Терпко-сладкое да пижамы

Ацуши в своей нелепой пижаме смотрится до смешного по-детски, но пахнет терпко, почти что горько – мускусом и немного корицей. От этого запаха кружится голова, и Ода перехватывает Ацуши поперёк талии, сажая к себе на колени, пока Дазай, замешкавшись, сопит где-то позади, но принимать правила игры не спешит. Наблюдает и смотрит. Запоминает. Ода тоже на него смотрит: кидает беглый взгляд через плечо Ацуши, мазнув губами по щеке – тот смеётся, потому что от касания щетины щекотно – и почти ликующе улыбается: ну, кому он достанется первым? Понятное дело, что никому. Среди них не будет ни первых, ни последних, потому что наслаждаться Ацуши нужно медленно, растягивая удовольствие – смаковать как свежесваренный кофе поутру. Торопиться нельзя. Дазай это тоже понимает, оттого и смотрит в спину пристально и голодно, прижав колени к груди и едва не утонув в кресле напротив. Ему хочется, Ода знает, очень хочется присоединиться, потому что на такого Ацуши – податливого и немного захмелевшего от глинтвейна – нельзя не купиться, но это не значит, что они пользуются его открытостью, хотя мальчишка – отнюдь не воплощение непорочности, наоборот: его неприступность зовёт и манит, и надо обладать недюжинным самообладанием, чтобы проигнорировать этот зов. У Оды, слава богу, такового – почти – нет. У Дазая – и в помине. А Ацуши – то ещё искушение, не поддаться которому – особенно сейчас – настоящий грех, потому что надо брать, пока он тёплый и позволяющий, пока откликается на касания – тягучие и трепетные: нужно успеть запомнить тактильно как можно больше, чтобы потом прокручивать в голове, ощущая покалывания на кончиках пальцев. Сакуноске прижимается губами к обнажённому плечу, щекоча щетиной, стягивает пропахшую кондиционером кофту, и Ацуши разморённо смеётся над ухом, вжимаясь носом в висок. Это всё было бы похоже на детскую забаву, если бы Ода сейчас не думал о том, о чём думает Дазай, и если бы Ацуши не знал об их намерениях, но все трое – без сговора – принимают правила игры, и это заставляет внутри всё клокотать не от восторга, но от томящегося предвкушения, смаковать его на языке, как вкус тёплой кожи, сжимая коленями дрожащее бедро Ацуши, и сухо, колюче целовать острые ключицы, не оставляя на них ни следа. Не смея запятнать. До слуха не сразу доносится сдавленный скулёж Дазая. Просто Ацуши почему-то отстраняется, его затуманенный взгляд скользит вбок – и Ода ловит его губы своими, целуя медленно, но шало, срывая сиплые вздохи и приглушённое протестующее мычание, лишь затем – смотрит краем глаза на Дазая, щурясь почти насмешливо: вот дурень, раз захотел смотреть – смотри, но нечего жаловаться, если зрелище станет тебя возбуждать; но в чужих глазах желание обугливает зрачок, плавит радужку, только, видимо, не является достаточной причиной, чтобы присоединиться – вместо этого ладонь скользит под резинку пижамных штанов, и Ода, наблюдая за Дазаем, щурится, проводя губами по горлу Ацуши. Тот судорожно вздыхает, вжимаясь пахом в пах, и сам тянется за поцелуем. Если бы они выбирали победителя, выиграл бы Ода. Но, наверное, Дазаю со стороны открывается завораживающий вид, раз он пытается держать себя в руках и не стремится стать частью этой странной возбуждающей забавы, хотя, может, оно и к лучшему, потому что Ацуши трепещет только в его руках и Сакуноске в полной мере может единолично запоминать это тело касаниями, вызывая щекотливыми поглаживаниями обрывистые смешки и судорожные выдохи на грани стонов. У Ацуши на лице никакого смущения, только хмельные блики во взгляде и азарт, затопивший расплавленным золотом радужку, и щеки багровеют не от стыда – ну как тут не искуситься. – Привстань, – сипит Ода, поддевая – почти без дрожи – край чужих штанов, и стоит Ацуши немного поддаться вперёд, привставая с его колен, – спускает их вниз. На нём – боже… – нет белья, и Оде не нужно доверять способности, чтобы перехватить кисть Ацуши прежде, чем он смог бы прикрыться. А ещё у Ацуши стоит. И разве что-то может быть прекраснее подобной реакции? В этом плане ему открывается куда более приглядный вид. Верно, Дазай? – Вы меня сначала рассмотреть решили? Ода моргает. Забавно, что Ацуши умудряется шутить в такой момент, потому что как на него не смотреть? – но, пожалуй, он прав: приятное с полезным надо совмещать, делать приятно вдвойне – тем более, и Ода накрывает пах рукой – крепко и, наверное, болезненно, потому что Ацуши коротко вскрикивает, рвано толкаясь в ладонь, и стискивает плечо пальцами. Ода сглатывает. Между ног почти горит, но он тут – из них троих – кажется, единственный в трезвом уме: Ода смотрит на Дазая, на скинутые на пол пижамные штаны, на широко разведённые и едва дрожащие колени, на то, как в медленном, но отрывистом темпе двигается по плоти его рука – и подстраивается под ритм, более выверенный и плавный, потираясь пахом о бедро Ацуши. Секс с элементами вуайеризма – странное продолжение пижамной вечеринки, но в дурной голове не остаётся причин для сожалений, особенно когда Ацуши резко вздрагивает, замирая на несколько секунд, и Ода осоловело смотрит, как мутные капли стекают по его пальцам. В собственных штанах тоже мокро. Хотя он даже к себе не притронулся. На языке даже горчит от странного неудовлетворения: не физического – морального, потому что нега накатывает тёплой волной, но пальцы Ацуши – отчего-то прохладные – касаются между ног под тканью штанов, и Ода выдыхает, жмурясь до пятен под веками. Это явно не конец игры, оттого – внутри снова всё сводит, особенно когда Ацуши смотрит – почти дико, но уже не пьяно – и вжимается губами в ямочку между ключицами. Горько. И хорошо. Сбоку мелькает лицо Дазая – настолько расслабленное, насколько довольное, и черти в его глазах не присмирели – распалились, так что если Дазай надумает сейчас предложить сделку с дьяволом, думается Оде, они согласятся. Безоговорочно. Но вместо контракта Дазай предлагает себя, когда притягивает Ацуши за бёдра и вжимается в него, пачкая кожу каплями смазки. Ода облизывает губы. Теперь понятно, почему Дазай предпочёл роль наблюдателя. Смотреть на Ацуши – на них обоих – с такого ракурса действительно красиво. – Честно, я думал, что мне хватит просто понаблюдать за вами, – выдыхает Дазай, скользя пальцами между напряжённых ягодиц, заставляя Ацуши насадиться и стиснуть зубы, глуша стон; Оду – крепче сжать ладонь, чтобы не кончить раньше времени, – но, как оказалось, участвовать куда веселее. У Дазая шальная улыбка и цепкие пальцы, сминающие бедро; расплавленное золото затопляет радужку Ацуши, делая её почти звериной, и губы просятся быть исцелованными. Правила просты, рисков никаких. А раз так – Ода принимает вызов.