***
Несмотря на их ссору, Чуя искренне переживает, когда ему не отвечают на пятый звонок подряд. Он нетерпеливо теснился на кресле такси. За окном мелькали серые пейзажи живого мегаполиса. Водитель смотрит слегка хмуро: у него татуировка на шее, и Накахара с трудом признает в нем одного из приближенных Осаму. Чуя кивает. Мужчина лишь грузно выдыхает, сворачивая в знакомый район. В чужих окнах свет не горит, несмотря на позднее время. Беспокойство зашевелилось с новой силой — если его не было на базе, и, видимо, в квартире, то где…? Осаму не мог себе позволить перемещаться свободно — его узнает любой интересующийся, а от того его миссии всегда были строго дистанционными. Поднимаясь на лифте, Чуя старается не думать. Он нервно теребит телефон в своих руках, в очередной раз набирая номер Дазай. В этот раз вместо гудков слышится механический голос. Абонент недоступен. Это было откровенно хреново: в мафии это всегда означало провал. Мафиози не могли позволить себе носить разряженный телефон, потому что лишь по его состоянию они определяли, жив ли он. Обычно они прятали их в самое сокровенное местечко, чтобы враги не могли сломать GPS-передатчик и единственное средство связи. Осаму знал об этом лучше остальных. И явно бы не опустился до того, чтобы на эмоциях вырубать сотовый. Чуя стучится ради приличия, хотя почти сразу же вставляет свои ключи в замок. На первый взгляд — ничего необычного. Всё на своих местах, лишь окно распахнуто настежь. Слышится сдавленный хрип. — Ч-Чуя? Ему до боли знаком этот надлом в чужом голосе. Он моментально влетает в спальню, и всё для того, чтобы обнаружить ожидаемое: Осаму, ослабшего, пытающего подняться в луже собственной крови. Чуя подлетает, падает на колени, и кровь сразу пропитывает его джинсы. Сейчас это не имело никакого значения. Он судорожно убирает его руки. Пулевое ранение. Не навылет — пуля застряла где-то внутри, однако крови больше, чем обычно. Чуя ругается матом, зажимая рану в боку, и оглядывается. Осаму слабо дергается, опираясь на кровать за своей спиной. Накахара бережно шлепает его по щекам, шепотом разрушая тревожную тишину в комнате: — Нельзя засыпать, — он оставляет поцелуй на чужих губах, заставляя Дазай блаженно улыбнуться, через силу приоткрывая глаза, — Не спи, пожалуйста, я тут. Накахара набирает лекаря, поднимает на уши всю Портовую Мафию — за дверью слышится топот ног, но ему абсолютно всё равно на этих бесполезных мошек. Он пытается разговаривать с ним, но с губ срываются лишь жалкие мольбы, несвязные молитвы: и Дазай едва слышимо хмыкает. Он сдирает повязки с его тела, пытаясь пережать место ранения, и невпопад взгляд кидается на брошь. Та абсолютно… Пуста? — Ты не смог исцелиться? — Нет, — на выдохе стенает Дазай, — Это… Офелия. Чуя в спешке помогает вошедшим мафиози аккуратно поднять Дазай. Тот болезненно стонет, и Накахара нервно кусает губы, стараясь оставаться спокойным. Они ломятся в лифт всей толпой, и охрана кажется абсолютно сбитой с толку: похоже, им не приходилось видеть раненного Осаму. Чего греха таить, самому Дазай тоже было непривычно находиться в таком отвратительном состоянии. Он крепко сжимает в руке чужую брошь, смотря на побледневшее, искривленное в боли лицо парня. Почему-то Чуя ощутил себя беспомощным, и незаметно для остальных сжал чужую руку, чувствуя слабый ответ. Лекаря нет — об этом докладывают Накахара сразу же. Уехал. Уехал, блять. Конечно, никуда он не уезжал; если это сделала Офелия то, значит, искать спасения в мафии смысла не было. Впервые Чуя оказался сбит с толку. Он долго не думает. Страх заклокотал внутри, а осознание пришло только тогда, когда оператор скорой помощи начала тревожно уточнять детали. Кто-то из приближенных зудит под ухом правильное произношение итальянских фраз. Он не называет настоящего имя Осаму, но знает — как только он откроет глаза, им придется бежать. Здесь, в Италии, которая дела мафии не поддерживала, правительство не станет покрывать такую важную фигуру в преступном мире. Выбора не было. Чуя набирает каждому, кто мог бы как-то помочь, и в какой-то момент даже связывается с Накаджима Ацуши. Тот, взяв под бок врача их агентства, сказал, что они прибудут примерно через пару часов. Похоже, они находились за пределами города. Все обстоятельства складывались в совершенно неприемлемую картину. Мысленно Накахара проклинал эту гребанную мафию и эту бабу. Почему, почему Дазай сразу же не убил её? Санитары мешкаются, когда Чуя накрывает лицо Дазай своим шарфом, ножом прорезав дырку для рта и носа. Он не обращает внимания на их недовольные вскрики, лишь врет безбожно: религия. Желание пациента. Нельзя чужим видеть его лицо. Врачи пыхтят, загружая тело в скорую, и Чуя заламывается следом, несмотря на чужое возмущение. Они профессионально кружат по небольшому отсеку, юрко подключают кислородную маску, делают жгут, и Накахара позволяет себе немного успокоиться. Он устало садится на небольшой железный ящик в углу, и смотрит прямо перед собой — до тех пор, пока женщина не начинает тревожно скользить по закрытому тканью лицу Дазай. Чуя поднимает голову. Она садится на Осаму сверху, с паникой зажимая рану. Кровотечение не прекращалось. И только тогда Накахара удалось заметить еще и отверстия от ножа — пару штук, не более, и похоже именно их Дазай удалось немного заживить, но пока Чуя и врачи были заняты пулевым, они вновь разошлись. Чуя вскакивает. И потом понимает кое-что. На чужой шее, прямо на его глазах, появляется достаточно глубокий надрез. Он злобно рычит, и второй санитар ошарашено подлетает к ранению. — Откуда?! — шипит он, пытаясь остановить кровь. Чуя наклоняется к уху Дазай. — Ты слышишь, Осаму? — дрожащим голосом пытается дозваться он. Осаму открывает рот, и заходится хриплым кашлем, едва не захлебываясь собственной кровью. Они спешно переворачивают его на здоровый бок, ругаясь на мельтешащего Накахара, — Прошу, сосредоточься. Ты же можешь отменять чужие способности? Дазай? — он треплет его за плечо, — Дазай! Чуя зажмуривается, ощущая, как у него кружится голова. Осаму сипло вдыхает, и он замечает, что тело его покрывается едва видимой, голубоватой дымкой. Похоже, Дазай слышал его. Накахара облегченно склоняется над ним. И, не сдержавшись, вновь невесомо целует — врач разъяренно отстраняет его. Чуя лишь обессилено валится на корпус скорой, позволяя дать себе небольшую слабину. Осаму закрыл глаза. Притворяться сильным больше не нужно было. Он сжимает собственную рубашку, пытаясь заглушить клокот сердца, отбивающего в висках. Всё будет хорошо. Накахара своим же словам не верит. Но упрямо поджимает губы, смотря на белое, как лист бумаги, до боли родное лицо. Иронично, что они поссорились именно перед этим — Чуя жалел о словах, которые не успел сказать и о том, что уже было сказано. Он мелко дрожит, безразлично смотря на пролетающие пейзажи, и совершенно не слышал ни воя сирены, ни суеты санитаров. Дазай сразу везут в операционную. Ночная больница оживленнее обычного, и на пути постоянно кто-то возникает. Чуя помогает катить его тело, и едва сдерживается от порывов прирезать добрую половину этих сонных придурков, не замечающих быстро едущей койки. Конечно же, в операционную его не пускают. Хирург смотрит строго, но криво улыбается ему, на ходу надевая перчатки и меняя халат. За ним суетливо вьется ассистент, не обращая на застывшего в дверях Чую никакого внимания. Он измученно садится прямо на пол у операционной. Холод в коридорах пробирает до дрожи — но Накахара лишь обнимает себя руками, глухо стукаясь затылком об стену. Больница погружается в тишину, лишь слышится приглушенное копошение на нижних этажах, но Чуя затыкает уши руками, стараясь заглушить собственные мысли. Желудок стягивало дурное предчувствие. Он несдержанно встает, ходя взад-вперед перед сплошными окнами, изредка поглядывая на пустующую трассу. Проходит минут десять — достаточно, чтобы хирург вытащил пулю, но явно маловато, чтобы наложить швы на каждое из полученных ранений. Ужас сковывает Чую, когда он видит пару черных машин с тонированными окнами, и он знает: они пришли за Осаму. И даже знал, кто доложил о том, что именно в этой больнице сейчас находится один из самых разыскиваемых криминальных авторитетов. Чуя нервно смеется, задирая голову. Хороший ход. И что ему делать? Прерывать операцию и тащить Дазай, ни мертвого, ни живого, в укрытие? Или дать агентам забрать его, и потом выдумывать, как вытащить того из самой охраняемой тюрьмы? Или, скорей всего — из какого-нибудь строго охраняемого объекта. Чуя стискивает зубы, ногой распахивая тяжелые двери. Хирург не отрывается от работы: он зашивает рану от пули, и первое, что понимает Накахара, стоит ему увидеть чужое тело, накрытое белой простыней — шарфа нет. Лицо Осаму видят все, и ассистенты лишь стоят поодаль, видимо, отказавшись оперировать этого человека. Хирург торопится, Чуя, запыхавшись, подходит ближе. Работа выходит неаккуратной, но его успокаивает мысль, что врач — один из мафии, или просто человек великих принципов, раз продолжал свою работу, узнав о личности пациента. Тот самый ассистент, зашедший одним из последних, защелкивает двери. Все остальные смотрят на него нечитаемым взглядом. — Я… Там есть другой выход, за стеллажом с пузырями, — несмело говорит парень. Чуя благодарно кивает, двигая тяжелый стеклянный стеллаж на колесах в сторону. Дверь действительно обнаруживается. Он открывает её, и она скрипит. Накахара видит длиннющую узкую лестницу, явно ведущую к пожарной. Она вполне сгодится, чтобы сбить агентов со следа. — Накахара-сан, правильно? — внезапно подает голос хирург, — Я успею заштопать только эту рану. Опасность для жизни все еще велика, но не давайте ему напрягаться, и у вас будет время спрятаться и подозвать подмогу. — Большое спасибо, — шепчет Накахара, сразу же аккуратно поднимая Осаму. Несмотря на тяжесть, он стремительно бежит по ступенькам. Холодный ветер ударяет в его лицо, и он сглатывает вязкую слюну, оглядываясь на бежавших к ним агентов. Чуя ловко перескакивает на крышу низкой постройки, едва не соскользнув, и бежит, спрыгивая на другую сторону улицы. Он не знал ни местности, ни укрытий — это место находилось рядом с кварталом мафии, но возвращение в квартиру Осаму или его означало точную смерть. Накахара ловко прячется от редких прохожих, слушая хриплое дыхание Дазай, чтобы успокоиться, и в конце концов оказывается у нужного дома. Он стучится в окно, которое распахивается через несколько минут — дуло пистолета упирается промеж его глаз. Чуя, игнорируя, с трудом забирается внутрь. Гин в испуге подскочила, откидывая оружие в сторону, и юрко повела Босса за собой, позволяя сгрузить Дазай на широкую кровать. Белые простыни немного запачкались кровью — Чуя с облегчением проверил, не раскрылся ли шов. — Я… Могу помочь, — побледнев, девушка стремительно скрылась в глубине дома, возвращается с маленьким клубом нитей и изогнутой иглой, — Не обещаю, что не сделаю хуже, но… — Пробуй, — выдыхает Чуя. Акутагава твердо кивает, включая свет. Она склоняется над его животом, и просит Накахара перевязать надрез на шее. Похоже, зашивания он не требовал. Чуя послушно скрылся в ванной, подхватывая небольшую аптечку. Он умело обрабатывает надрез, немного дрожащими руками наматывает привычный слой бинтов на замену его, окровавленным. Гин механически накладывала шов выверенным движением, но от неумелости кожа около раны разрывалась, и она в злости бьет пол кулаком. Чуя лишь мотает головой. — Всё хорошо, если ты не можешь, Гин, — и девушка жмурится, смахивая выступившие слезы, — Мы подождем, пока отступят правительственные ищейки, и всё будет в порядке. — Они не отступят, — безнадежно, — Рюноскэ-кун… На стороне Офелии. Он ищет книгу, которую Дазай-сан запрятал, чтобы никто больше не посмел её тронуть. — Всё будет в порядке, — упрямо повторяет Накахара. Дазай открывает глаза. Чуя инстинктивно хватает его за руку. Гин, осознав, мягко кланяется, стремительно покидая комнату: Накахара фыркает, когда с губ Осаму срывается слабый смешок. Удивительно, но даже на смертном одре этот придурок умудряется его раздражать. Накахара садится перед кроватью на колени, прижимая холодную ладонь Осаму к своей щеке. Резко слышится выстрел. Чуя ошарашено смотрит на подскочившего Дазай, на пистолет в его руке, потом — на хлынувшую с новой силой кровь из раны, и лишь в последний момент замечает, как темная тень за окном грузно валится в кучу обломков разлетевшегося окна. Гин кричит, слышатся выстрелы. Их нашли. — Нет, нет, стой, зачем ты стрелял? — в бреду нашептывает Накахара, когда Осаму сгибается сильнее, рефлекторно зажав разошедшийся шов, — Не двигайся, Осаму, черт возьми, замри! Все будет в порядке, ты слышишь?! Гин заходит в комнату, закрывая двери. Она стоит у окна, под её ногами два запасных пистолета, и она полна решимости защищать их до последнего. Чуя шипит болезненно, кровь везде, алая жидкость полностью заливает белые простыни, и его руки скользят, когда он в спешке пытается зажать чужой бок. Он плавно укладывает Дазай, и отказывается понимать: могло-ли всё действительно кончится так нелепо? Осаму в своей привычной манере язвит, и Чуя искренне не понимает, как он все еще остается в сознании. Он обреченно склоняет голову. — Спасибо, — шепчет Дазай, тоскливо переплетая их пальцы. — Я люблю тебя, — надрывно, — Прости за то, что было… Я не хотел. Если бы я знал, сколько времени осталось… Я… Чуя зажмурился, ощущая, как влага скатывается по щекам. Осаму улыбается. — Я не… злю-сь, — слова давались Дазай тяжело. — Всё чисто, Босс! — отчитывается Гин, пряча оружие на пояс. Накахара сжимает губы в тонкую полосочку, слыша лишь слабеющее дыхание Осаму. Акутагава неловко стоит чуть поодаль, не смея даже смотреть. Глаза её неумолимо наполнялись слезами. Чуя держит его. И до самого конца остается рядом — пока под грудной клеткой не становится тихо, и пока из ослабевшей хватки не падают безвольно его руки. Лицо Дазай приобретает это самое умиротворение — и Накахара не может заставить себя отпустить его.***
Стук каблуков заполняет тишину длинного помещения. Где-то вдалеке размеренно капала вода, но Офелия не обращала на это никакого внимания, гордо вышагивая в сторону своего кабинета. Давно ей не приходилось вылезать из тени. С тех самых пор, как погиб брат, вероятно. Словно утомившись, девушка прикрыла глаза, усаживаясь прямо на пол около двери. Её руки немного подрагивали. Да. Она отомстила. Нервная улыбка скривила её симпатичное лицо. Слезы непроизвольно покатились по щекам. Почему даже после этого… Она продолжает чувствовать пустоту? Офелия закрывает рот руками, пытаясь заглушить всхлипы, которые в тишине коридоров звучат громче пушечного выстрела. Месть. Месть. Месть. Почему?! Она отомстила! Уничтожила убийцу брата собственными руками, заставив его страдать! Так отчего же? Она чувствовала себя безумцем — и, наверное, так и было. Сколько лет Офелия провела в четырех стенах, вынашивая идеальный план? Практически всю свою жизнь. И сейчас, когда у неё не осталось даже желания поквитаться, когда не осталось ничего, она ощущала давящее опустошение. Дазай заслуживал смерти. Казалось, что это единственное, чего он был достоин — и даже даровать самую болезненную смерть было бы милостью. Она шипит, руками дергая свои длинные локоны, и не находит даже сил подняться. С экрана телефона на неё смотрит два улыбчивых лица. Они с братом — ни капли не схожи, словно два чужих человека, стоят рядом, излучая плешивое счастья, а на руках у Офелии маленькая девчушка. — Элис, — сломавшимся голосом нашептывает она, тут же утирая льющиеся новым потоком слезы, — Прости. Я была сильной. Я справилась? — Забавно, — чужой голос гулко отбивается от сырых стен. Офелия резко поднимается с места, направляя пистолет в фигуру, скрытую черной тенью. Она уже знала, кто пришел. И лишь посильнее перехватила рукоять оружия, твердо держась на ногах, — Ты даже не спряталась. Ждала меня, красавица? Чуя. Офелия хихикает. Конечно, кто, как не он? Не видевший всего того ужаса, не видя трупов, на которых построена эта кровавая империя, Портовая Мафия — он защищал Осаму, и девушка понимала его. Ведь её старший брат тоже был… Убийцей. Она снимает пистолет с предохранителя. Накахара даже не дергается, лишь покрепче сжав нож в левой руке. — Пришел мстить за своего бойфренда? — хрипло язвит она. — Пришел послушать, что ты можешь сказать в своё оправдание, — улыбается Чуя. Она видит, как на его шее поблескивает знакомая брошь, цвета точь-в-точь, как голубые глаза Накахара. Офелия знала об истинном происхождении этой вещицы, но также и знала — без хозяина она была бесполезна. Младшая из Мори криво усмехнулась ему в ответ. — Никаких слов, — прошептала она, — Он просто заслуживал сдохнуть. И поверь, если бы не ты, то я бы самолично пытала его, наблюдая, как он корчится от боли! Чуя не ответил. — Элис, — знакомое имя, сорвавшееся с губ парня, ударяет её по затылку. Офелия неуверенно кладет палец на курок, но не решается выстрелить, — Вас было трое, да? Счастливая семья, купающаяся в достатке и благополучии. Но перед болезнью мы все равны, правда? — Чуя цинично улыбается одними глазами, — Мори Огай. Его список грехов, наверное, перевалил за сотню. Неужели он поехал крышей, когда узнал о смерти любимой младшей сестренки? Офелия похолодела. Послышался выстрел. Она смотрит на свои пальцы, так и не достигшие курка. И лишь потом замечает, как легкий дымок струится из пистолета Чуи — внезапно показавшегося из-под пиджака. Офелия смотрит, как на белой одежде проступает кровавое пятно. И падает на колени, крича от внезапной боли, сковавшей тело. Накахара приближался медленно, улыбался бесстыдно, наблюдая, как девушка пытается достать упавшее оружие. Ботинок японского мафиози ловко отталкивает его от чужой руки. Он присаживается возле неё. — Как думаешь, если бы ты не убила её… Твой брат бы остался жив? — Нет, — широко распахнув глаза, Офелия нашла в себе силы отползти от Накахара, — Я не… Я не убивала Элис! — Для тебя больная сестра стала обузой, — безжалостно продолжал Чуя, хватая девушку за волосы, — Из тебя вышла бы прекрасная актриса. Даже Мори не узнал, правда? Расскажи же мне, Офелия! — сорвавшись на крик, Чуя до боли потянул её, — Говори! — Она… — Офелия захлебывалась в собственном уродливом рыдании, размазывая слезами тушь, — Я не хотела! Честно! Я н-не… — в уголках рта скопились капли крови, — Элис попросила меня принести яд. Она сама выпила его, не желая… Страдать. — А почему она выпила его, ты не задумывалась? Офелия гулко сглотнула, отрицательно мотая головой. В глазах её зашевелился ужас, а губы беззвучно шевелились. До слуха Накахара доносится молитва: он гадко скривился. Бог не услышит, глупышка. Он давно сошел с ума. — Я скажу тебе, — он приставил прохладное дуло к её виску. Офелия задрожала, покорно прикрыв глаза, и лишь продолжала без устали молиться, — Укладывая свою сестренку спать, ты мечтала лишь об одном — поскорее бы она… Ушла. Тогда ты сможешь жить счастливо. Без забот о больной сестре, гулять днями напролет, прожить жизнь так, как бы тебе хотелось, — Чуя говорил и говорил, слушая, как Мори кричит слова сожаления, — Знаешь, в этом нет твоей вины. Но разве должна была Элис слышать всё это? Она любила тебя. И перестала бороться, узнав, что ты ненавидишь её всей своей прогнившей насквозь душонкой. — Ты ничего не знаешь! — Возможно, — не стал отрицать Накахара, — Но что ты знала об Осаму? Кровь брызгает на его лицо. Чуя смотрит на безжизненно тело девушки. Он давно понял, что месть не значит абсолютно ничего но, на удивление, в этот раз ощутил полнейшее умиротворение. Когда он покидает тайные ходы мафии, его ноги подкашиваются. Накахара позорно валится прямо в руки подоспевшего вовремя Ацуши. Он ничего не говорит, косо посмотрев на Гин за его спиной. Она отвернулась, неуверенно прошептав: — Дазай-сан погиб. Накаджима сцепляет зубы, зажмуриваясь. И, сам того не понимая, прячет слезы, утыкаясь в плечо Чуи. Он вспомнил. Но, похоже, было поздно — он так и не успел ничего сказать Осаму.