glory and gore

В отблесках огня лицо Тизкара выглядело смуглым, совсем как у самого Даннума. Тени племени, тени людей, которых они защищали, скользили вокруг. — Демоны! — кричали они. — Демоны! Они не были демонами, но не были и одной с племенем крови. И теперь племя хотело их кровь пролить. Даннум никогда не слушал брата, справедливо полагая, что человек им не помеха и тем более не враг. Он ошибался. Прежде, чем занялся рассвет, тридцать мужчин пришли по их души. Он хотел сказать: «Глупцы, вы ошибаетесь», он хотел сказать: «Вы останетесь беззащитны». Ему натолкали в рот глинистой почвы, кажется, сломали передние зубы. Сжали челюсти силой, связали по рукам и ногам, держали теперь впятером. Заставляли смотреть, как страдает Тизкар. Ему рта не затыкали, и Даннум слышал его крики. Они впивались в уши и причиняли больше боли, чем вывернутые руки или раны, оставленные копьями. Пальцы держали его за волосы, вынуждая глядеть, но Даннум и не смог бы отвернуться. Он ошибался, и он готов был делить боль с братом, даже если последнему это никак не могло помочь. Тизкар вскрикнул, когда копьё вонзилось в его лодыжку, пригвождая к земле. Он дёрнулся и закричал снова, сжимаясь, похожий на пойманную птицу. Узкая грудь вздымалась рывками, вплетённые в волосы перья пропитались кровью. Он то и дело натыкался взглядом на Даннума, но точно не видел его. Зрачки слепо двигались, от боли он почти обезумел. Тизкар всегда хуже переносил её, и эти люди, это паскудное племя, они знали об этом. Они знали о них всё. — Смотри, демон, — прошептал на ухо Даннуму Месилим. Даннум дёрнулся в сторону, рефлекторно попытался стиснуть челюсти, и стало только больнее. Глина затапливала рот, мешала дышать. Его пнули под рёбра, продолжая удерживать. Он не отвернулся бы, даже если бы мог. Тизкару проткнули руку, и теперь уже в двух точках он был прибит к земле. Он, который всегда летал меж ветвей, перемахивал с верхушки на верхушку с гортанными счастливыми вскриками. Он больше не полетел бы, даже если бы они выбрались. Они не выберутся, это Даннум точно знал. — Смотри! — проревел Месилим. И Даннум смотрел и видел ужас в глазах Тизкара, мимолётную тень понимания, когда его разум прояснился вопреки боли, едва занесённый нож вонзился в его птичье сердце. Тизкар смотрел на убийцу, умирая, но Даннум смотрел только на брата, даже не чувствуя острого кинжала, который глубоко прорезал горло, вскрывая гортань. Что-то булькнуло — и только; грудь ошпарило кипятком его яростной крови. Смерть была быстрой и жаркой. — Демоны мертвы! — провозгласил Месилим. Он ошибся дважды. Они не были демонами. Что до смерти... Застывшие глаза Тизкара вдруг распахнулись шире, и он закричал снова, свободной рукой вынимая нож из сердца. Он кричал, и убийца вторил ему, пытаясь зажать рану, распустившуюся диковинным цветком в его собственной груди. Недолго, впрочем — он почти сразу упал наземь, принимая ту кончину, к которой пытался привести Тизкара. — Демон! — это было многоголосье, животный вой ярости и ужаса. Кто-то попытался отрубить ему руки, полагая, что Тизкар продолжает колдовать с их помощью, но не смог закончить начатое — его собственная кисть с опустившимся мечом упала наземь рядом с откатившимся кулаком их жертвы, пропитывая почву кровью. Он рухнул на колени, баюкая культю и всхлипывая, бранясь на этом злом и чуждом братьям языке. Агония, вот чем всё это было. Тизкара пытались убить, и он чувствовал каждый удар, снова и снова проливал кровь, которая словно не хотела кончаться, стал самой болью, но не мог просто закрыть глаза и умереть. Если прежде он слеп от мучений и почти терялся, неспособный выносить их, то теперь Тизкар даже сознание потерять не смог, хотя видит бог, он хотел... Видит бог. Бойня продолжалась до рассвета и после него, пока все тридцать мужей не полегли на влажной, вымоченной кровью земле. Прежде красноватая от глины, теперь она побурела. У Тизкара не осталось ни рук, ни ног. Казалось, бог забыл о нём, но Тизкар знал, что это не так. Он лежал, повернув чудом уцелевшую голову к Даннуму. Грудь брата была залита алым, хрящи светились белизной в зияющей щели. Длинные чёрные волосы облепили плечи, а во рту виднелась глина. Тизкару никогда не было так больно от своей правоты. Он не знал, сколько лежал так, глядя на вывернутое, искорёженное тело брата. Даннум был больше, сильнее, злее. И младше. Тизкар должен был убедить его не задерживаться здесь, но не смог. Даннум всех хотел спасти, а их мнил непобедимыми. Но вот они, оба поверженные, живой и мёртвый, равно сломленные. Тизкар ждал, надеялся, что брат вздрогнет сейчас, что рана чудом затянется, но чудеса нынче стоили дорого. Он пытался отвернуться от палящего солнца, когда позади раздались шаги. Тизкар дёрнулся, почти забыв, что лишился рук и ног, но это был не человек из племени. Низкий, похожий на далёкий раскат грома, голос произнёс: — Тизкар. Сын мой. Язык не слушался, и тот едва смог отозваться: — Я не твой сын. — Вы оба мои дети. Так или иначе. — Почему я жив, а он нет? Вновь раздались шаги и шорох одежды. Он опустился на колени перед лицом Тизкара и мягко приподнял его голову. Синие глаза смотрели внимательно и сочувственно, но в прямой линии губ не было ни капли жалости. Тизкар знал, что это значит. Видел это выражение лица однажды, когда был совсем ребёнком. Он и сейчас ещё не был мужем, но всё же. Утекло много воды. — В нём ярости с лихвой. Жёсткие пальцы мазнули по губам, собирая корочку подсохшей крови. Тизкар прикрыл глаза. — Чего ты хочешь? — Чтобы вы вернулись. — Ты можешь всё. Я знаю, что ты. Можешь. Всё. Ты можешь просто вернуть нас к жизни и стереть это племя из истории. Он покачал головой. — Я могу изменить всё, кроме человеческой природы. Они не заслужили вас и не нуждаются в вас. Пока. Я хочу, чтобы вы вернулись позже. Чтобы твой брат вернулся позже. Ты будешь ждать его. — Как долго? — Десять тысяч лет. Тизкар в ужасе распахнул глаза и выдохнул: — Нет. Я не хочу так долго быть один. Он помолчал, поджимая губы, и кивнул задумчиво. — Вы будете оклеветаны. Ты будешь. Я дам тебе руки и ноги взамен старых и букву имени своего, чтобы хранила тебя. Всякий, кто захочет навредить тебе, получит в ответ всемеро больше. Ты не умрёшь и не постареешь. — А Даннум? — Иди на запад, пока солнце не скроется от тебя. Тогда ты найдёшь пещеру. Укройся в ней, и никто не потревожит тебя. Ты проснёшься через десять тысяч лет, ищи тогда брата своего. Даннум не сможет освободиться без тебя. Не медли. Промедление повлечёт беду. Произнося это, Он проводил ладонями над обрубками, и если Тизкару казалось, что пытки и мучения были настоящей болью, он ошибался. Дальше он уже ничего не слышал за своими криками, и когда боль резко прекратилась, ему показалось, что Он солгал и даровал смерть. Но это, конечно же, было совсем не так. Он никогда не лгал. Тизкар сидел на земле и разглядывал странные, чуждые ладони. Кожа выглядела каменной, но была мягкой и тёплой, а вены тускло светились, не заметить даже, если не вглядываться, но он внимательно смотрел на Его новые подарки. С этими руками, лёгкими, несмотря на вид, ему предстояло провести остаток жизни, в конце концов, и судя по всему, это будет долгая жизнь. Тизкар сжал пальцы в кулаки и повертел ими, прислушиваясь к ощущениям в кистях. Руки слушались, хотя будто были чужими. Это не казалось важным. Под Его внимательным взглядом Тизкар поднялся на ноги — смутное чувство земли под пятками — и замер над братом. — Где будет Даннум? Где мне искать его? — Перьями своими осенит тебя, и под крыльями его будешь безопасен. — То есть, ты не скажешь. Он не ответил, только опустил ладонь на лоб Тизкара. Кожу обожгло, но это было мимолётное, ничего не значащее ощущение. — Тебе пора. Даннум будет в сохранности, но тебе нужно идти. Вдалеке послышались голоса, но Тизкар не мог оторвать взгляд от вывернутого, измятого тела брата. Мухи уже облепили его глаза, и он согнал их, опуская веки. И он не успел. — Демон! — прокричал кто-то из племени. Раздался женский плач. — Убийца! Демон! Выкрики подхватили все остальные, и хотя Тизкар знал, что Он всё ещё там, он также знал, что Его не видят люди. И понял, что значили слова о клевете. — Демон! — неслось ему вслед, но никто не пытался его догнать. Тридцать лучших мужей племени полегло той ночью на этой земле, тридцать мужей и его брат, который был лучше всех них вместе взятых. Голода, жажды и усталости Тизкар не чувствовал, только прохладу пещеры и эхо множества лапок и коготков, скребущих своды. Он забился вглубь и свернулся, показавшись себе таким маленьким. Один он всегда ощущал себя крохотным, незначительным, но Даннум редко позволял ему остаться в одиночестве. Тизкар чувствовал благодарность за то, что сможет проспать десять тысяч лет одиночества, и ненавидел себя за это. С этой выжигающей нутро смесью боли, тоски и ненависти к себе, он уснул. Но громче всего среди этих чувств звучала надежда.