1.
“Две Луны, Одна Звезда” идёт два сезона.
Гилана Велета, Нереварина, исполняющего роль Неревара, начинают узнавать на улице, начинают любить, считать гениальным актером.
Но он просто исповедуется на публике, а потом как можно быстрее убегает.
Крассиус, не знавший, как заставить его говорить тет-а-тет, дал ему возможность рассказывать - пусть вот так, чужими словами. Странно, но Гилан ни разу не подводит его. Не забывает слов, не вытворяет чего-нибудь эксцентрического, не проваливает спектакля, увлекшись своими странными делами. Пару раз заговаривается после шоу - то задаёт вопросы не-Ворину, то вдрызг ругается с не-Аландро Сулом, утверждая, что эшлендеры таких татуировок не носят. Но и только. Мелочи. Бывали актеры хуже и капризнее. Гилан почти святой по сравнению с ними.
Но даже на сцене Велет… не договаривает. И это странно: сперва он и правда выворачивался наизнанку, а после того происшествия с не-Аландро… не в драке же дело?
Что-то иное.
На третий сезон Курио пьесу не продляет. Видит: Велет сгорает потихоньку. Перепроживает всё снова и снова… но не находит ответов, а по ночам продолжает рвать себе душу, а иногда и тело. Зачем?..
Меры - не люди. Их привязанности порой необъяснимы для короткоживущих; их маниакальные чувства горя, мести и отчаяния в случае утраты - тоже. Хотя Крассиус видел очень разных меров, и не все они были настолько сложны.
С удивлением Курио осознаёт, что Велет становится неотъемлемой частью его собственного дома и распорядка.
Кто-то способен жить один; кто-то и вовсе не нуждается так сильно в одобрении, принадлежности или заботе. Кто-то от одиночества оказывается изранен.
Крассиус видит в отсутствующей усталости Велета великий, сломанный талант любить; привязываться, быть верным... растраченный на призрак, пыль, иллюзию, враньё тысячелетней давности. Сам Курио далеко не святой; более того, он совершал и откровенно дрянные поступки... которые вполне способен повторить.
Но не здесь.
Здесь ему хочется починить.
Он давно так не увлекался кем-то; и думал, право же, что объект его интереса будет кем-то ярким, бурлескным, или, наоборот, хитрым и интеллектуальным… но не мером, который третьего дня проснулся, шепча заклятье от злых духов на кимерисе, и выбрался через окно на крышу, мать его, всего кантона, где сидел на ветру и молился вслух, раскачиваясь, как полоумный.
Как было бы просто, будь это всё… цинично. Увлечением. Похотью. Проходящей влюбленностью.
Курио иногда хочется себя так настроить, порвать с ним - но Гилан возвращается после суток отсутствия и приносит ему букинистическую редкость. Или цветок, который считается исчезнувшим. Или целует сам, и это дороже всяких подарков, даже если проклятый данмер пахнет тиной и подсохшей кровью.
Потом он берет листы, только что исписанные Крассиусом, и читает. Ничего не говорит, но читает всё, иногда по нескольку раз.
Потом он идёт на рисовые поля и помогает - простым мерам, словно повторяя подвиги Вивека. Упахивается там, словно хочет заглушить боль и вырубить физическое тело.
Потихоньку его начинают считать святым.
Потихоньку Курио понимает, что не сможет его бросить, и даже если в какой-то момент Велет решит уйти, то попросту не будет отпущен. Он нужен не только своей стране, пусть и далёк от яростного Неревара, каким его рисуют книги.
Или наоборот - слишком опасно близок, но в это не хочется верить.
2.
Их личное общение странно. Как бы ни хотелось иного, Курио всё ещё относится к своему подопечному бережно.
Гилан до ужаса телесен; может устроиться вечером у ног, прижаться щекой к бедру; обнять, пригреться, словно кот, если гладить ему волосы. Он тянется к ласке, но при намеке на секс тускнеет и зажимается.
Близкие друзья и любовники спрашивают Крассиуса, что случилось; его всё чаще посещают приступы дурного настроения, и причины - явно в юродивом данмере, что бродит по поместью Курио.
Он может быть отлично одет и казаться почти вменяемым, хотя на дне глаз что-то не то.
Он может заявиться в рыбацкой робе и спросить, не хочет ли кто сырых молок.
Но все понимают: Курио сделал ставку на восходящего Святого, и все странности придется терпеть. О том, что Крассиус способен на такую глупость, как влюбиться в настолько безнадёжный объект, никто не помышляет.
Сам Гилан постоянно вертит в руках монетку, которую получил от необычного имперского солдата в Пределе.
Каждый раз в ней отражается новое лицо, и это никогда не его собственное.
Сегодня он видел рыжеволосую данмерку с длинным ртом и взглядом харизматичного богомола.
Вчера - мера-прошедшего-через-время, с именем Шармата, искусственными внутренностями и вполне настоящим ожогом в половину лица.
Монетка вертится, замирает в произвольном положении...
Пухловатый улыбчивый имперец, словно не понимающий, что тут забыл. Темнокожий данмер с двемерскими губами и пугающим взглядом. Данмерка с волосами на левую сторону, правая - с татуировкой; вредозобник и трама, шипы и мечи. Не босмер и не данмер, меняющий лица, словно даэдра...
Кто все эти люди и меры? Зачем...
Он просит Крассиуса создать интерактивную пьесу - что-то новенькое - и начинает импровизировать. Каждые три вечера Нереварин в его исполнении - отличный от других, и его можно коснуться. Он пытается вспомнить Луну-и-Звезду десятками способов, и каждое воспоминание отпускает. Их опыт такой же больной, трудный, сложный. Их опыт - новые цветы на безымянном алтаре, что он установил в своей комнате.
Они все говорят тысячью-и-одним голосом, и Гилан слушает. Он так хочет не слышать, но не может, потому он становится их голосом, ведь пропустить через себя - единственный способ не принимать. Но рано или поздно любой глашатай хрипнет, и Гилан прекращает новый опыт так же спонтанно, как начал - и отказывается выходить на подмостки наотрез.
Труппа по нему не скучает.
Труппа была готова пойти на… некоторые издержки, только бы его присутствие наконец кончилось. К счастью, не пришлось.
Актёры не рассказывают Крассиусу, что краска, которой Гилан делает себе грим, всегда на живой крови, а смесь, что идёт на высокую прическу Хортатора, действительно по древнекимерскому рецепту - из золы, извести и секреции шалка.
3.
Курио рассеянно любуется, как Нереварин идёт по песку.
Небольшой рост и грациозность бывшего циркача ему идут - даже валяясь в постели, Гилан похож на непосредственное и ловкое животное, которому почти всё равно, с какой конечности встать, как именно извернуться... и вот так, в движении, он ещё более настоящий.
Велет, вырванный из Вварденфелльской трясины, возвращённый к берегам Нибена, словно чуть-чуть очнулся от долгого и мутного сна.
Месяц назад он попросил Крассиуса прервать все постановки и съездить с ним в Сиродил. Очень тихо и словно невзначай, смотря в сторону, только что обсудив вкусовые качества десерта. Дурак бы не понял: если такую ненавязчивую просьбу упустить, повторения не будет.
Будет... какая-то выходка.
Вроде исчезновения без следа.
Потому Курио привел дела в порядок, достаточный для месячного путешествия, и озаботился порталом в Имперский Город. Можно, конечно, было бы именно поехать... но время - деньги.
И риск.
Нереварин живёт с ним почти полгода, и каждый день рядом словно чем-то не полон.
Нереварин… да какой из Велета Нереварин, сказали бы многие!
Те, кто не видел его чертящим железом на собственной коже символы, бывшие древними ещё при Велоте; и чертящим их на чужом теле.
Те, кто не видел его обрывающим на себе одежду, потому что она недостаточно кимерская, или слишком хорошая, или слишком плохая; и обрывающим её с других, потому что ему мерещатся шпионы и ассасины.
Те, кто не видел, как он может отдавать приказы - изменившимся голосом - и потом смотреть больными глазами, выискивая врагов.
Святой, грешный, безумный Неревар-ин.
Курио много раз писал о недостаточности, но теперь понял её истинное значение. В Нереварине полно загадок, но не срежиссированный факт становления этого потерянного юноши данмерским героем, не факт возможности перерождения души через снорукав и не факт воссоздания пророчества мантлингом занимают ум Крассиуса: пророчества - политическая возможность, которую Курио Хлаалу - и Агент Курио - конечно же, использует.
Но Крассиус-частное-лицо, Крассиус-мужчина-имеющий-слабости... вот кто действует эффективнее и взбалмошнее первых двух. Он импульсивен. Иногда слишком. Он хочет пролить свет на другие тайны.
У Нереварина полно загадок, но у данмера с заёмной фамилией Велет есть свои. Может, мельче рангом, не такие важные для мира, но Крассиус был бы плохим драматургом, если бы не интересовался чужими судьбами во всей их сложности.
У Велета было прошлое до всего пепельного кошмара, на который судьба - или хитрый план Клинков - обрекли его.
Сейчас, когда Гилан сидит, полураздетый, на кучке песка, улыбается солнцу и позволяет ветру растрепывать свои длинные и прямые волосы, Курио видит просто мера, который никогда по-настоящему не был мером; три десятка лет - а "счастливых часов" дай Забвенье, вполовину, если не в четверть.
- Такую раковину нужно строить всю жизнь, - Гилан выуживает из волн ракушку в ладонь размером и теперь прислушивается к шуму внутри.
Курио улыбается.
Сидит в тени, на камне; не очень любит раздеваться под таким палящим солнцем. Шкура тут же покроется волдырями... это серокожим всё равно, их хоть в вулкан кидай.
Но перебирается к данмеру.
Так хочется коснуться его.
Потянуться; отвести от чуть ссутуленных плеч длинную черную прядь, положить ладони у шеи. Нащупать указательным пальцем ямочку у ключицы, большим - выемку шрама. Гилан упоминал, что его несколько раз серьёзно высекли в детстве - и это осталось. Новые раны корпрусная плоть лечит сама.
Размять немного… мышцы у Велета почти всегда перенапряжены. В ответ на заботливое касание Гилан подаётся; чуть откидывает голову. Жаль, что каждая его попытка расслабиться ведет вникуда - стоит Гилану отпустить себя слишком сильно, он начинает дышать чаще, кусать губы; потом вздрагивает и пугается. Молчаливая, убийственная паника. И сейчас происходит так - вот он почти начал улыбаться от удовольствия, а вот уже вырывается, вспомнив какую-то часть своего сна; Курио перехватывает его поперек груди, и Гилан потихоньку обретает понимание своей позиции в пространстве, успокаивается снова, но всё равно дышит загнанно.
Хорошо, что драться не начал.
Растерянно гладит Курио по щеке.
- Прости, - роняет сдавленно, отрешенно. - Прости. Мне хорошо, когда ты делаешь так. Прости. Это не ты виноват.
Крассиус устало прижимается лицом к его волосам.
Сентиментальность - не его конёк. Встряхнуть бы. Выбить всю эту дурь…
Почему он сам так хочет доискаться в Нереварине того, чего в нём, может быть, и нет вовсе? Сидеть так, кожа к коже, приятно - и грустно. Дело даже не в том, что так и не получается нормально разделить постель.
Дело в том, что…
Человека, идущего совершенно обычной походкой по пляжу, безо всякого оружия, безо всякой спешки, но словно прячась за другими, первым примечает всё равно Курио.
И Курио пытается как-то повернуться, но призванный кинжал всё равно летит прямо в него. Гилан ловит его собственным плечом; выдёргивает и бросается на убийцу быстро, молча и страшно.
Достаточно было бы перерезать горло, но Велету сносит крышу - и пока Крассиус, не очень молодой имперский агент, попросту пытается встать (отсидел ногу из-за Гилановых выкрутасов, вот глупость!) - Велет превращает лицо нападавшего в какую-то костяную кашу, тихо, не по-человечески воя на одной ноте и кроша череп даже не кинжалом - тот давно вернулся в Обливион - а кулаками, пальцами, голыми ладонями.
Это отвратительно.
Человек давно мертв.
Гилан тянется к Крассиусу, проводит испачканной в крови и мозгах рукой ему по лбу и щекам, оставляя отметины и кусочки мерзости.
- Я не хочу быть Нереваром, - говорит Гилан. - НЕ ХОЧУ.
Крассиус в этот момент очень хорошо понимает - действительно понимает, - кого именно Велет сдерживает всё это время.
Кого и какой ценой.
Сдать бы его страже.
Сдать какому-то другому агенту. Здесь, близ Сиродила, это будет легко сделать.
Забыть бы про эту напасть, про этот созревающий яд; избавиться от данмерских проклятий, проблем, потусторонних, древних, заплесневелых тайн. Не драматургу, едва способному оказать настоящее сопротивление обученному воину, бороться с подобным; кому это вообще по плечу - Вивеку? Императору?
Но не Неревар, желающий прорваться на Нирн, а драный Велет сейчас закрыл его собой, и плевать, что корпрусному так было проще. Драный Велет смотрит на него, сидя на груди у трупа, обмазывая чужой кровью, и впервые откровенно просит помощи.
Крассиус Курио - импульсивный человек.
- Как ты хочешь уйти с роли? - спрашивает он, смотря Велету в глаза, и тот улыбается - прямо, дико, страстно, как никогда не улыбался и никогда не смотрел на кого-то, кроме своего Консула.
- Есть Дом, что должен быть оплакан. И грехи, что должны быть отомщены. Но я не хочу ни плакать, ни мстить, ни ходить их путями.
Почти обнажённое тело изгибается, алая кровь на серой коже черна.
Черные волосы Курио слипаются, но Гилан перебирает их, пачкая, пачкая его всего, входит в какое-то исступление, рассматривает оставляемые следы.
Пляж, слава всем богам и даэдра, сделался пустынен - только чайки летают.
Наверное, кто-то позвал стражу.
- Я не хочу перерождения, - Гилан повторяет, слегка механически, одни и те же движения, но сквозь них прорывается цель - увидеть.
Ощутить того, кто перед ним. Запомнить.
Вобрать наконец в свой мир, включит в оборот чувств и мыслей. Впитать.
- Ты хочешь жить или ждать? - Курио ловит его лицо в свои ладони, и почти в этот же момент их окатывает солёной волной. Гилан не обращает внимания.
Труп размывает; розовая пена оседает вокруг, сверкает в чаше размозжённого черепа.
Чёрно-красная вода в бело-гранатовой рамке.
- Твой сон мертв, а я ещё нет, - Крассиус краем сознания отмечает, что обстановка просто восхитительно больная, подчёркивает драматизм ситуации; вот если бы океан еще шумел чуточку меньше…
Он не считал себя способным на это; но наверное, слишком долго жил среди данмеров. Слушал их легенды, выучивал обычаи, которые они забывают сами, читал справочники по этикету, ментальности… в какой-то момент роль и правда вышла за рамки сцены.
Он не считал себя способным, но поцелуи в непосредственной близости останков асассина-неудачника горько-сладки; и вовсе не потому, что троп неудачен и дик - уж кто-кто, а Крассиус знает, как обращаться с двусмысленными инструментами.
- Я отомстил достаточно, - шепчет Велет, а потом разворачивается к морю.
Кажется, дядюшке Крассиусу повезло найти какую-то неведомую заднюю калитку - с ним, при нём, из-за него говорит не осколок, но целое, которое этот осколок ранил и почти убил.
- ОТПУСТИ МЕНЯ! - надсаживается Гилан, пытаясь перекричать волны.
Его накрывает снова - окатывает с ног до головы.
Тишина сердится. Но с ней можно спорить.
Ты предашь меня?
Ты отпустишь меня?
Очистишь?..
Когда стража прибывает на место, то Курио деловито объясняет, что к нему подослали убийцу (право же, желающих - пруд пруди), а его спутник, досточтимый мутсера Велет, благодаря своим физическим талантам, сумел защитить обоих от опасности.
Вопросов не возникает.
Им даже обеспечивают транспорт и охрану.
Всю ночь Крассиус не может сомкнуть глаз: Велет на заднем дворе (хорошо, что они сняли дом. Хорошо, что дом этот не в самом городе) воет, как по покойнику, и не даёт подойти к себе.
Жжёт костёр из своей одежды и каких-то украшений.
Лучше не знать, что он там вытворяет ещё.
Лучше ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не знать.
Весь следующий день он занят тем же самым, и когда Курио пробует всё-таки посмотреть, то видит только дым и движение и слышит совершенно омерзительные звуки. Что-то трещащее, и что-то влажное, и что-то старое, старое, старое…
В какой-то момент, как ему кажется, он ощущает присутствие Векха, но дом и без того погружён в спячку, дрожит и меняется, как сон.
Вполне вероятно, что от очистительных ритуалов Гилан перейдет к погребальным, и лучше не вникать, что это на самом деле значит для велоти.
Курио просит охрану никого не подпускать, если какие-то зеваки вздумают подойти к дому хоть на сотню шагов.
По-хорошему, дом потом нужно сжечь.
4.
Утром он приходит - шатающийся, в следах земли, ритуальной краски, копоти, страшный, словно одни глаза живут на белом от потрескавшейся золы и глины лице. Курио хочет встать с кровати, спускает ноги на пол - Велет опускается на колени, устало трётся щекой о его бедро.
Устало. Медленно. Запоминая ощущения.
Дежа-вю - темных разводов на белой коже…
Словно коснувшись этой истории, нельзя не замараться.
Словно Гилану нужна новая реальность. Всё, что он может испытывать - головокружение.
Он не знал ни единой формулы, ни единого слова - и вытащил из памяти Неревара Индорила Мора, которым никогда не был, всё, что могло бы помочь убить его снова.
Он убил своё тело и дал даэдра пожрать его.
Он втирал пепел Дома Забот в раны своей души, чтобы они не закрывались слишком рано, и промывал их от слов возлюбленного, что были ложью, замешанной на старой памяти.
Теперь… теперь у мира снова есть только четыре направления.
Человек, который почему-то оставался рядом последнее время - удивительный.
Не умеет колдовать. Не знает даже самых простых приёмов. Но знает что-то другое. Например, как оставаться самим собой, или как найти дорогу… (разве не для всех даже самый обычный день не состоит из трёх разных? Разве не каждого голоса осуждают и приманивают каждую секунду? Нет, Айем; да, Сехт - я верю тебе - я верю, верю, - я безумен - но я хочу хоть немного опомниться - заберите с собой того, кого не смогли добить - да, Векк?.. Не убегай… не убегай; мне нужен последний удар твоего копья, слышишь? Хоть в этот раз, бей прямо; я открыл тебе сердце. Оно было открытым всё это время, но ты не желал смотреть).
Гилан осторожно нащупывает путь назад. Или вперед - куда-то прочь из клетки, в любом случае. И человек (не самый лучший и не самый ужасный - в том и дело, что просто живой) - как маяк в бушующем море.
Пусть он переживает из-за несовершенства тела.
Или из-за того мертвеца. Из-за следующего пустого сезона. Или денег. Из-за чего ещё? Зато его самого теперь видно.
Не говорить же ему, что уже очень долго - почти со времени исхода с Красной Горы - все люди и меры для Велета почти на одно лицо. Хелсет стал исключением, но сам Гилан не сказал бы, почему...
Просто он не хочет больше - видеть размытые лица.
Не хочет быть
весь изнутри и биться о мир, как мотылёк о стену бутылки. Бутылка разбита? По крайней мере, даже ощупывать осколки вслепую - уже радость. Позволяет почувствовать ветер. Позволяет не забыть, что ты свободен.
Они засыпают вместе - в непосредственных остатках ритуала - Велет, уткнувшийся лицом Курио в живот (тот пытается не думать, что мог бы тренироваться чуть побольше), и Крассиус, бездумно смотрящий в потолок, пока не начинают слезиться глаза.
Далекой пепельной земле надо отпустить своё прошлое.
Велет впервые не истерит под его руками - не отдергивается, не дышит не_так. Просто спит.
Дурацкая, неуютная, неуместная, непредсказуемая, местами тошнотворная жизнь - какую ещё ты хотел, Клинок - и в чьей руке на самом деле твоё лезвие?
Велет-Велот.
Ничего общего. И это как раз хорошо.
Проснувшись под вечер, Крассиус не верит - но поверить приходится.
Что Нереварин, бывший занозой в сердце, смотрит не сквозь него, а в глаза - он, всегда избегавший взгляда.
Что можно велеть слугам натаскать воды - без всякой магии, ну её нахер - уволочь его в огромную, банальную, простую имперскую бадью, отмывать самому, “до скрипа”, смешить, целовать запястья - а потом отнести в спальню, где уже успели все выкинуть и сменить.
Торжественно, почти… Крассиус любит эффекты, но иногда они лишние. Да и данмер тяжёлый, вывинчивается из рук, грациозно приземляется, ударяет пятками в пол.
Неловко, на ухо, цепляясь руками за плечи, сбивчиво - просит… Курио аж кажется, что ослышался. Говорить с собой. Не уходить. Простить. Попробовать… ещё. Иначе. Проще. Лучше. Попробовать, чтобы получилось...
Нет, он вовсе не желает сменить сорт дурмана.
Просто хочет узнать - каково видеть кого-то другого. ВИДЕТЬ. Ощущать. Вступать в диалог. Знать, что слышат… слышат. Не вышвырнут в котел для измельчения мяса, в живые кошмары, в незаживающую тысячелетнюю беду.
Гилану больше тридцати - а кажется, что шестнадцать, и горячности столько же. И он наконец говорит.
Слушая срывающийся и стыдливый шёпот, ощущая тонкие и беспокойные пальцы в своих волосах (те самые, что могут ломать кости), стучащее в располосованной обрядовым кинжалом груди сердце, Крассиус начинает понимать, что кажется,
приехал. Начал эту историю с дрянного, похмельного, низкого поступка, а закончил так, как подобные вещи обычно не заканчиваются. Почему вообще…
Почему ОН?..
Писал бы такую пьеску - сам бы себя освистал… Но да, да, увы, какой моветон - за этого мера он отдаст всё - и скорее всего, так и придется когда-нибудь сделать. Но не сейчас.
Сейчас самым лучшим будет наоборот, взять то, что предлагают - и не откладывая. А уже потом разбираться, что за подарок на самом деле подбросила ему судьба и кончился ли дурной сон, навеянный Красной Горой, разрушенной Алой Башней, истекающей кошмарами, словно каменной пробкой перед извержением, на самом деле.
Солёный ветер дует с моря, колышет занавеси на окнах.
Будет шторм.
