Преданная короне

      Люди бегали словно муравьи, а для меня в эту самую секунду остановилась вселенная, часы замедлили свой ход и после встали, пыль зависла в состоянии невесомости, не коснувшись пола. И лишь стук сердца: бешеный, животный ритм, ухающий словно сова и бьющий по ребрам. Могла ли я представить себе хотя бы на секунду, что такой исход вообще вероятен? Есть ли смысл лгать, когда столько литературы было изучено, а мыслительный процесс не останавливался ни на секунду? Есть ли повод говорить об обратном и делать удивленное лицо, когда все обитатели этого дома были уверены, что мир слишком тесен, чтобы не повторять излюбленную историю: яд в напитке, еде, на губах у любовницы, на острие маленького ножичка, который так удобно спрятать в рукаве, в воде среди аромата благовоний в медной ванне? Он мог путешествовать множество дней, пока выдалась та самая минута. Но как ловко, быстро и чаще всего бесшумно он давал о себе знать и как четко он бил. Промахи случались крайне редко. Так что я не собиралась строить глупых иллюзий, что это тот самый раз, когда Бог, о котором вспоминали именно в такие моменты, сжалиться над нами и поможет найти виновного, а что самое главное — сохранит жизнь.       Когда ее тело внесли в покои, внутри сжалось последнее, что осталось от сердца: маленький кусочек плоти, уже не справляющийся со своей основной функцией. От того голова шла кругом, было тяжело дышать, а руки и ноги стремительно наливались кровью, тяжелели и не гнулись.       — Мышьяк, — заключает врач, рассматривающий Викторию в ее постели. — Я могу предположить, что ей систематически подмешивали небольшие дозы в еду или напитки. И сейчас остается только надеяться на то, что ее организм справится. Не могу сказать, как сильно пострадали ее органы, но дыхание едва ощущается, а глаза закатаны — я могу предположить, что она в обморочном состоянии. Я дам ей капли, чтобы повысить давление, советую обложить ее холодными полотенцами, чтобы снизить температуру тела, а также наблюдать. Если отечность гортани не пройдет, я сделаю небольшой надрез, чтобы пустить кровь, вот тут, — он указал на контур нижней челюсти. — Я не стану убеждать вас, что она придет в себя и что доживет до утра. Сколько она была в пути?       — Несколько часов, но с ней всегда находился врач, мистер Браймс.       — Я бы никогда не доверил ему лечение даже курицы, — протягивает он, вырывая из груди сдавленный стон: кому бы ни пришла в голову мысль об отравлении, никто из находящихся здесь личностей не был готов проститься с Викторией.       Хотелось ли мне в те секунды уверовать? Безусловно. Но был ли в этом хоть какой-то смысл? Была хоть малейшая возможность выиграть в неравной схватке? Сейчас, когда я так остро ощущала весь груз, тянувший меня до этого самого дня на дно бездонной пропасти, как бы нелепо сейчас ни звучали эти слова, мне хотелось лишь одного — уверовать в излечение, постичь ту грань, четко отделявшую наш мир от мира иного — потустороннего, не лишенного шарма, но внушающего нам животный страх даже мыслями о возможности его существования. Виктория не приходила в сознание до утра, в шесть часов в дверях появилось узкое лицо Браймса, но он быстро скрылся за дверью — без него в покоях и так было слишком много врачей. Отек спал лишь после кровопускания и примочек на травах, после чего мы смогли выдохнуть, поскольку Виктория смогла нормально дышать. Ее тело раздуло, но дыхание на удивление всех собравшихся было ровным, а в легких не прослушивались хрипы, хотя Стаффорд был убежден в том, что ткани легких успели пострадать сильнее всего.       — Рад, что внутреннего кровотечения не наблюдается, — протянул он, прощупывая живот: — хотя печень увеличена, а желтушные пятна говорят о том, что прочий гнус — все то, что должно выводиться почками — все еще находится в организме и отравляет его. Если Виктория не умрет в ближайшие несколько дней — я могу предположить, что страшное минует ее, и она сможет вернуться к своим обязанностям через несколько месяцев.       — Не стоит загадывать наперед, — протягивает Вильям: — врачам нет дела до статистики, когда у жизни свои планы. Я предлагаю стимулировать почки, нужно очистить желудок и удостовериться в том, что внутри нет скопившейся крови. Принесите полотенца, тазы и теплую воду, помогите мне приподнять голову и держите ноги, чтобы спазмы, в случае напряжения мышц, не помешали подниматься рвотным массам.       Гвинет была рядом. И ей не требовалось говорить, чтобы поддержать меня в минуты отчаяния, в минуты, когда в горле застревал ком слез, а всякие слова, сказанные мной, звучали как стон напуганного ребенка. И мне было страшно. Кошмары и прочие страхи, посещавшие меня до этих дней, сейчас казались мне глупостями, которые я старалась воспринимать, как истину, но никак не иначе. А все то, что было сокрыто в последние часы — жестокая, горькая на вкус и липкая на ощупь правда, оспаривать которую нет смысла. Не стоит умалчивать и о том, что как только весть об отравлении осела в рамках одной-единственной комнаты, она тут же распространилась всюду, окутывая своим полумраком каждый уголок огромных земель. И не было тех, кто в эти самые дни не обсуждал престол с таким упоением, словно перед сном молился всякий раз, упрашивая высшие силы даровать ему власть.       Поскольку у Виктории не было прямых наследников, а те события, что предшествовали ее отправлению, были тайной, многих интересовало насущное: кто займет ее место, если жизнь все же оставит ее тело. Многие делали ставки на Ричарда, хотя никто в здравом уме не позволит этому юнцу ютиться на троне по одной простой причине — он слишком глуп, чтобы принимать обдуманные решения. Хотя, никто не исключал вариант рекрутства, тянувшегося вплоть до его смерти, но тогда вставал вопрос о том, как правильно ограничить его в его же свободах. Ведь всякий знает простую истину: свобода и власть — пороки души человеческой. И как только его уст коснется сладость подобных изысков — он не станет оттягивать момент расправы. И тогда все те, кто до этих самых дней диктовал ему правила жизни, окажутся по ту сторону, молясь на спасение собственных семей.       Через три дня томительных ожиданий и вечного страха услышать слова о кончине дорогого мне человека, Виктория открыла глаза. В ту ночь я решила остаться рядом с ней, отправив врачей и прочих зевак, убедив всех в том, что имею полное право остаться один на один со своей королевой. Такая роскошь сейчас действительно удивляет меня, но в те секунды это помогало мне жить. Словно вернувшись назад в те самые дни, когда я только появилась в стенах этого дома, я ловила каждый ее вдох, каждый выдох, радуясь тому, что она все еще со мной.       — Ты вела себя слишком неразумно все это время, — шептала я, стараясь не привлекать внимание прочих обитателей слишком громкими речами. — Хотя я, как никто другой, знаю тебя. И ты имеешь наглость лишить меня счастья именно сейчас? Нет, Виктория, это слишком глупо даже для такой образованной особы, как ты. И мне не страшно после поплатиться за свои слова, ведь никто и никогда не имеет такого права при общении с королевой. Но стоит ли говорить, что ты заменила мне мать, а я, если и не стала тебе дочерью, то смогла доказать тебе своей любовью и преданностью, что мне можно доверять. И сейчас, когда каждый в этом доме готов убить за глоток сладостной и приторной власти, я вынуждена бороться за тебя в одиночестве.       Могла ли я ожидать, что в конечном счете, она откроет глаза именно в ту секунду, когда я, казалось бы, уже утрачу всякую веру, и сожмет мою руку с такой силой, что я едва ли поверю, словно еще несколько минут назад она боролась за свою жизнь на смертном одре?       Доктора молчали. Они не спешили с выводами и были готовы к тому, что в ближайшие дни ее состояние может вновь ухудшиться. Но для меня в эти самые минуты наступал мир в собственной душе. Через сутки Виктория смогла сесть, но очень скоро почувствовала слабость, ее стошнило, а после началось обильное носовое кровотечение, которое смогли остановить только через десять минут. Все те, кому могла доверять я, в эти самые секунды стояли рядом, стараясь привыкнуть к новым обстоятельствам столь же быстро, как и они сами происходили в данный момент. О том, что от Виктории требуется завещание, знали все, и она сама это прекрасно понимала, но была ли она готова к тому, что многие, уже решившие все за нее, готовы принять сторону им выгодную, предав корону?       Через неделю Браймс заключил, что несмотря на довольно хорошее состояние королевы на данный момент, ей осталось не так уж долго. Пострадали печень и почки, организм отравлял сам себя, а боли порой мучали ее по шестнадцать часов.       — На три дня удовлетворительного состояния приходятся один или два дня агонии, — говорил он, собрав всех тех, кто считался приближенным к короне. — Пока нет жара, я могу еще давать какие-то прогнозы, но, по мнению большинства, я дал бы месяц, из которого у вас есть дней десять, чтобы проститься. После организм износится окончательно, начнется лихорадка, приступы судорог и кровотечения. Я буду давать ей морфий до последнего, но в какой-то момент и он перестанет помогать. Тогда нам останется только молиться.       Я много раз обдумывала для себя вопрос собственной кончины. Хочу ли я похороны, готова ли умирать в муках, смогу ли я дожить до старости, приму ли я смерть или до последнего буду сражаться за жизнь? Смерть была чем-то простым в моем понимании и не вызывала того самого страха, о котором всякий раз говорили другие. Но в тот день, когда Браймс говорил эти самые слова, я ощутила, как все то, что я сдерживала до этого, начало пробивать тонкую скорлупу в моей душе. Умирать самой мне не было страшно даже в те самые секунды, когда смерть действительно была близка, но терять близких — вот что действительно могло довести меня до безумства. Того самого безумства, когда уже нет пути назад, и только смерть тела сможет спасти душу от ее полного разложения.       Виктории сказали правду в тот же день. И я не видела человека более стойкого и достойного, чем она. Я знала, что она ценила жизнь намного больше, чем я, и была ее достойна как никто другой. Но у судьбы были свои планы. История об отравлении имела свой логический резонанс, и теперь многие, некогда имевшие виды на королевский трон, в спешке покидали родные места — они были первыми, о ком станут говорить, как об отравителях. Факт постоянного попадания яда в организм исключал тех, кого Виктория видела лишь несколько раз в год, но большая часть прислуги прошла несколько стадий допроса, и я не стану лгать — многим это сломало жизнь. А порой и вовсе ее отняло.       — Элизабет, ты должна меня выслушать, — протянула Виктория в двенадцать дня, когда я зашла, чтобы поменять тазы с водой. — Это важно, пока я могу говорить без боли и тумана в своей голове.       И в этот раз я не стала спорить. Сейчас я остро понимала одно: у меня нет и секунды рядом с ней, чтобы тратить ее попусту. Поэтому я присела на край ее кровати, наклонилась к ней и коснулась губами липкого лба, нащупывая пальцами левой руки ее руку.       — Я задам тебе один вопрос, а после выслушаю тебя, обещаю, — ответила я, ощущая горечь слез на своих губах. — Те неотложные дела, которые ты так спешила сделать в тот самый день, что это было?       — Не более, чем глупость меня и моих родственников, — ответила Виктория, и я впервые за долгое время увидела легкий намек на улыбку.       — Виктория, у нас нет того времени, чтобы вновь играть в эти игры, — мне хотелось, чтобы в этот самый миг все то, что окружало меня, запечатлелось в вечности и осталось со мной навсегда.       — Я и не собираюсь играть с тобой, моя дорогая. Обычно всякий человек, попавший в подобную историю, успевает перед смертью сказать имя своего убийцы, но ты можешь мне не верить. Я не знаю, кто он. Или она. Мне в какой-то момент показалось, что я слишком расслабилась, слишком привыкла к тому, что все идет так, как мне хотелось бы, а твоя поддержка помогает мне на этом самом пути. Но, как видишь, наши глаза и домыслы — наши же враги в этой самой жизни. Со мной говорили много и утомительно, стараясь узнать, имеется ли на руках завещание и как лучше поступить с престолом. Что на это может сказать умирающий монарх? Лишь одно: сожгите его, ибо власть — худшее, что может быть даровано человеку от другого человека.       — Они ведут себя, словно дикие животные на водопое, когда всякая тварь может пасть от зубов и когтей другой твари. И мне жаль, что последние дни кажутся тебе адом.       — О, они не кажутся мне адом, Лизи, нет. Напротив, я впервые чувствую себя такой, какой хотела все эти годы: действительно живой. Но стоит добавить, что тема наследования кажется мне слишком дурнопахнущей. И что бы я ни говорила, исход ясен как и то, что смерть ждет всех нас в конце нашего пути. Ричард займет трон, его мать исходит слюной только от мысли об этом. И я ничего не могу изменить хотя бы потому, что без кровных уз не бывает ничего, что касается короны. И страшнее всего мне лишь за людей, что столько лет меня окружали. Обговорив с Эстом все, я уговорила его пообещать мне, что он обеспечит тебе достойную жизнь. Я не могу сохранить твое прошлое, но я могу подарить тебе достойное будущее. Жалование достойно того, чтобы привести дом твоего отца в божеский вид и позволить твоему брату оставить тяжелую работу, занявшись тем, чтобы работать на благо других. Мне жаль, что я знала твою подругу так мало, и мне жаль, что ее визит омрачится моими похоронами. Но обещай мне, что ты не станешь выходить за Ричарда, даже если тебе покажется, словно мир сошелся на нем и словно многое можно оставить в прошлом только ради него одного.       — Я не стану выходить за него даже в том случае, если меня ожидает смерть, — ответила я, быстрым движением тыльной стороной руки вытирая горячую слезу.       Через восемнадцать дней в пять часов вечера Виктория умерла, до последнего метавшись по постели в приступе адской боли. За эти три недели она исхудала настолько, что когда ее тело пришли омывать, я увидела перед собой скелет, обтянутый кожей. Могу ли я продолжить, когда мир перестал? Он просто дошел до своего логического конца и обрушился, оборвав все то, что держало меня на плаву. Гвинет помогала мне каждый день, напоминая, что нужно двигаться, есть и иногда мыться. Хотя в те самые дни, когда боль чувствовалась в разы острее, я ненавидела ее так же сильно, как весь мир, несмотря на то, что любила ее сильнее, чем кого-либо до и после.       Эст пришел ко мне на четвертый день, хотя был уверен, что я не стану с ним говорить даже в случае чуда, означавшего, что Виктория воскресла и сейчас принимает ванну, чтобы смыть прочую грязь со своего тела. Эст чувствовал, что здесь, в этой маленькой комнате, в которой я жила столько лет, не осталось и глотка свежего воздуха, и что девушке моего возраста и статуса, коего я лишилась в ту же самую секунду, как только грудь Виктории перестала подниматься и опускаться, не стоит выглядеть столь плачевно.       — Элизабет, я знаю, что ты потеряла все, что смогла приобрести в этом самом месте, и что боль, рвущая тебя на части, не ослабнет и через месяц. Но нам нужно поговорить, потому что оттягивать более у меня нет времени. Через неделю или чуть больше будет объявлено, что следующим на трон взойдет Ричард, и тогда начнется подготовка к его коронации. К тому моменту он найдет способ выставить тебя вон, приписав тебе неподобающее поведение — клеймо позора на всю оставшуюся жизнь. Я обещал своей королеве, что позабочусь о тебе, и я сдержу свое слово. В ближайшие два-три дня тебе нужно покинуть это место. Затраты я возьму на себя, не переживай, поскольку я столь же страдаю, и мне хочется, чтобы ты знала, что ты не одна. Я найду способ, как грамотно организовать твое пожизненное жалование, но на первое время оно будет составлять двести фунтов в год. Сумма не столь большая, чтобы позволить себе вольности и безумства, но достойная хорошей жизни. После я постараюсь поднять его до трехсот пятидесяти, что будет уже не так остро. Мне хочется, чтобы ты обрела свое счастье, Элизабет, ведь Виктория обрела свое благодаря тебе, — юное тело вызывало смех, но его разум был полон светлых мыслей; он протянул мне маленький сверток. — Письмо написано моей рукой под диктовку королевы, — добавил он и вышел.       Гвинет помогла мне унять дрожь и развернула бумагу, присев на край кровати. Я ждала, когда ее губы начнут танец, а комнату наполнят звуки. И через минуту она начала читать.       «Многие умы утверждают, что люди — существа высшего уровня. И что все то, что лежит у просторов — наше без особых на то оговорок. Но тогда мне хочется задать им простой вопрос: если мы все — высшие существа, почему нам неподвластно время?       Утрата близких — тупая, ноющая рана, всегда напоминающая о себе в те самые минуты, когда тебе кажется, словно жизнь вновь обретает смысл. Но я знаю, что ты найдешь в себе силы жить дальше, и я не прощу тебе твою слабость в эти самые дни. Так что будь добра — соберись. Эст позаботится о тебе, ведь его отец доказал свою преданность как никто другой.       Бывали дни, когда мне хотелось очень многое тебе рассказать, но было ли то правильным решением? Порой лучше жить в незнании, наслаждаясь тем, что сам успел постичь. Поэтому я и оставлю прочее так и не раскрытым.       Я любила и люблю тебя, как всякая мать любит свое дитя. И утрата тебя вызывает боль в моем сердце. Но знай, что ты ближе ко мне, чем тебе кажется на первый взгляд. Мы не родственники, но многое кажется сложным, пока ты не узнаешь шифр».       — Здесь тринадцать строк и, — Гвинет на минуту замолчала и после добавила: — и сто четыре символа. Кажется, это и есть тот самый шифр, — она протянула мне листок бумаги.       Странные символы, цифры, узоры и прочие знаки, но в основном странный набор букв — набор из того, что могло прийти в голову маленькому ребенку во время увлекательной игры. Говорило ли мне это о чем-то? Едва ли. Хотя, в те самые минуты меня ничего не интересовало. Даже собственное существование обесценилось. Казалось, что если в эту самую секунду жизнь покинет мое тело, моя душа окажется бесполезной и станет лишь легкой рябью на стекле, словно первый иней, вырисовывавший замысловатые узоры ранним утром.       Вот что было на первых строках: «(8, 8.13, 4, 8.6) BEooDA EA ABeEB iDA eEA yeyo o DAoDA eED DAe CEAEC Be uEBuBE»*       * при огромном желании читатель может попробовать разгадать зашифрованное здесь послание. В качестве подсказки: здесь используется комбинация двух шифров, а цифры имеют определенный смысл и могут помочь вам в поиске разгадки.