По ту сторону

— Нет, нет, НЕТ! Яков Петрович, только не умирайте! Пожалуйста! Нет! — обхватив безвольное тело следователя и прижимая его голову к своей груди, Николай смотрит в никуда светлыми, безумными от страха глазами. Он не замечает, что кровь, обильно льющаяся из груди Гуро, пачкает его руки и одежду. — Николай Васильевич! Я за доктором! — Пушкин оглядывается по сторонам в поисках того, чем можно было бы зажать рану, и вдруг порывисто срывает с шеи шелковый платок: — вот, возьмите. Прижмите крепче. Трясущими руками Николай вцепляется в протянутый платок, словно утопающий за соломинку, и поднимает залитое слезами лицо на старшего товарища: — Александр Сергеевич, пожалуйста! Он ведь не умрет? Скажите, он не умрет? Эти наивные, как у ребенка, вопросы заставляют Пушкина нервно кивнуть. — Мы постараемся спасти его. Только не отпускайте, держите изо всех сил! Николай отводит взгляд, и Александр Сергеевич опрометью бросается к выходу. Дыхание Якова Петровича с каждой секундой становится всё тише. Тяжелые хрипы дают понять, что задето легкое. Изо рта тянется тонкая струйка крови, от которой стремительно багровеет безупречно-белая рубашка. — Яков Петрович… Простите… Простите меня! Только не умирайте, — сквозь всхлипы шепчет Николай, уже не чувствуя сведенных судорогой рук, прижимающих к раненой груди тонкий кусок ткани. Под глазами следователя залегли глубокие тени. — Всё не может кончиться так… Только не от моей руки… Господи, только бы он выжил! Яков Петрович! Пожалуйста, не оставляйте меня снова! Не бросайте меня сейчас! Я не хотел. Не хотел! Из груди вырывается сдавленный вой, и голова Николая падает на окровавленную грудь Гуро. Теперь, сквозь собственные всхлипы Гоголь отчетливо слышит угасающий стук сердца: Тук! Тук-тук! Тук! Тук… Когда через несколько секунд следующего удара не слышно, Николай поднимает голову и почти ослепшими от слез глазами смотрит в лицо Гуро. И до него доходит… Яков Гуро мёртв. Мёртв. Мёртв. Мёртв. Словно тяжёлым молотом снова и снова звучат в голове страшные, дикие слова. Блестящий следователь, тонкий политик, талантливый манипулятор Яков Петрович Гуро мёртв. Николай всхлипывает, всё еще не в силах поверить в произошедшее. Это он, своими собственными руками вонзил кинжал в грудь человека, которого любил. Теперь уже бесповоротно, без малейшего сомнения. Я люблю вас, Яков Петрович! Ледяными как у покойника пальцами Николай проводит по остро очерченной скуле иссиня-бледного лица и не может поверить своим глазам. Нет, этого не может быть. Не может, потому что Яков Гуро не умер! Не может умереть… Только не на руках Николая. Не на руках Тёмного. Когда к кончикам белых как кость пальцев потекло тепло, Николай смаргивает слезы и прижимается сухими губами к мертвенно-бледному лбу Якова Петровича. Живи, Яков. Сначала ничего не происходит. А потом… Тук… Тук… Тук-тук… Слабые, неуверенные, но всё же это удары. Яков Петрович слабо вздрагивает и делает первый вздох, сцепляя зубы от боли. Николай обхватывает его холодное лицо обеими руками и ни секунды не колеблясь припадает губами к губам Якова Петровича.

***

Нелегко найти доктора в такой час, но Александр Сергеевич имеет определенный опыт в подобных поисках, поскольку часто дела Братства заканчивались довольно серьезными ранениями состоящих в нём товарищей. Тяжело думать о том, что скажет врач, когда осмотрит следователя, ведь Пушкин понимает, что с такими ранами не живут. Весьма вероятно, что они даже не успеют доехать до дома. Опережая врача на десяток шагов, Александр Сергеевич ругается сквозь зубы на то, что свой ритуал Гуро решил провести на втором этаже. Распахнув дверь в комнату, он пропускает врача и заходит следом. — Николай Васильевич? Увиденная картина поражает не только его, но прибывшего доктора. В насквозь мокрой от крови рубашке, улыбаясь хоть и болезненной, но нежной улыбкой, Яков Гуро полусидит на полу, одной рукой прижимая к себе спящего Николая, а другой поглаживая его по голове.