***
Телефон Чуи молчал. Это было странно. Самолет совершил посадку несколько минут назад, и сейчас, находясь в оживленном аэропорту Фьюмичино, в сердце Италии, Накахара ощущал непривычный дискомфорт. Натянув рукава, он схватился за ручку чемодана. Нахлынувшее чувство свободы (никаких писем с работы, сообщений, даже намека на работу) пьянило и совсем чуть-чуть… Обескураживало. Каждый раз, выезжая за пределы Японии, Чуя сталкивался с колоссальным количеством работы, и его телефон взрывался от ежесекундных входящих, требующих его немедленного ответа. Это всегда сбивало его с ритма, и он ненавидел уезжать куда-то из своей страны. Италия многого не обещала. Хотя бы потому, что приехал он сюда не на отдых или задание, а так — подружиться с собственным подразделением. Такой практики у Порто никогда не было. Мирные договоры, союзы — всё это было далеким для их организации ровно до того времени, когда к власти пришла чета Накахара, а в дальнейшем и он сам. Даже сейчас такая политика подчиненными воспринималась как нечто недейственное и бесполезное. Так оно и было. Правда, обратив куда большее внимание именно на мирные стратегии, Накахара медленно, но верно менял их враждебность на дружелюбие. Этот шаг, можно сказать, отчаянный, может стать отправной точкой для полного преобразование Порто — по-крайней мере это то, во что верил Чуя, и к чему стремились его родители. Италийские улицы были переполнены контрастами архитектуры и местного населения. Неспешно петляя пестрыми переулками, которые больше напоминали многочисленные лабиринты, Чуя с нескрываемым восторгом рассматривал всё. Старый мир был чем-то вроде другого измерения, застывшим в одной эпохе, и Италия была ярчайшим примером, восхищая всем этим старинным стилем, смешанным с современными бетонными джунглями. Он улыбается прохожему, который смотрит на него с нескрываемым удивлением: рыжий японец, необычное зрелище, и Чуя даже почти не обижается на такое пристальное внимание. Впервые за эти несколько месяцев монотонного созерцания потолка, пола и рабочего стола у него было настолько приподнятое положение духа. Действительно, захотелось пуститься в пляс. Громко играющая из колонок городской кофейни музыка способствовала этому как нельзя кстати. Выдохнув, он облокотил чемодан на небольшой заборчик. У входа в кафе толпились такие же, как он: с яркими улыбками девушки мотали бедрами, отдаваясь такту, а мужчины грациозно, но немного грубо пародировали их, задорно посмеиваясь. Чуя плавно вошел в толпу. Среди высоких европейцев заметить его было сложно, а поэтому, без лишнего стыда, он начал повторять за девушкой, которая лукаво улыбнулась ему, энергичнее крутанув задом и замахав руками под бит. Накахара, не сдерживаясь, присоединяется к этой атмосфере сплоченности. Итальянцы не против — они подхватывают необычного азиата в свою компанию, нарочито показательно танцуют на одной силе воли, задыхаясь, но счастливо улыбаясь, смахивая капли пота. Неожиданная дискотека прямо посреди города вызывала чувство эйфории и прилив адреналина. Чуя успешно завершает танец в один миг с остальными. И разрывается аплодисментами — люди кажутся смущенными, но благодарно кивают, пытаясь отдышаться. Он краешком кофты утирает выступивший на лице пот. Заново завязывает короткий хвостик, руками прочесывая спутавшиеся рыжие пряди; легонько массирует затылок, пытаясь сбить румянец на щеках и успокоить взбесившийся сердечный ритм. Всё шло слишком прекрасно. Чуя на прощание махает задорным танцорам, прежде чем осознает кое-что. Чемодан пропал. Накахара промаргивается. Серьезно пропал. Ему не привиделось. Одно дело — ненужная скомканная одежда в нём. Совершенно другое — важная документация, гигабайты компромата и тысячи не совсем лицеприятных данных на его ноутбуке. Чуя, признаться честно, готов смеяться. Хорошо. Даже страшный лидер мафиозной группировки тире юридической конторы может стать жертвой грабежа. Удивительно, что он не заметил вовремя. Признаться честно, он немного опешил. Такого с ним не случалось, можно сказать, никогда. Возможно, в далеком детстве, когда он был невнимательным сорванцом, да и то, по мелочевке. Сокрушительно выдохнув, он обратился к близстоящим людям, на своем неплохом английском интересуясь, видели ли они что-то. Молодая женщина, промямлив на итальянском, стремительно скрылась. Сощурившись, Чуя проводил её внимательным взглядом и глубоко вздохнул, ощущая всю безнадежность ситуации. Уже готовый пойти на крайние меры, он разблокировал смартфон. Под крайними мерами подразумевался простой звоночек куда надо; чемодан, ноутбук и даже он сам были под завязку забиты GPS-маячками, к которым, впрочем, сам Накахара не имел полного доступа. Не сейчас, когда он находится посреди оживленной улицы культурной страны Европы и, как бы, спешит на встречу с важной шишкой. Спешит, блять. Кинув виноватый взгляд на импровизированную дискотеку, Чуя уныло плюхается за столик, мотая головой подорвавшемуся официанту. Тот, помедлив, решил не говорить ничего. Слишком уж хмурым выглядел таинственный иностранец. Он набирает нужный контакт, ожидая ответа. На той стороне недовольное бурчание сменилось бойким голосом Мичизу. Накахара запоздало взглянул на время: в Японии, вероятно, был вечер. — Здравствуйте, Накахара-сан. Как долетели? — Чудесно, — не без сарказма ответил он, вычерчивая ногтем узоры на столешнице, — Есть просьба, Тачихара. Выследи чемодан и ноутбук, сейчас. — О, — Мичизу удивленно зашевелился, послышался писк компьютера и агрессивное вдавливание клавиатуры, — Минуточку, — и вскоре, вместе с монотонным звуком программы, послышался компьютерный голос, который, впрочем, перебил Тачихара, начав диктовать адрес. Чуя вбивает его в карты, с удивлением обнаружив, что это находится… Сзади него. Спешно поблагодарив программиста, он воровато оглядывается. Никаких подозрительных лиц. Всё было чисто. Но, ведомый мнимым предчувствием подвоха, он зажимает меж костяшек небольшое лезвие, плавно пробираясь сквозь толпу к задней части кафе. Здесь было не так людно. Толпа обтекала это место, и вскоре Накахара заприметил узкий проход, скрывшийся от остальных в проеме меж зданиями, наспех скрытый поваленными досками и обмякшим ящиком. Последний развалился от его пинка. Все еще сжимая оружие, он отодвигает доски, сталкиваясь с невероятно узким проходом, в котором торчал его родненький чемодан. Нетронутый. Ругнувшись себе под нос, он бочком пролез внутрь, дернул чемодан, зажатый в тисках узкого прохода, и вынырнул обратно. Сопровождаемый странными взглядами местных, Накахара ощупал свой багаж. Ни царапины. Снова оглянулся. И лишь тогда, ощущая на себе пристальный взгляд, замечает странную фигуру. Высокий человек, щуплый и худой, проходит мимо вместе с потоком толпы, оставляя после себя свежий шлейф мужского одеколона. Он бросает на него снисходительный взгляд карамельных глаз, кутаясь в бежевый шарф, и одергивает полы черного пальто, полностью сливаясь с массой. Чуя дернулся за ним, но спустя несколько секунд в толпе нет даже намека на подозрительного прохожего. Он исчез. Словно провалился сквозь землю. Накахара вдыхает остатки аромата. Чувство дежавю — он жмурится, пытаясь вспомнить, но воспоминания ускользают от него, как бы он не пытался схватиться за них. О том, что с ним играются, Накахара догадался почти сразу. Кто это был? Член Портовой Мафии или, может, враг из этого самого Детективного агентства? Мог ли это быть… Осаму Дазай? Смахивая минутное наваждение, Чуя ринулся дальше. Он снимает номер в неприметном отеле, запрятавшемся от людной улицы в узких переулках Италии, практически трущобах. Это всё напоминало ему далекое детство. Когда-то, пускай и недолго, он сам петлял похожими каменными джунглями, выискивая укромное место, чтобы пережить очередную ночь. Это был тот маленький отрезок между его побегом из детдома и усыновлением. Чуя сгружает вещи в небольшой уютный номер, практически сразу же заваливаясь на просторную кровать. Не вставая, достает ноутбук, параллельно проверяя, ничего ли не пропало. Всё было на своих местах. Даже впихнутая невпопад пачка денег, заманчиво торчавшая меж слоями одежды. Скучающе подпирая голову рукой, он просматривает почту. Ничего важного. В этот же момент, когда Чуя норовит закрыть устройство, раздается знакомый звук уведомления. «Сегодня, 23:12. XXXX улица, XX, третий переулок, спускайтесь вниз, пока не уткнетесь в тупик.» Он приподнял брови в изумлении. Вот как оно у них, в Италии. Порто же обычно ограничивалось звонком. Естественно, они были «в законе», а потому никто не влезал в их дела, но, черт. Это было странно. Никаких точных мест. Даже найдя это письмо кто-то из властей, вероятно, потратит немало времени, прежде чем смогут отыскать место. Зашифрованные привычным шифром Цезаря улицы оказались несуществующими. Конечно, Накахара знал, в чем дело. И мог благодаря письму найти настоящие координаты. Это то, чему его обучили в первые два года — такое могут и знают лишь мафиози, опытные и натасканные. Он тратит ничтожные двадцать минут и получает на руки адрес, который вбивает в поисковик. Порт. Ливорно. Он хмыкает. Три часа езды. Один из крупнейших морских портов, что не было удивительным. Оставалось совсем немного времени. Чуя мысленно составляет план действий. Сначала сон и еда, далее — расспросить местных о Портовой мафии, а потом свяжется с Акутагава и остальными членами его организации. Разложившись на отельной кровати, он думал о незнакомце. На языке крутилось имя, явно чуждое и позабытое, которое, впрочем, было с ним в тех ранних годах, когда воспоминания кажутся отдельным отрывком чуждой жизни. Вспомнить бы. Почему-то отчаянно хотелось вспомнить.***
— Навевает воспоминания? Рюноскэ разворачивается непозволительно резко, замахиваясь ногой для удара, но оказывается остановлен. Ловко перехватывая удар, незнакомец сворачивает чужую лодыжку, параллельно уклоняясь от последовавшего за этим кулаком, нацеленным в улыбчивое лицо. Злобно рыкнув, Акутагава вырывается, упираясь спиной в забор, за которым тихо покачивалось море. Солнце, плавно пересекая горизонт, оставило лишь редкие просветы алых лучей на темнеющем небе, мягким свечением освещая лицо, пожалуй, его главного кошмара — Осаму Дазай. Юноша бесстрастно улыбался, но и улыбка была его фальшивой настолько, что у Акутагава стало кисло на языке. Притворная радость встречи. Ожидаемо. Он стоически ожидает, а Осаму лишь молчит, разглядывая пейзаж за спиной бывшего ученика. Определенно, его наставник изменился. Не так, как рассказывали. В глазах все еще была та пугающая пустота и непричастность, но выглядел он… Живым. Теребил монотонно край пальто в руке, измотанной тонким слоем бинтов, задумчиво склонил голову, выжидая, пока ему скажут хоть что-то. Рюноскэ, впрочем, не нужно было ничего говорить. Человек, восставший перед ним, был лишь прошлым. Ускользающий силуэт детства, несчастливого и подпорченного. Ненависти он не испытывал. Лишь тихую обиду. По-детски глухую и немую. Никакого сожаления в карих глазах. Никаких проблесков вины. Холодная осознанность и расчет. Акутагава не думает. Лишь смотрит, не желая ничего предпринимать. Непривычное бессилие, всегда сопутствующее его при встрече с ним, постепенно исчезало. — Будете продолжать стоять здесь? — сглотнув вязкую слюну, спрашивает он, заглушая острое желание покрыть бывшего наставника не самыми приятными словами. Пытаясь сохранить хладнокровие, он нервно оглаживает железные преграды низкого забора. — Пожалуй, — учтиво отвечает Дазай, приближаясь. Он совершенно обыденно упирается ладонями в преграждение. Акутагава опускает взгляд. За шарфом на шее виднелся привычный слой бинтов, как и на запястьях. Кажется, их стало больше. Исчезла лишь та раздражающая повязка на глазу, позволяя разглядеть юношу внимательнее. Здоровый глаз, чистая кожа, аккуратное лицо, глаза, больше походившие на европейские, нежели на азиатские. Дазай перерос того нескладного жуткого подростка, окреп, всё же оставаясь худым и стройным. Рюноскэ вполне мог бы назвать его привлекательным, если бы не знал, какая гниль скрывается за идеальной оболочкой этого лица и обольстительной улыбки. Он аккуратно отодвигается, переводя свой взгляд на морскую гладь. Действительно. Навевает воспоминания. Не самые приятные, но трепещущие где-то на дне желудка. Эти самые, которые вроде бы должны быть особенными — но нет. Давно это было, после какой-то очередной миссии, где Акутагава ни больше, ни меньше — облажался. Погубил троих товарищей, не желая командной работы, потерял важный товар, убил нужных людей… Дазай не разозлился, как делал это обычно. Не ударил. Не принизил. Они просто стояли там, в Японии, в похожем порту, слушая, как разбиваются слабые морские волны об бетонные мосты, и сердце Рюноскэ постепенно затихало, принося такое желанное успокоение. В тот самый момент Акутагава подумал, что, возможно, Осаму не так ужасен. Взгляд его обрел секундную ясность, словно бы он наконец осознал, для чего пришел в этот мир, и отражался в них поистине волшебный закат. Дазай тогда был восемнадцатилетним, пережившим, впрочем, немало. У них было два года разницы, и сам Рюноскэ, присоединившийся к мафии в четырнадцать, искренне сочувствовал своему наставнику. Его отец глава Мафии, дядя — заместитель, и сам он — важная шишка в этой иерархии. Жалость. Это то, что испытывали к Осаму. Потом оно сменилось страхом, ненавистью, неприязнью — чем угодно, и Акутагава догадывался, что ему, Осаму, так легче. Когда тебя не жалеют. Потому что нет за что. Убийца прощения не заслуживал, какими бы не были мотивы. Не заслуживал убийца и жалости, и любви, какой-бы то ни было — материнской, романтической, даже дружеская непозволительная роскошь для тех, чьи руки по локти измазаны в чужой крови. Другой жизни, кроме как такой, грязной и неправильной, они и не видали. Желали страстно, стремились, но, к сожалению, это было невозможно. Каждый человек занимает своё место, а им просто не повезло стать на роль тех, кого презирают. — Слышал, ты довольно часто посещал церковь, когда я ушел, — Дазай кажется незаинтересованным, но дернувшийся уголок губ выдал его любопытство. — Да, — отвечает юноша, пальцами цепляясь за железные прутья, — Не то, чтобы я верил в Бога. Просто так… было легче. Непривычно раскрываться перед его наставником вот таким: немного сломленным ребенком. Дазай же, наоборот, поощрительно касается его плеча, заставляя дернуться. Порыв ветра сдувает черные пряди волос. Получив ответ, Осаму переменился в лице. Плотно сжатые губы расплылись в нервной усмешке, и он медленно произнес: — Бог помог тебе? Акутагава смолкает. Он смотрит на парня внимательнее обычного, пытаясь выискать хоть какие-то намеки на привычные эмоции. Осаму оставался непоколебим в своем натянутом спокойствии, большой палец поглаживал многочисленные серебряные кольца на длинных пальцах. Они красиво поблескивали в лучах уходящего солнца, отражая мягкое розоватое свечение. На шее привычно переливается голубая крупная брошь. Раньше она была повязана портупеей на уровне груди, сейчас же переместилась на впадинку меж ключицами, надежно прикрепленная к тугому ремню на шее поверх слоя бинтов. Образ Осаму оставался неизменно таинственным и чем-то пугающим. — Я пойду? — Акутагава, получив кивок от бывшего наставника, ощутил немой укор. Совести? Сожаления? Рюноскэ не знал. Он отстраняется от преграды, поддается минутному порыву — и хлопает по чужому плечу так невесомо, что Дазай даже не оборачивается, молча разглядывая горизонт. Ему нужно было ударить. Закричать. Убить. Но почему-то… Он не мог. Острое, практически животное желание уничтожить Осаму, пропало вместе с леденящим душу блеском в карих глазах. Года четыре назад они, казалось, отдавали багровым. Воистину — пришествие Дьявола. Но и Дьявол когда-то был безгрешным ангелом.