Once upon a time.

Антонио Сальери занимал весь последний этаж доходного дома на Кёртнерштрассе. Раньше ему принадлежала лишь одна комната, которую снял для него Леопольд Гассман сразу же, как он переехал в Вену. Это была темная угловая спальня, где едва помещались кровать, письменный стол и фортепиано, что начинающий музыкант привез из Венеции. Но дела быстро пошли на лад, работа клавесинистом в придворном театре приносила достойные деньги, а Леопольд вскоре передал ему пару своих учеников. Так, Антонио не составило большого труда платить уже за две комнаты, одну из которых он отвел себе под кабинет. Правда заключалась в том, что Сальери не очень любил людей, в особенности по соседству, точнее – разбитных гуляк, возвращающихся под утро. Стоит заметить, что как только он сам садился за инструмент и начинал «шуметь», в стенку ему недовольно стучали башмаком и желали провалиться к чертям собачьим. Но переезжать было некуда, найти жилье в центре Вены за умеренные деньги – задача не из легких, оправдывал себя юноша. Потом он нехотя признавал, что привык к этому месту, потом выкупил еще несколько комнат. Теперь эта квартира была дорога ему и как память об ушедшем наставнике, чью смерть он тяжело переживал. Как ни крути, он жил здесь порядка семи лет и привязался к стенам, ставшими родными. Став придворным композитором, музыкант получил целый этаж в свое распоряжение и переделал его под себя. Соседством с человеком при дворе стали гордиться, на место краснощеких пьяниц пришла местная интеллигенция: учителя, врачи, юристы. Вскладчину они отремонтировали дом, и фрау Гербер, домовладелица, в жильцах своих души не чаяла. А герру Сальери, которого шепотом называла «благодетелем», и вовсе отдала в служанки младшую дочь, Марию. И именно она, с громким топотом спускаясь по лестнице и пытаясь одновременно зажечь светильник, шла открывать дверь незваному ночному гостю. - И к кому же Вы в столь поздний час, герр? – Она подозрительно осмотрела юношу с головы до ног. Но одет он был опрятно и даже парадно, и лицо ее смягчилось, - Ну, не стойте на пороге. - Я… - Молодой человек замялся, думая, как лучше объяснить, зачем он пришел, - Я за Катариной Кавальери. Очевидно, его ответ пришелся в точку, поскольку Мария вздохнула и покачала головой: - Еще один поклонник. Везет же девчушке! Вольфганг же думал, как выкрутиться из неловкой ситуации. Переходя на бег и пугая редких прохожих своим горящим взглядом, он нашел особняк, на который ему указал спутник Кавальери. Приглушенный свет пробивался сквозь портьеры только на последнем этаже, а экипажа, на котором должна была приехать Катарина, нигде не было видно. И все же времени с их встречи прошло не так много, и Моцарт надеялся, что Сальери бодрствовал. Прошел час, другой, но из дома никто не выходил, и Вольфганг решил, что ошибся. Должно быть, та девушка давно уехала домой. Сам он начал клевать носом и немного замерзать, время было потрачено впустую, поэтому, махнув рукой, он стремительно направился к двери. Была не была. И теперь он стоял на лестнице и ждал, пока хозяин квартиры отзовется на стук служанки. До него доносились лишь обрывки фраз. Наконец, послышались уверенные шаги. Моцарт поднял глаза и столкнулся взглядом с мужчиной головы на две выше себя. Впрочем, Сальери спустился со ступенек, и разница в росте у них оказалась не такой большой. Здесь, в узком и темном коридоре, при подергивающемся пламени свечи, Антонио напоминал большую дикую кошку, вышедшую на охоту. Вольфганг, казалось, забыл, как дышать, образ, придуманный им в мыслях, спешно сливался в единое целое с внешностью человека перед ним. Глядя на Антонио Сальери, вы бы едва ли дали ему двадцать три года. Колкий и цепкий взгляд, оценивающий собеседника (почти всегда негативно), неспешная походка, так не свойственная молодым людям, вечно отстраненное и холодное выражение лица. Подчеркнуто – вежливый равнодушный тон, уместный при дворе, сопровождал его и в общении с немногочисленными друзьями. Казалось, Италия обделила одного из своих сынов способностью жарко доказывать, истово верить, с трепетом чувствовать. Он весь был изысканно сдержанный, будто на контрасте со своей внешностью, которая, как раз, была типично итальянская. Выразительные карие глаза и темные волосы напомнили Вольфгангу о людях, с которыми он жил в Болонье. - Так что Вы хотели? – Глубокий голос с вкрадчивыми интонациями повторил вопрос. Моцарт вздрогнул и отошел на шаг назад. - Я…Герр Сальери…В общем… Антонио облокотился на перила и лениво произнес: - Матиас знает, что я привезу Кати к нему завтра к полудню. Что произошло, зачем Вы пришли? Мы уже легли. От столь откровенного признания Вольфганг замялся. Ему и в голову прийти не могло, что Катарина могла остаться у Сальери на ночь. И это ласковое прозвище, Кати… Понимание ситуации больно било по его самолюбию. Выставил себя последним идиотом. - Я не за ней, если честно. Я к Вам. Меня зовут Вольфганг, я приехал из другого города, хотел с Вами познакомиться… - Уроки? – Перебил его Сальери, и губы его изогнулись в насмешливой ухмылке. Которая, кстати сказать, ему очень шла, - Молодой человек, Вы хотите начать уроки прямо сейчас? Посреди ночи, без света, со мной в одном халате? – На Антонио действительно был халат наподобие домашнего кимоно, расшитый золотыми нитями, - Почему Вы пришли в такое время? - Нет, я не…- Слова композитора окончательно его смутили, а чертенок в голове стал в красках рисовать эти самые «уроки» во всех подробностях. - Я принимаю учеников с одиннадцати часов, - бросил Сальери напоследок, - Приходите завтра. За сим вынужден откланяться, мне холодно, - Он усмехнулся и пошел наверх, добавив через плечо, - И не будьте мямлей. В Вене таких не любят. *** Вольфганг шатался по ночной Вене и пытался понять, что он чувствует. Предполагалось, что он должен испытывать счастье от долгожданной встречи, но Моцарт ощущал себя так, будто вырвался из преисподней. Атмосфера этого дома чем – то напугала его, - удушливая, липкая, засасывающая. Дом, где молоденькие девушки остаются в квартирах мужчин, а учителя смеются в лицо ученикам. В ушах молодого человека все еще стоял низкий смех Сальери. И все же, в голове Вольфганг прокручивал их короткую встречу снова и снова, стараясь сохранить образ Антонио как можно четче. И Моцарт с удивлением был вынужден признать, что музыка, которую он слышал, как нельзя лучше подходила перу этого человека. Впечатления бежали наперегонки с мыслями, даже дойдя до своей комнаты, Вольфганг не мог успокоиться. Ворочаясь пол – ночи, сбив простыни, он провалился в тревожный сон, где на каждому углу видел огненные локоны бестии Кавальери и решительного вида Антонио. *** Он все же отправился к нему на следующее утро. Проснувшись во вполне бодром состоянии, Моцарт собрался с духом и решил исправить впечатление от вчерашнего разговора. Поменяв костюм, Вольфганг с новыми силами зашагал на Кёртнерштрассе. При свете дня особняк выглядел даже красивым. Юноша улыбнулся девушке, стоящей у окна, и, пропуская ступени, взбежал на последний этаж. Дверь была открыта, и он, для приличия стукнув в нее пару раз, вошел внутрь, сразу увидев Антонио, сидящего за клавесином. Сальери поднялся ему на встречу и протянул руку. - А вот и Вы. Моцарт поднял подбородок повыше и громко произнес: - Вольфганг Амадей Моцарт. К Вашим услугам. На лице композитора отразилось недоумение, и Моцарт почувствовал свой триумф. - Так значит…никаких уроков? *** - Не понимаю, как ты можешь так спокойно об этом говорить? – Катарина повысила голос, и Антонио пришлось шикнуть на нее и ускорить шаг. Еще не хватало, чтобы их разговор услышали случайные прохожие. А девушка все не унималась: - Вольфганг Моцарт пришел к тебе выразить свое почтение, ты говоришь, ради этого приехал из Зальцбурга. Это же честь, его мнение намного важнее всего, что говорят эти надутые стариканы. Сальери оглянулся по сторонам и рассмеялся: - Ты так добра к людям, что прочат тебе большое будущее. - Я права. Ну же, расскажи мне про него еще. Какой он? – Она состроила личико маленькой девочки и стала дергать его за рукав камзола. - Забавный. Знаешь, сначала я решил, что он шутит. « Сальери, Ваша последняя композиция гениальна!», « Как изумительны партитуры Ваших симфоний!», - Музыкант легко воспроизвел восторженные мальчишеские интонации, - Но он говорил искренне, и я растерялся. И правда, в мире, где высшим одобрением мог считаться кивок головы или едва заметная улыбка, бурное восхищение вызывало непонимание. - А связного он толком ничего и не сказал, - Антонио потер подбородок, пытаясь вспомнить детали, - Говорил, что их семья долгое время жила в Италии, рассказывал о своем отце, дошел до того, что все же хочет брать уроки у меня, да семья не позволит. Смешной мальчик. Хочет казаться взрослым, а сам ребенок ребенком. - Он старше меня… - задумчиво протянула Катарина, разглядывая узор на своей шали. Но, как столичная девушка, к тому же всегда приглашенная на рауты и балы, она могла дать фору многим простушкам старше ее на пару лет. Атмосфера жесткой конкуренции и завистники на каждом шагу лишили ее детства, зато научили разбираться в людях и понимать, какую выгоду они могут принести, - Ты хотя бы попросил его сыграть? - А должен был? Хотя он что –то говорил о вариациях на мои произведения. Но нет, не попросил. Катарина тяжело вздохнула и приложила руку ко лбу. - И где твои хваленые манеры? Да мой отец - пекарь сумел бы принять гостя лучше, чем ты. Ты же композитор, в конце концов, неужели тебе не интересно? - Ты так говоришь, будто он что – то значит. Чудо – ребенок, да, но сейчас, в свои семнадцать, или сколько там ему, он ничего из себя не представляет. Кавальери закусила губу и обвиняюще начала: - Ты совсем зачерствел. Осторожнее с этим, Антонио, талант не держится в тех, кто не открыт новому. Мне думается, ваше с ним общение могло бы быть взаимно… полезным. Сальери молчал. Были моменты, когда юную приму лучше было выслушать. - Устрой ужин в его честь. Прояви себя с лучшей стороны. - Он уезжает сегодня в ночь, - осторожно возразил музыкант. - Значит, устрой обед, - топнула ногой Катарина, но сразу попытавшись загладить свою грубость и прижимаясь ближе к Сальери, - Ради меня. Я хочу услышать его игру. Разыщи Моцарта и пригласи его к себе, пообедаем втроем. Антонио закатил глаза и поцеловал ее в лоб. Эта чертовка любила вить из него веревки.