Прости меня, моя любовь

      Тем вечером Валентина пришла к своей подруге. Полковник Рогозина сидела перед телевизором и щелкала пультом по каналам. После слов подруги: «У тебя гонорея», Галина словно окаменела. Подавленная, ошеломленная, она автоматически проходила назначенное Валентиной лечение. Как будто выполняла роль немого и безропотного приложения к постели. Как врач она знала, что есть такое заболевание, но какое отношение оно может иметь к ней, до ее сознания не доходило.       — Галя, привет! Как ты себя чувствуешь?       — Спасибо, немного лучше, — ответила полковник. — Лекарства принимаю…       — На работе все нормально, — сообщила Антонова. — Круглов просил тебе передать…       — Не хочу ничего слышать о нем, — перебила ее Рогозина.       — Вы поссорились?       — Пойми: он меня заразил, — ответила Галина.       — Об этом я и хотела с тобой поговорить, — начала Антонова. — После более тщательного исследования мазков выяснилось что у Николая Петровича острая гонорея, у тебя — нет. Это говорит о том, что ты заболела раньше.       Полковник невольно ахнула от неожиданности. Она мысленно представила себе, что скажет Круглову, как все объяснит. Сможет ли он ее простить…       — Но от кого же я тогда заразилась? — спросила она. — Может Полозов…       — Галь, если хочешь, я проверю сохранились ли у нас его образцы, но прошло полгода, — засомневалась Валя и протянула подруге конверт. — Вот возьми, это Круглов просил тебе передать…       В конверте лежала записка на полстраницы, но от волнения строчки запрыгали перед глазами, Галина разобрала только «Уезжаю к сестре в Пензу, будь счастлива, Николай». На другом листе были твердые, написанные без колебаний строки — рапорт об увольнении.       Галина дрожащими руками стала набирать номер, который уже знала наизусть. Телефон Круглова не отвечал. Тогда она позвонила в ФЭС и сделала запрос Тихонову: каким видом транспорта и на какой именно рейс до Пензы приобрел билет Круглов? Ждать пришлось недолго. Да, сегодня вечером Николай Петрович действительно уезжал в Пензу с Казанского вокзала. Поезд уходил через час.       «Я не увижу его, — в панике подумала Рогозина, вызывая себе такси. — Не увижу, не скажу, что я одна во всем виновата!»       Будучи военным врачом, полковник научилась одеваться в полторы-две минуты. Сейчас с помощью Валентины, она справилась быстрее, даже не глядя что из одежды ей подала подруга. Одевая Галину патологоанатом пыталась говорить к ней, но полковник, казалось, не слышала.       — Да-да, не стоит медлить, - наконец произнесла Рогозина. - Я на Казанский вокзал. Круглов уезжает, мне надо успеть… Я должна, понимаешь…       — Одну не пущу! — взметнулась Валя.       По ее насквозь обеспокоенному тону стало понятно — она не шутит.       — Тише. Не кричи, — ответила Рогозина, подпустив в голос побольше уверенности. — Я просто найду его и поговорю. Не переживай, все будет нормально.       — Все равно без меня не пойдешь! — уперлась Антонова. — Ты еще не совсем здорова и слишком слаба. А если плохо станет? Ко мне на стол захотела?       — Ладно. Похоже, вдвоем будет лучше. Только быстрее…       Полковник набросила пальто, опрометью выбежала из квартиры. Валентина еле успевала за своей длинноногой подругой. С бьющимся сердцем Галина бросилась к приехавшей машине.       — Куда едем? — спросил шофер.       — Мне нужно успеть на Казанский вокзал за полчаса. Я вас умоляю!       Шофер был мрачный, небритый, в шапке, надвинутой на лоб. Он распахнул дверцу и сказал сердито:       — Садитесь.       — Поднажмите, — буквально умоляла Рогозина водителя, подумав: «Похоже на полноценную погоню» и жалея что это не транспортное средство с мигалкой.       — Да я и так стараюсь, — оправдывался он. — Час пик, народ с работы едет!       Валентина, движимая искренним порывом помочь и утешить, пожала Галине руку.       Шофер насколько мог быстро вырулил на вокзал. Ему пришлось дать изрядный круг по площади и до места он добрался минут за двадцать до отправления поезда.       Оставив Антонову расплачиваться с таксистом, полковник забежала в здание вокзала, но Круглова не обнаружила. Скорее всего, он уже был на перроне. Найдя нужную платформу, Рогозина бежала вдоль поезда, с трудом пробираясь вперед.       Валентина успела догнать подругу как раз вовремя. Один из пассажиров на полной скорости мчался, стараясь успеть на поезд. Увлеченная поисками Галина, ничего не заметила прежде чем он врезался в нее. Полковник ударилась плечом о вагон и чуть не потеряла равновесие. Чудом Антонова успела удержать подругу за руку не дать упасть.       — Тоже мне Анна Каренина, — сказала Валентина, помогая Рогозиной выпрямиться.       Не обратив на нее внимание, Рогозина побежала дальше. Толкаясь и судорожно работая локтями, она смотрела по сторонам, заглядывала в окна вагонов. Полковнику хотелось крикнуть: «Коля!» — как в лесу. Галине казалось, что в жизни не может быть большего несчастья: она потеряла Николая. Он уедет, не повидавшись с ней, расстроенный, чувствуя себя виноватым, не зная, что она все-таки любит его…       — Галя! — услышала вдруг полковник.       Круглов стоял в нескольких шагах от нее на платформе с чемоданом на колесиках.       — Ты пришла!       Пока Рогозина проталкивалась среди пассажиров, возившихся со своими вещами. Майор внимательно смотрел на нее. С того момента, как он видел ее в последний раз, она сильно изменилась. Как будто даже стала старше, на целую жизнь. Заострившиеся скулы, тени под глазами, бледное лицо, растрепавшиеся волосы, осунулась, похудела… Обо всем этом сейчас было некогда думать. До отхода поезда осталось несколько минут.       Они встретились через длилось несколько мгновений, в сутолоке и гомоне посадки, полковник бросилась к нему. У Галины дрожали руки, она торопливо начала говорить, словно боясь, что мужество ее покинет:       — Я пришла, потому что это невозможно, чтобы ты уехал, не повидавшись со мной. Я не хочу, чтобы мы так расставались!       Майор отпустил чемодан и взял ее холодную руку в свою. Он ни о чем не спрашивал и не сопротивлялся.       Валентина Антонова, ошеломленная, вне себя от радости, улыбаясь, стояла чуть поодаль и смотрела на коллег.       Их толкали, теснили, ругали, а они смотрели друг на друга и говорили. Не один из них не помнил, о чем они говорили. Да был ли между ними вообще толковый разговор? Что они могли друг другу сказать тогда? Бессвязный, взволнованный диалог.       Поезд уже дал сигнал к отправлению, а они все еще стояли рядом, мешая идущим, их притискивали друг к другу все плотнее.       — Галя, родная, — сказал майор, прижав начальницу к себе. — Ты надела мой подарок…       Он коснулся рукой ее платья и только тогда полковник осознала что на ней надето. Она тоже робко просунула руки ему за спину, обняла его, виском прижалась к его лицу.       — Тебе идет, — заметил Круглов.       — Теперь я так похудела, что оно мне впору, — произнесла Рогозина.       — Похудела из-за болезни, — опустил голову Николай.       — Коля, не вини себя, — ответила Галина, посмотрев ему в глаза. — Ведь это я во всем виновата, я тебя заразила…       — Галь, — перебил ее майор. — Давай закроем эту тему…       Поезд тронулся, а они всё стояли обнявшись. Постепенно перрон опустел, удаляющийся поезд уже едва вырисовывался в вечерних сумерках. Николай и Галина смотрели ему вслед до тех пор, пока не исчезли его огни. Только фонарь на перроне освещал троих счастливых людей.       Вдруг Рогозина резко высвободилась из объятий Николая. Снова на нее нахлынуло головокружение и колени задрожали, норовя подогнуться.       — Галя, тебе плохо?! — ахнула Валентина и бросилась к полковнику, подставляя ей свое плечо. — Лекарство дать?       Круглов подхватил Галину с другой стороны.       — Не надо лекарств, — отказалась Рогозина. — Все нормально. Просто голова закружилась… Это ничего… Это от радости… Это хорошо…       — Все равно, Галя, пойдем отсюда, — произнес Круглов. — Пора. Нам пора…       Майор и патологоанатом медленно, осторожно поддерживая с обоих сторон, повели начальницу к зданию вокзала. Галина молча смотрела на них обоих, и ей казалось, что она давно уже идет между ними, самыми дорогими и близкими ей людьми, и радовалась этому. А воспоминания последних нескольких дней представлялись ей теперь как длинный, перепутанный, тяжелый сон…