prologue
С громогласным кряхтением кожа на лопатках натянулась, лопаясь пузырями и уродливо терзая кости, вырывая изо рта мученика дохлый полукрик, глушимый льющейся из горла кровью. Создание Божье задыхается, и крики его разносятся по всей Святыне, нарушая вековую могильную тишину Сада. Давно не звучали здесь остервенелые молитвы, срывающиеся с искусанных губ неразборчивыми отрывками, давно не терзали слух ангельский скулеж и мольба. Такая слабая, нечеткая, тонущая в мучительной боли, и на которую ответа не полагается ни от Бога, ни от Собратьев его старших или младших. Перья, необычайно белые, слепящие ока обычных божьих рабов, людей, с треском сыпятся на мраморные полы, утопая в луже крови под ногами. Создатель улыбается слабо, проводит рукой по ровной коже прекрасного в своей идеальности лица, утирает с краешка губ остатки густой, багровой крови. На контрасте с бледной кожей она выглядела чересчур яркой, такой же, как и божественное свечение Ангельских крыльев, величественных и вычурных. Символ неискушенных, невинных созданий — чистых, как первый снег, безгрешных, как младенцев, бесконечно и навсегда недосягаемых. Небесные жители, защитники, помощники, неизменные последователи воли Бога, всегда правдивой и верной. — Осаму Дазай, — голос Его звучит одновременно везде и нигде, он вгрызается в барабанные перепонки, звучит в голове, глушит, словно Он кричит, но тон Его остается навечно спокойным и непричастным, — За твои грехи я должен был погубить тебя. Дазай усмехается криво, костяной скелет, без привычного белоснежного оперения, уродливыми голыми ветками тлел, чернея на глазах. Редкие проблески былых перьев побагровели, впитывая кровь, закружившую замкнутым кругом вокруг Ангела. Чистый, нетронутый запах Рая заглушил тяжкий железный запах, наглухо забивший обоняние. Под желудком скапливалась тошнота. — Ты лучшее моё создание, — Он переходит на шепот, лукаво заглядывает в светло-карие глаза, налившиеся алой краской, — Помни благодать мою, вместо забвения наказываю тебе изгнание из Царства небесного, бессмертие дарую, вечные скитания без возможности покаяться, — склонившись ближе, притронувшись брезгливо губами ко лбу, Он неслышно молится, сохраняя эту слабую улыбку на своем молодом лице, — Человек твой будет рассеян, дух его будет сломлен. Да будет так. Ангел прикрывает глаза, ощущая, как под ногами исчезает пол, превращаясь в невесомость. Он тянет руку, в панике хватается, но нащупывает ничего, не имея возможности даже вдохнуть. Осаму рвется вверх, взмахивает обрубками и голым скелетом за спиной, и лишь летит дальше вниз, вниз, вниз — на Землю, к людям, к человеческому роду. Облака, бывшие для ангелов укрытием и сладкой дремой, сейчас казались грозными нависшими белесыми пятнами в бескрайней голубизне, в которой проглядывались очертания величественного Эдема. Перед глазами образ Создателя сжигался, как полотно от искры, исчезали знакомые очертания, превращаясь в неразборчивые пятна стертых воспоминаний. Пепел сыпался с сожженных костей, кружился в ритмичном танце вокруг серыми хлопьями, тлея на ходу. Каркас протяжно заскрипел, скрываясь в изодранных лопатках, вызывая очередной приступ невыносимых болей. Дазай сгибается пополам, эмбрионом сжимается прямо в воздухе, ощущая ледяные прикосновения ветров, Их шепот — осуждающий, сожалеющий, такой обманчиво нежный. И слезы скатываются по щекам, и рвется вновь из глубин крик, полный боли и сожалений. За судьбу. За выбор. За злобу на себя и на Него, несправедливого карателя, единственного судью, который так легко даровал редкий дар бессмертия. Дар — проклятие, самое жестокое, даром был лишь для Ангелов, бесстрастных оболочек, послушных и безгрешных душ, почивших мир одним из первых. Эмоции, которых и не было никогда, которые всегда казались чем-то далеким, которые всегда упирались словно бы в вату, так и не касаясь Дазай, сейчас накрыли огромной волной, сжигая светлую душу. Он ощущает буквально, как от грехов, — злости, зависти, печали, — горит сердце Адским пламенем, и чернеет душа, нетронутая до этого грязью человеческих эмоций. Осаму истошно завизжал, когда за ударом об Землю последовала боль. Невыносимая, пускай и несравнимая с тем, что сотворили с его крыльями. Он не в силах подняться. Тело кажется тяжелее гири. Дазай, глухо застонав, утыкается локтями в усыпанную белым покрывалом землю, ощущая обжигающий бледную кожу холод. Под ним растекалась кровавая лужа, окрашивая пушистый слой снега в розовый — он закашливается, содрогаясь в приступе. Легкие неприятно щекотало. Осаму неспешно открывает глаза. Мир, представший перед ним, кажется мутным. В воздухе петляли хлопья снега, плавно осыпая лежавшее на холодной земле тело. Голые деревья, покосившиеся от холода и тяжести, грозно возвышались над ним, ставшим таким ничтожным и бесполезным вмиг. — Эй? К его плечам касаются теплые руки, заставляя дрогнуть. Не смея пошевелиться, он распахивает глаза, пытаясь выглядеть в расплывшейся фигуре лицо человека. Он видит мягкую настороженную улыбку, и чувствует тепло, когда незнакомец, сняв с себя пухлый прямой плащ, обкатанный грубым и поредевшим от времени мехом, натягивает на его плечи и переплетает у шеи. Воздух продолжал обжигать легкие, но медленно к Осаму приходили всё новые и новые ощущения. Становится жарко, хотя, вероятно, не должно — человека рядом трясло, но он стоически ожидал, пока Дазай скажет что-нибудь. Снежинки всё также безразлично кружили в неведомом танце, тихо шуршали остатки промокших листьев под ним; мир ни на миг не остановился, продолжая двигаться, жить, быть — и это казалось невероятно жестоким. Он с трудом привстает, чтобы перевернуться на спину, но незнакомец аккуратно поднимает его на ноги, крепко держа за локти, грузя себе на плечо. — Я помогу, — шепчет успокаивающе парень, укутывая его поплотнее в свой пуховик, — Неужто мне не почудилось? Ты выпал с неба? Осаму пытается ответить, но изо рта вырываются странные, неразборчивые звуки. Он испуганно хватается за горло. Похоже, в этом мире существа общались другим способом… — Мистер, может ли оно быть, что вам неведом мой язык? — удивленно шепчет прямо на ухо, с трудом таща его на буксире в неизвестном направлении, — Кивните, если понимаете молву. Дазай неуверенно мотает головой вверх вниз, получая ободряющую улыбку в ответ. Он промаргивается, и наконец-то обретает возможность разглядеть загадочного парня вблизи. Белоснежные волосы, неравномерно спускающиеся вплоть до худых плеч, юношеские черты лица, впрочем, уже зрелые очертания. Парню было около двадцати пяти, но в глазах, о, необычного цвета для человеческой расы — желтых, с баклажановыми вкраплениями. Осаму тихо разглядывает своего спасителя, раздумывая о том, что, возможно, Он послал его специально? Долго отслужив хранителем у Людей, Дазай был осведомлен об их культуре и всём остальном не хуже самих обитателей этой поистине чудесной вселенной, созданной только лишь для них одних. Такие одинокие, прекрасные сознания — люди, и самые нелюбимые Богом, который и позабыть забыл о них, безрассудных и самовольных. Вышедшие из-под контроля, переставшие быть марионетками в руках Всевышнего, они стали лишь бесполезной грудой ничтожной космической пыли. Ему они нравились. Не то, чтобы Ангелам вообще может что-либо нравится или нет: они представляли из себя в большинстве своем лишь сгусток чистой энергии, априори не имеющих оболочки, чувств, эмоций и даже мыслей. Это с веками, долгими вечностями приходит осмысление — ограниченное. А Дазай был у Него в почете, оказавшись немножко… Бракованным. Ангел, который имел острый ум. Полезная вещь, но когда выходит из-под контроля Его, случается непоправимое. — Знаешь, меня зовут Накаджима Ацуши, — парень неуверенно смотрит на реакцию Дазая, — Я из далеких стран. Здесь… Помогаю таким, как ты. Осаму упирается голыми ногами в мягкую почву, заставляя Накаджима затормозить. Он разворачивает к нему голову, смотря прямо в глаза. Действительно необычный цвет. Мысль приходит неожиданно, и заставляет отскочить, несмотря на ужасную боль по всему телу. Его валит набок, он кутается в пуховик, пытаясь скрыть наготу, и одновременно злобно рыкает на подбежавшего к нему юношу. Ацуши, широко распахнув глаза в испуге, протягивает руки, но Дазай, ловко извернувшись, покатился по склону вниз, прикрывая голову. Боль ослабла, сменившись острым чувством опасности и подскочившим пульсом. Он слышал, как в ушах билась кровь, как сдавливает сердце в ненормально быстром ритме, и чувствовал, как промокает от его же крови чужой пуховик, а изодранные до костей лопатки зажгло. Осаму поднимается на дрожащий ногах, хватаясь ослабшими руками за ветки невысокого дерева. С характерным хрустом ветка надламывается. Он стонет, глухо ударяясь головой об ствол. Ему не убежать: Накаджима, сломя голову, несся следом, осторожно скатываясь по резкому склону прямо к нему. Теперь Дазай, кажется, видел. Этот юноша не был человеком. Возможно, таким же, как и он, а может и не знал, что был когда-то — переродился лишь для того, чтобы помочь Осаму, а потом вновь уйти в Небытие или Эдем. Шипя сквозь зубы, он ногтями хватается за кору, впрочем, позволяя Ацуши в очередной раз поставить его на ноги, отряхнуть и укутать. Парень опирается на дерево, восстанавливая дыхание, и смотрит на Осаму, хмурясь. — Ты первый. Приподняв брови, Дазай исподлобья посмотрел на него. В глазах читался немой вопрос. — Первый, кто решил убежать, — он аккуратно утирает лицо носовым платком, торчащим из переднего кармана бежевой блузки, — Обычно у вас на это даже сил не хватает. Лишенный возможности ответить, Осаму злобно ведет желваками, переваривая сказанное. Макушки коснулось что-то невесомое — похожее на фантомное тепло, от которого боль, терзавшая новообретенное физическое тело, растворилась. Он оборачивается. Всё те же белые пейзажи безлюдного леса. Ацуши лукаво усмехается, протягивая руку. — Я Проводник. Приятно познакомиться, Осаму Дазай, Падший Ангел. Правая рука Владыки нашего, предавшая Его так безжалостно, — Дазай неуверенно подает руку, копируя движения нового знакомого, и Ацуши пальцами касается её. Слабость накатила волной, но тут же уступила место твердости, позволяя вдохнуть полной грудью, — Тебе будет оказан особый прием. Научу всему, что знаю, а дальше… — он с сочувствием кивает, — Живи, как хочешь. Осаму, внимательно наблюдая за ним, пытается повторить это выражение лица. Оно напоминало ему кое-кого. Ацуши понимающе мотает головой, стряхивая снег, и вновь улыбается. Осаму неловко улыбается в ответ.***
— Твои отчеты отвратительны, — сцепив зубы, прокричал мужчина, — Переписать. — Все? — мгновенно побледнев, сотрудник спешно подбирает скинутые наземь документы, прижимая их к себе, словно драгоценное сокровище. Глаза его блестели, а губы были плотно сжаты. — Все. Живо! — рявкнув напоследок, начальник откинулся на спинку кресла, наблюдая за всполошившимся парнем. Тот, неловко дернувшись от внезапного крика, поспешил на выход из кабинета, забавно упав на середине пути. Он поднимается, сокрушительно мычит, а потом убегает с новой скоростью, негромко хлопнув тяжелыми дверьми. Испустив нервный смешок, мужчина запускает руку в запутавшиеся огненно-рыжие волосы, непривлекательным гнездом растрепавшиеся по макушке. Толстый стол был завален кипами документов, впрочем, аккуратные стопки не выглядели неопрятно, наоборот. Улыбнувшись, он подвинул слегка выбившийся из идеально ровной стопки уголок документа. Положив голову на руку, мучительно вздохнул. Работы с приходом зимы стало немерено, не хватало времени даже на банальное причесывание. Потянувшись, мужчина выдыхает. И вновь приступает к работе, с молниеносной скоростью перечитывая тонны важной документации и расставляя на нужных свою подпись; Он был бы не против заниматься такой монотонной работой за такую заоблачную зарплату, но вот незадача… — Поль, ты в порядке? — на том конце телефона послышалась сдавленная ругань, прервавшаяся мелодичным мужским голосом. — Не сомневайся, — неуверенно произносит его брат, — Хотя, думаю, тебе стоит опять заменить меня на собрании… Не дослушав, Чуя Накахара сбрасывает вызов, громко стукнув смартфоном об стол. Он был невероятно зол: не столько на брата, сколько на почивших родителей, поделивших ебучее наследство в самом отвратительном раскладе. Дать Верлену, городскому раздолбаю, вечному сорвиголове управление целой компанией? Да, отличная идея. Чуя же, на минуточку, младше, а значит — неопытнее, глупее, явно менее одареннее, чем их умные и образованные родители, ведь второсортная кровь (нужное подчеркнуть). Возможно, все бы решилось, будь Чуя полноправным директором, а не его заместителем. Методично закидываясь таблетками валерианы, Накахара поднялся со своего места, пытаясь отдышаться. Собрание. Надо сосредоточиться. Быстро вышагивая по нужным коридорам, Чуя параллельно отзванивал всем корпусам, пытаясь говорить как можно тише, да еще и не сорваться. Самое крупное юридическое бюро Японии, да и всей Азии — здесь, в небольшой Йокогаме, в которой власть президента давно сместили «криминальные» группировки. Впрочем, таковыми по документам они не являлись. Взять их же компанию, Портó, которая успешно регулировала абсолютно всё, связанное с юридицией, судебной системой и, если брать выше, имела стойкую связь с политико-экономической системой всей Японии, занималась дипломатическими международными делами и судами, держа страну на плаву. Впрочем, темная сторона была даже у такого символа Закона и Порядка, как Порто — и она была страшнее любой русской мафии. Заказные убийства, контрабанда наркотиками и оружием, незаконный сплав производственных товаров и алкоголя, добыча информации, специальные миссии — это было та самая спрятанная за толщей воды часть Айсберга, за которую отвечал Накахара. Теперь же, когда брат совершенно расслабился, на нём лежала и верхушка. Это было каким-то новым видом самоубийства: управлять одновременно и законом, и творить в то же время что-то, выходящее за рамки этого же закона. Искусный, плавный метод убить себя, да и подставить абсолютно всех заинтересованных, в том числе и любимый город, и страну. — Накахара-сама, Акутагава успешно выполнил свою миссию и сейчас направляется в страны Южной Европы, — девушка появилась из ниоткуда, подстраиваясь под шаг Босса, и учтиво отдала честь. Скорее из привычки, чем из нужды: такой дедовщины никто уже, кроме Хигучи и Рюноскэ, не делал. Хигучи, едва поспевая за стремительным шагом Накахара, параллельно тыкает тонкими пальцами в планшет. Телефон в кармане его темно-синего пальто нервно заурчал, уведомляя о новом сообщении. Благодарно кивнув девушке, он слегка замедлился: — Конкретнее? — Италия. Чуя нахмурился, резко остановившись и умело предотвратив падение заскользившей по кафелю Ичиё. Он приподнял брови, и девушка отвела взгляд, неловко дергая мятую белую рубашку. В целом, она вся выглядела слегка потрепанной. Сжалившись, он смягчает взгляд, и Хигучи, выдохнув, открыла документ на планшете и начала водить пальцем по строчкам, ища нужную. — Вот, — улыбнувшись, она начала четкий пересказ, — Отделение Порто в Европе запросило дополнительной помощи от основного центра. Вместо запрашиваемых пяти боевых единиц выслали троих. — Почему три и почему среди них — Акутагава? — нетерпеливо прерывает её монолог Чуя, одергивая задравшийся воротник пальто. — В их рядах сотрудников больше, чем в любом другом отделе, — недовольно бурчит она, — А еще там… Ну… — Дазай-сан? — ведомый смутными догадками, предполагает Накахара. К его удивлению, девушка мучительно выдыхает, и кивает в подтверждение, — Ужасно, — морщится брезгливо он, — Он же тиран… Зачем Акутагава вообще с ним видится? — Как бы то ни было, — нехотя протянула она, — Он неотъемлемая часть нижнего мира Порто. Долгих четырнадцать лет стоял вместо своего отца, — Хигучи, предавшись воспоминаниям, улыбается, — Страшный, конечно, человек. Был. Сейчас его словно подменили, хотя кровь с рук убийце не отмыть. Накахара не решается возразить. Всё же, с местным авторитетом, Осаму, довелось видеться лишь единожды, когда им было по пятнадцать. Тогда он был под опекой Озаки, а Дазай под опекой Мори Огай, тогдашнего лидера Порто и его кровного дяди. Они даже не говорили ни разу: лишь здоровались. Хоть и прошло столько лет, эту короткую встречу Накахара забыть не смог. Тот подросток из далекого прошлого произвел огромное впечатление человека, побитого и уничтоженного жизнью — один глаз, жуткая кровожадная широкая улыбка, абсолютное безумство; В черную историю Порто он вошел как самый младший член исполнительного комитета, снайпер и чудеснейший стратег с острым умом и нечеловеческой способностью к составлению идеальных планов. У новой власти он всего-лишь год, но пользовался услугами гениального демонического вундеркинда настолько часто, что порой становилось неловко. Ну, у человека может… своя личная жизнь? Дела? Как он вообще успевает всё в сроки, когда на его плечах висят практически все подразделения Порто?! Но это то, как Чуя запомнил Осаму. Как далекого, невероятно умного, но очень жуткого человека, лишенного всяких привычных правил морали. Для работников их отдела он был человеком, от пыток которого кололись даже самые крепкие орешки, а также воспитателем Акутагава — которого Огай забрал из-под крыла своего ненаглядного племянника в самый последний момент. Накахара не знал подробностей, но Коё частенько рассказывала о том, что Рюноскэ он «воспитывал» по своим каким-то законам, избивал, унижал, давил морально и физически, пока найденный в мусорных баках мальчик совсем не съехал с катушек. Нажил себе ненормальную привязанность к абьюзеру, замкнутость, нелюдимость и перенял, видимо, ту неуравновешенность и жестокость, которую всё это время демонстрировал Дазай. Всего этого ужаса, к счастью, Накахара не застал — из-под крыла своей тети, Коё Озаки, которая занималась его воспитанием в стенах Порто, его забрали родители, скоропостижно погибшие во время задания после недолгих двух лет их семейного воссоединения. — Спасибо за информацию, Хигучи, — сглотнув горечь воспоминаний на корне языка, он криво улыбается, — Свяжись, пожалуйста, с Гин, пусть отправляется вместе со своим братом. — Акутагава будет недоволен, — осуждающе пыхтит она, впрочем кланяется, покидая широкий коридор и скрываясь за одной из многочисленных дверей. Собрание проходит успешно. Чуя, спешно покинув душный кабинет переговоров, отправляется в мужской туалет, глубоко вдыхая прохладный воздух. Портупеи почему-то непривычно сдавливали, заставляя упереться руками в раковину, пытаясь устоять на ногах. Мир вокруг кружился, и Накахара очень скоро почувствовал характерное чувство тошноты, накатывающей волнами. Дрожащими руками он набирает воды, плеская ледяную жидкость на лицо, и шумно дышит, пытаясь вернуть самообладание и побороть отвратительное самочувствие. Такое случалось, и случалось довольно часто — стоило его брату вытворить какую-то херню, из-за которой Накахара доводилось перестраивать все свои планы. Щекочущее чувство в желудке исчезло вместе с приступом тошноты, а мир перестал вращаться калейдоскопом. От очередного приступа осталась лишь тупая головная боль, которая, впрочем, уже стала его вечной спутницей. Вытерев лишнюю влагу бумажными полотенцами, он взглянул на свое безобразное отражение в широком зеркале. Цокнув, водой приглаживает волосы, утирает темные пятна в уголках рта — возможно, от кофе, ведь кроме него ничего в желудке у него за сегодняшний день не было. Телефон снова настойчиво вибрирует, вынуждая его нехотя запихнуть руку в карман и вынуть смартфон. На экране отображалось «Гин Акутагава» и Чуя, сокрушительно выдохнув, поднял вызов. — Накахара-сама, — спокойным голосом начала девушка, — Италийское отделение запросило вас на переговоры по поводу… — она зашуршала бумагами, прежде чем выдать неуверенно: — Объединения и обсуждения войны против… Детективного агентства. Накахара нахмурился, ничего не ответив. Детективно агентство? Это еще что такое? Кусая большой палец, он задумчиво окинул своё отражение в зеркале, ища подсказки. Переговоры. Это было привычным делом, всё больше и больше разделов по всему миру объединялись в альянс, во главе которого, как ни странно, стояло Йокогамское Порто — впрочем, слышать такое предложение от итальянского… Те славились численностью, оперативностью и жестокостью, а также неприступностью. Их здание было подпольным, и абсолютно вся деятельность являлась незаконной. Никакого прикрытия. Они были очень агрессивны, а потому вопрос о подсоединении к Альянсу не стоял никогда. Они, вероятно, стремились к самостоятельности, пытались выйти из-под крыла Порто, даже название взяли иное, именуясь Портовой Мафией. И вдруг… — Это срочное? — Отправление сегодня, через пару часов, в крайних сроках — завтра утром. — Блять, — грязно выругался Чуя, отстранив телефон от уха, — Я понял. Ваша группа пускай отправляется на сегодняшнем, я присоединюсь завтра утром, — он записывает дату на своей руке, — Раз ты тут, то закажи билет. — Как скажете, Накахара-сама, — учтиво произнесла Акутагава, прежде чем отключиться. Он открывает планировщик на телефоне, скучающе обводит взглядом забитый график. Отменять придется очень многое, а еще неизвестно, сколько он пробудет там, в Италии. Надо было подготовиться. Переговоры с ними обещали быть особенно выматывающими. Набрав сообщение Полю о том, что ему придется отложить свои похождения на ближайшие две недели, он наспех бегает по своему кабинету в поисках необходимой документации. Бумаги вихрем летят в распахнутый кожаный портфель. Уведомив о своем уходе Хигучи, Чуя со спокойной душой покидает здание Порто, отправляясь на стоянку. Его машина стоит нетронутая, сверкая красным бампером. Усмехаясь, он запрыгивает в тачку, ощущая легкую усталость и немоту в пальцах после тяжелого рабочего дня. Удивительно, но мягкий рык заведенной машины успокаивал его и бодрил не хуже восьмичасового сна — он с наслаждением опрокидывает голову, сжимая руль. Ночные улицы Йокогамы выглядят, как обычно, оживленно. На ровных дорогах сверкают яркими огоньками-фарами сотни машин, выстраиваются в комплексных высотках мозаики из светящихся квадратов — многие еще не спали, хотя время переваливало за десять. Чуя еще раз кидает взгляд на панель, чтобы убедится. Действительно. 10:23. Данный факт немного обескуражил; в здании казалось, что сейчас совсем немного перевалило за обед… С урчанием мотора проносясь мимо сигналящих ему вслед машин, Чуя неторопливо рассуждал о Портовой Мафии. Переговоры его не слишком сильно волновали. Всё же он работает в юридической компании, и был весьма успешен, как адвокат и дипломат. Волновали больше причины. С чего такая срочность? Во главе италийского отдела, насколько знал Чуя, был Мори. После смерти четы Накахара он сплавил кресло Босса младшему, а сам ушел в мелкое отделение на закоулках Италии. Всего за год оно разрослось до размеров самого Порто, и власть имело равносильную. Впрочем, из-под их крыла вылезать не спешил. Его правой рукой неизменно оставался всё тот же Дазай Осаму. В любом случае, после… Всеми делами занимался Осаму. Так что, фактически, лидером был он. Хоть и официально за всем стоял Огай. Чуя искренне надеялся, что политика печально известного Осаму будет хоть немного менее агрессивна, нежели та, которой придерживался Мори долгие годы. Видимо, надежды оправдывались уже сейчас. Объединение — неплохой способ смыть дурную славу. Чуя собирает свой небольшой чемодан, а в мыслях лишь то, что надо бы взять побольше. Останется он там надолго. Предчувствие.