* * *
В Порт Лласте море было другим: не сизовато-синим, как в Невервинтере, а изумрудным, с проблесками серебра. Тамирис позволила себе полюбоваться им с минуту, пытаясь дышать размеренно и глубоко, прежде чем пересекла небольшую площадь, разделявшую стоянку почтовых карет и «Казармы Кендрака». Солнце только взошло, но в маленьких городах встают рано, и торговцы уже раскладывали на прилавках товар. Тамирис показалось, что она узнала Мэлин в охотнице, передававшей лавочнице связку куропаток, но та стояла спиной, пересчитывая полученные монеты, и Тамирис постеснялась ее окликнуть. Она толкнула грубо сколоченную дверь. Изнутри пахнуло кислой смесью пота, портянок и дубленой кожи, но большая полутемная зала «Казарм Кендрака» больше походила на бар обычной таверны, чем на штаб местного ополчения. За длинной стойкой лысый старик о чем-то спорил с миловидной, капризного вида блондинкой. Они оба одновременно повернулись к Тамирис, и та порадовалась, что перед поездкой в Порт Лласт переоделась в шелковую мантию и заколола волосы черепаховым гребнем — такую элегантную особу не должны огорошить с порога воплем: «Закрыто!» — Мне сказали, я могу найти здесь господина Дункана Фарлонга, — Тамирис сама поразилась, до чего ровно прозвучал ее голос. — Дунка, что ли? Да он на плацу, проверяет манекены, — лысый дернул подбородком в сторону задней двери. — Вместо меня тренирует сейчас ребят... Он ведь ничего не натворил? — крикнул он уже ей в спину. Тамирис мимолетно задумалась, кем посчитал ее старик и что рассказал о себе Дункан, перед тем как почему-то взяться за подготовку ополчения в маленьком городке. — Нет, — сказала она. — Это дело семейное. Что ж, действительно можно было и так сказать. Плацом назывался задний двор, вытоптанный до каменной твердости. Тамирис заметила несколько мишеней для стрельбы да пяток тренировочных манекенов, прежде чем сердце вновь скакнуло к горлу, мешая дышать. Разом растеряв всю уверенность, она замерла под навесом, глядя на мужчину, заправлявшего солому в брюхо изрубленного манекена. Она думала, он изменится больше за тот год, который они не виделись, и боялась этих перемен. Но он был таким же, как в их первую встречу, — в поношенной тунике и растоптанных сапогах, с обметавшей скулы щетиной и кончиками острых ушей, торчавшими из растрепанных волос. Только вот движения утратили прежнюю живость, и он даже не обернулся на скрип двери, — тот самый Дункан, который всегда бежал в десяти направлениях сразу, одновременно улыбаясь и бушуя, не в состоянии даже минуты помолчать. Семейное сходство с братом обозначилось резче и стало пугающим. — Дункан… — позвала Тамирис и едва услышала собственный голос. Он резко выпрямился, и она заметила скользнувшую по лицу гримасу, — возможно, ранение, о котором вскользь упомянул Дэйгун, было серьезнее, чем тот пожелал сказать. И все же больше на лице не отразилось ничего; Дункан по-прежнему стоял и молчал, сжимая в руке пучок соломы. Тамирис неуверенно сделала несколько шагов ему навстречу. Быть может, это было большой ошибкой — приехать сюда. Быть может, последнее, что сейчас нужно Дункану, — это видеть ее, расфранченную и снисходительную, готовую обогреть своим великодушием все потерявшего дядю… — Тами, — произнес он хрипло. — Тами! Его пальцы до боли сжали запястье Тамирис; второй рукой он торопливо и неуверенно, точно слепой, ощупал ее лицо. — Живая, — наконец вынес он вердикт и с размаху сел на поверженный манекен, прикрывая ладонью глаза. Испуганная Тамирис поняла, что он плачет. — Ты что? — Она опустилась на колени в пыль рядом с ним, неловко обняла. В нос ударили запахи, о которых всегда ворчал Сэнд: уксуса, пота, нестиранной туники и несбывшихся надежд, но еще — кожи того мужчины, которому она утыкалась носом в шею после занятий любовью, вдыхая ее мускусный аромат. — Да, я живая. Все хорошо. Куда я от тебя денусь…Прежние места
20 октября 2019 г. в 21:38
Это был второй раз, когда Тамирис видела Невервинтер с моря. Тогда они подплывали на рассвете; вылезли из каюты невыспавшиеся, измученные качкой, зевали и ежились на пронизывающем ветру, глазея на приближающийся город. Они — не она одна.
На мгновение Тамирис увидела их, словно наяву — Нишка хохочет и машет руками, словно матрос, двадцать лет проживший на необитаемом острове, Келгар охает и кряхтит, боясь оторвать взгляд от надежной суши, Элани спокойно сидит на канатной бухте — и тут же постаралась выкинуть эту сцену из головы. Стоит только начать вспоминать, и трудно будет не сожрать себя задолго до того, как корабль пристанет к берегу. Дура она была, когда думала, что Голод — действительно что-то вроде непреодолимого желания есть. В том и сила проклятия, что это сожаления и одиночество, грызущие изнутри, пока не оставят только пустую оболочку, и неважно, есть в тебе душа или нет. Тамирис была совершенно не уверена, что окончательно от него освободилась.
Поэтому она сидела на бухте (совсем как Элани когда-то…) и, сколько могла, водила глазами по строчкам книги, пока сгущающиеся сумерки, суета матросов и близость Невервинтера не заставили ее сдаться. Город медленно надвигался на нее — черный фигурный силуэт на фоне алеющей полосы неба, с мерцающими точками огней. Тамирис благословляла темноту, скрадывавшую краски: это не давало выискивать взглядом лиловую крышу «Утонувшей фляги» уже сейчас. И все-таки она не могла найти себе места: хотелось бездумно выпускать вспышки заклинаний из кончиков пальцев, перебирать пуговицы на блузе, разорвать и собрать нитку бус. Дэйгун всегда надеялся, что она избавится от этих привычек, когда повзрослеет, но, кажется, с возрастом все становилось только хуже.
Поймав себя на том, что обрывает бахрому рашеменской шали — прощального подарка Ганна — Тамирис все же заставила себя встать и ухватилась за поручень, почти уверенная, что дерево начнет дымиться под руками. Обмануть себя не получалось: она не могла перестать думать ни о Нишке и Элани, ни о кошмарах, ни о черном языке, облизывающем потрескавшиеся губы, и свистящем шепоте из глубины Стены Неверующих: «А может, ты ищешь своего дядюшку здесь, лапуля? Я устроил ему великолепный погребальный костер… спирт очень хорошо горит, ты знаешь? Лучшая смерть для достойного трактирщика… если его хоть когда-то так можно было назвать…»
Зачем вообще она решила вернуться в Невервинтер? Почему не попросила Келгара прислать за ней корабль, не задержалась подольше на Севере? Она могла узнать судьбу Дункана, задав в письме один-единственный вопрос. Любой ответ было бы легче принять на расстоянии; море — лучшая преграда для глупостей. А вместо этого она вновь оказалась в Невервинтере: не рыцарь-капитан, а дуреха с сиротским узелком, торопящаяся первой из пассажиров спуститься на берег, где ее никто не ждал.
Ей показалось, эта часть Доков стала еще более неприветливой, чем раньше. Оживленный порт остался позади, и пусть кое-где горели фонари и светились окна, мельтешение теней почему-то наводило Тамирис на мысли о глазных яблоках, беспокойно движущихся за веками во время дурного сна. Она бежала по улице своего кошмара, тихой и пустынной.
И вдруг морок рассеялся. Уличные коты сцепились в переулке с диким мявом; бряцая амуницией и над чем-то гогоча, прошел патруль городской стражи; на верхних этажах мужской голос затянул, отчаянно фальшивя, похабную песню, — и Тамирис остановилась, сама себе удивляясь. У безлюдья не было ужасных или драматических причин: день был будним, вечер — прохладным, в порту стоял только один корабль, и рашеменские моряки наверняка пойдут гулять в «Медвежью лапу». Единственным кошмарным созданием на улице была она: растрепанная, вспотевшая, тяжело дышащая.
Подхватив узел с вещами под мышку, Тамирис уже медленнее двинулась вперед. Ей даже захотелось расчесаться, может быть, вплести в волосы новую зеленую ленту, чтобы не войти во «Флягу» совсем уж замарашкой…
Ей никогда не нравилось соседство «Фляги» с «Пустошами» — остатками огромного пакгауза, уничтоженного пожаром еще во время первой войны с Лусканом; и все же она так привыкла просто прибавлять шаг, обращая поменьше внимания на закопченные балки и готовые обрушиться стены, что сейчас тело быстрее занятого пустяком рассудка поняло, что развалинам пора бы уже закончиться.
Тамирис столько раз представляла, как именно может сбыться старый кошмар, а все равно застыла посреди мостовой, ошеломленная и совершенно не готовая к реальности. Она все еще видела почти наяву светлые стены, синие рамы с перекрестьями в виде изящно изгибающихся ветвей, кадки с петуниями, которые Дункан яростно оберегал от посягательств жаждущих с шиком помочиться моряков, — но перед ней был только заросший бурьяном пустырь, груды битого кирпича и черепицы, да две смутно различимые в темноте печные трубы. Епископ не врал: похоже, спирт действительно горел хорошо.
Если бы Тамирис услышала сейчас что-нибудь — даже не песню о тамариске, просто чужой голос, — наверное, она бы бросилась прочь и бежала, пока не рухнула замертво. Но вечерний город по-прежнему был тих, и все, на что ее хватило, — это крепче прижать к себе узел с вещами. Она совершенно не знала, куда его деть, как взять поудобнее; в голове была только звенящая головокружительная пустота.
— Не надо, — сказала Тамирис и запнулась, сама не понимая, против чего именно протестует.
Она подумала, что стоит, несмотря на позднее время, постучаться к Сэнду и расспросить его, потом вспомнила, что он мертв, как почти все остальные. Наверное, что-то мог знать Сэл, если он жив, — но его можно найти только в Крепости-на-Перекрестке, а до нее так далеко, и нет сил придумывать, как туда добраться.
Она переступила с ноги на ногу, растерянно потопталась на месте, все так же погруженная в блаженную пустоту, как в шесть лет, когда свалилась с дерева животом на выступающий корень и мгновение не чувствовала вообще ничего, прежде чем вернулось дыхание и брызнули слезы.
Кто-то окликнул ее по имени. Наверное, она уже немного пришла в себя — или ей стало совсем все равно — чтобы смочь просто обернуться. На удивление не осталось сил: это вдруг показалось совершенно естественным, само собой разумеющимся, — увидеть Дэйгуна на невервинтерской улице.
— Папа, — сказала Тамирис.
Сквозь все-таки подступивший к горлу комок это слово оказалось легче выговорить, чем «отец».
— Рад, что ты вернулась.
Всего на мгновение она ощутила прикосновение холодных перчаток к плечам и сухих губ — ко лбу, и вдруг разозлилась: ну почему хоть раз он не мог просто ее обнять, хотя бы сегодня назвать «дочкой»?! Но гнев потух, даже не разгоревшись: она-то ведь тоже не бросилась Дэйгуну на шею, не расцеловала в обе щеки. Это Дункан вечно тормошил ее, обнимал, дразнил, осыпал похвалами, пока она не оттаивала и не поддавалась его настроению…
— Он умер, да? Он умер?!
Ей показалось, что она увидела промельк разочарования на непроницаемом лице Дэйгуна, но не было сил изображать хорошую дочь. Да, такой она была, легкомысленной и неблагодарной, и первая ее мысль была не о приемном отце.
— Жив. Он всегда выживал там, где умирали другие.
Тамирис не смогла подавить полный облегчения всхип: если Дэйгун говорил о Дункане с обычным презрением, значит, тот не сошел с ума и не стал бездомным калекой. Она чувствовала: несмотря на всю неприязнь, отец не стал бы злорадствовать, случись с братом непоправимая беда.
— Я боялась, он сильно пострадал… — пробормотала она, наконец-то догадавшись обхватить узел обеими руками.
— Ты знала, что случилось?
— Там, где я была, одно… существо сказало мне, что убило Дункана. Сожгло его вместе с «Утонувшей флягой».
Куча мусора на пустыре вдруг сложилась в лицо Епископа — такое же, как в последнюю встречу: серая, словно камень, плоть, пергаментная растрескавшаяся кожа, запорошенные пылью глаза. Тамирис торопливо отвела взгляд от пепелища.
Дэйгун кивнул, словно и не ожидал услышать что-то менее странное.
— Да, таверну подожгли во время эвакуации Невервинтера. Дункан был внутри. Его ранили, но он выбрался. К счастью, никто больше не пострадал. Мне говорили, это было неспокойное время, много мародеров.
— Это сделал не мародер.
— Я тоже подумал, что с ним пытался расправиться один из бывших подельников, хоть Дункан и старался убедить меня в обратном. Если полжизни заниматься темными делами, всегда стоит ожидать, что прошлое однажды возникнет на пороге с кинжалом.
Трудно было сказать, верил ли сам Дэйгун в то, о чем рассуждал сейчас не без некоторого удовлетворения, но Тамирис не собиралась его разубеждать. Видит Мистра, она сама едва-едва понимала ход больных мыслей Епископа, и в этот темный лабиринт стоило заходить с факелом лишь для того, чтобы его поджечь, как…
…Как «Флягу» — и Тамирис вновь едва не расплакалась, будто узнав о смерти еще одного друга. Таверна была детищем Дункана, его гордостью, радостью, а для нее — вторым домом; столько с таверной было связано воспоминаний, и плохих и хороших, и вот от нее остались только горелые доски и мусор. Даже будь у Дункана деньги ее отстроить, ничто уже не стало бы, как прежде.
— Где он сейчас?
— Не знаю.
— Как? Ты ведь был с ним после… этого?
— Был. Мы даже вместе искали тебя после твоего исчезновения. Но потом наши дороги разошлись. Не знаю, что с ним стало. И знать не хочу, — Дэйгун забрал у нее злополучный узелок. — Пойдем. Тебе надо под крышу, согреться и поесть чего-нибудь горячего. Вид у тебя измученный.
— Вы снова поругались?
Дэйгун слегка качнул головой — непонятно, означало ли это «да» или «нет». А может, не то и не другое: ругаться могла Тамирис с Нишкой или Карой, а братья Фарлонги отталкивались, словно магниты. Тоскливо было думать, что это она, Тамирис, стала их одинаковым полюсом — конечно же, далеко не первым и не единственным, но легче от этого не становилось.
— Как ты понял, что я буду здесь сегодня? — Она решила не уточнять, где именно «здесь»; может быть, просто в этом городе.
— Не так уж много кораблей из Мунсалтира заходит в Невервинтер.
Значит, Дэйгун ждал ее. Может быть, как только получил письмо, не просто примчался в Невервинтер, но и ходил в порт каждый день, высматривая корабль из Рашемена. А ей даже в голову не пришло, что он захочет ее встретить. Считала само собой разумеющимся, что если уж попросит отца сообщить о том, что она жива, только Келгару, и не поднимать вокруг ее возвращения никакой шумихи, он сделает это — и, может быть, просто уйдет бродить по притихшим Топям.
— Папа… — во второй раз это слово выскользнуло уже принужденно, и Тамирис запнулась. — Отец… Ты ведь побудешь немного в Крепости?
— Разве ты направишься туда?
Было бы легче, если бы он набросился на нее с упреками, напомнил, что она выбрала легкомысленного, ненадежного мужчину, от которого уже ушла однажды — к лучшей жизни, а теперь зачем-то роется на пепелище. Тамирис попыталась подобрать какой-нибудь ответ: что она просто хочет увидеть Дункана, убедиться, что с ним все в порядке, чтобы спать спокойно; это вовсе не означает, что она хочет снова с ним сойтись; в конце концов, Дункан когда-то здорово помог ей — и Крепости-на-Перекрестке — с деньгами, переведя на ее имя свои сбережения; и нет, это не значило, что он пытался от нее откупиться или загладить свои прегрешения…
Дэйгун остановился. В темноте Тамирис видела, как блестят его глаза, но не могла разглядеть выражения лица. Голос оставался таким же, как и всегда — ровным, холодноватым.
— Я никогда ничего не запрещал тебе и не собираюсь начинать сейчас. Это твое право — самой выбрать, какой будет твоя жизнь.
Он все еще как будто читал ее мысли, и Тамирис все еще предпочла бы столкнуться с его гневом. Но жизнь далеко не всегда дает удобную лазейку, в которую можно проскользнуть без угрызений совести.