зря, протечет мимо. Шэнь Цзю закрывает глаза, слушая, как часто и загнанно дышит под ним Юэ Цинъюань — грудь ходит ходуном, сердце бьется как бешеное, пряди волос, промокшие от пота, прилипают к груди и плечам. Руки Юэ Ци обнимают его за шею, царапают плечи, ноги охватывают за талию, и хочется вжиматься в него, втираться, вплавиться, становясь единым целом. После всего, через что они прошли, что разделило их — что еще может остаться, кроме любви? Шэнь Цзю жмурится до слез, до крови кусает губы, вбиваясь в податливое тело — без всякой сдержанности. Юэ Цинъюань стонет протяжно, запрокидывая голову, выгибает спину так, что ладони Шэнь Цзю скользят по талии, и кончает, выплескиваясь себе на живот. Шэнь Цзю догоняет его в два удара сердца, едва успевая отстраниться, и приникает губами к губам. Все, что у них теперь есть — их любовь. Потом. После. Когда они просто лежат рядом, когда Ци-гэ спит, не выпуская его руку. только тогда Шэнь Цзю закрывает глаза, чтобы сосредоточиться и прочитать цепочку красных знаков на изнанке век. «…восхождение темной луны, восхождение темного солнца. Принять задание с радостью? Принять задание с осторожностью? Принять задание с обреченностью?» Они так бедны. У них всегда так мало времени, чтобы быть вместе. Золотой клубок меридианов превращается в ровное, чистое полотно. Им никогда не будет достаточно… — ----------- Юэ Циньюань выплывает из дремоты. Не шевелится, не отодвигается — нет нужды. Сяо Цзю уже отодвинулся сам и лежит рядом. Спит… нет, не спит, глаза закрыты, но тело не расслаблено. Словно он целитель, который дежурит рядом с больным, только глаза прикрыл на минуту, чтобы дать себе отдых. И правда — на этот раз сяо Цзю был за целителя. Сейчас энергия течет ровно, жизнь наполняет до краев. Сколько еще придется лечить старые раны? Всякий раз, когда меридианы пойдут вразнос. Всякий раз, когда темный сон будет грозить удушьем. Раз за разом, сколько будет нужно. Разве что — больше никаких обещаний. Они и так не расстанутся. Сяо Цзю открывает глаза и смотрит так, будто не видит ничего вокруг. Видит что-то, доступное только ему. Смотрит на это что-то, не отводя взгляда, пристально. Пусть это ничего не значит. Они не расстанутся.