***
Даже сложно называть Его человеком. Уши оленьи, по-звериному опущенные вниз, всё время вздрагивают, стараясь уловить каждый чужой вздох. Шинсо вздыхает и с заметным напряжением откидывается на стул, уставившись в потолок. Нет, совершенно точно Он — не Мидория, и было даже глупо поначалу сравнивать их. Изуку, хоть и производит впечатление простого парня, по крайней мере может выбирать, говорить ли Шинсо в ответ или промолчать. А Ему, похоже, никогда не предоставлялось выбора. Дитя лесов не менее напряжённо изучает движения порывистые Хитоши, и второй с раздражением цыкает, ловит себя на том, что страсть как хочется приказать этому чудаку с цветущими ветками-рожками на голове отцепиться от руки и перестать уже липнуть — после уроков и в принципе. Шинсо надоедает отряхиваться от розовых лепестков, Он же беззвучно смеётся и плетёт ему целые венки, доставая юные стебли прямо из своей пышной причёски. Шинсо хочется сказать убирайся вон, ты докучаешь мне, но слова не срываются камнями тяжёлыми с губ, потому что Шинсо знает: никуда ему от немого не деться. — Можешь рассказать мне что-нибудь? — Камни превращаются в алмазы, и Хитоши почему-то очень хочется ответить на счастливую улыбку напротив. Юноша продолжает оставаться незнакомым, неизведанным для Шинсо, — что только стоит эта странная грусть без конца в тёмных огромных глазах, — но старается изо всех силёнок обучить друга языку жестов. Хитоши кивает и сосредоточенно хмурит брови, пробует не отвлекаться на робкие прикосновения мягких чужих рук, которые так неразумно покарябаны шипами роз. Шинсо просыпается от векового сна только тогда, когда сжимает в ладони пластырь с изображением Бэмби. Дитя лесов смеётся, когда его приклеивают к изувеченному горлу. Как будто это поможет вылечить связки. Шинсо желает несмелым касанием исцелить заодно и язык отрубленный, так, невзначай, но только сильнее сжимает кулаки. Когда невозможно приказать, становится страшнее всего. А Шинсо хочется большего. — Вот бы услышать твой голос, хоть раз. Шинсо без понятия, сумеет ли продержаться с этим комочком на коленях, как долго ещё сможет с волнением нескрываемым отстраняться, чувствуя горячее дыхание на щеке. Зеленоволосый шевелит губами прямо над ухом, перебирает в пальчиках фиолетовые пряди, и Шинсо силится не выдать своего смущения; травинки щекочут босые ступни, солнце в полдень слепит глаза, а нависшее над Хитоши круглое лицо оттеняется голубым из-за по-мультяшному большого количества слёз. Шинсо приказывает, чтобы Он перестал плакать, — наконец вслух, прямо как в вечерних мечтах, не без дрожи в коленях, — но немой, как бы ни чесались руки не ослушаться, не способен остановиться. Шинсо прижимает курчавую макушку к груди, в который раз жалея, что язык отрубили не ему в возрасте каких-то пяти лет. Даже прикоснуться к маленьким губам, развязать красный галстук и стянуть душный школьный пиджак с узких острых плеч Шинсо не может — вина душит могильно холодными, костлявыми руками, остаётся только наслаждаться видом и молиться Всемогущим богам античности суровой, чтобы его маленький оленёнок всё сделал сам, подчиняясь только собственному голосу разума. Так будет справедливо. Возможно, когда-нибудь Шинсо перестанет надеяться только на свою причуду. Возможно, когда-нибудь Судьба научит Шинсо прислушиваться и к своему голосу тоже. Маленький оленёнок, увы, не способен заверить его, что их желания совпадают.Часть 1
5 октября 2019 г. в 11:05
Шинсо проводит руками дрожащими по своим волосам цвета сирени и наблюдает как бы свысока. У него мешки под глазами треугольными и рубцы на горле, а вены на лбу вздуваются так, что жутко смотреть.
Маленький человечек перед ним сверкает каплями росы — на макушке, больше напоминающей куст зелени, растёт множество розовых свежих цветов — и совершенно бесстрашно смотрит в ответ.
Шинсо хочется хмыкнуть по обыкновению и со всей прямолинейностью заявить, что глупо прятать уши под копной таких спутанных кудрей, но язык отсыхает мгновенно, когда Хитоши осознаёт, что образ незнакомца слишком хорошо укладывается в голове, как образ Мидории. Шинсо старается растормошить молчаливого юношу, вытянуть из него хоть слово и, признаться, поначалу думает, что это какой-то заговор: все вокруг объединились против него, никто больше не ответит ему никогда-никогда, став безликой статуей неживого мрамора той античной из многочисленных музеев.
А потом Шинсо замечает, что у Него отрублен язык.
«Возможно, это чья-то злая шутка?» — проносится мысль, подтверждаемая разве что гулом в голове и полным молчанием «собеседника». Зеленоволосый молчит и, похоже, способен лишь улыбаться. Шинсо бесится.
Несправедливо было Судьбе подсовывать ему какой-то брак, фальшивку человеческую.