Ещё один шаг

-Ээээх… Мужчина с силой бросил палку, тяжело вздохнул и оперся на трость. Пес, взвизгнув, бросился вглубь леса, отбивая дробь крупными лохматыми лапами. Уже через несколько секунд он вновь стоял перед хозяином, размахивая хвостом, уложив трофей к его ногам. -Нет, дружок, на сегодня достаточно, домой пойдем, устал я. Андрей Васильевич развернулся и, сильно волоча за собой ногу, направился к дому. Лохматый компаньон периодически забегал вперед, заглядывая в глаза хозяину и виляя хвостом. Пес был молодым и резвым, а хозяин, напротив, не очень молодым и не очень здоровым человеком. -Эээээ, дурашка ты у меня совсем, - Пряников потрепал пса по спине. С тех пор, как Андрей Васильевич покинул стены больницы, он поселился в своем загородном доме. Взял у знакомого щенка и теперь все дни и ночи занимался его воспитанием. По всем законам и правилам медицины он не должен был бы выжить. Изрешеченное пулями тело, потерявшее большое количество крови, было абсолютно нежизнеспособным. Но это по правилам. Но на то и существуют эти самые правила, чтобы были исключения. Пряников – это счастливое исключение. Даже видавшие виды врачи, удивлялись, насколько сильно его организм цеплялся за жизнь. Две остановки сердца, несколько операций и осложнения перелома ноги – а человек не просто выжил, а еще и ушел из больницы на своих ногах. Но самое страшным оказались не телесные раны, а забвение. -Лучше так, Андрей, - говорил седой генерал, держа в руках рапорт Пряникова, - и спасибо скажи, что легко отделался. Пряников стоял посреди большого кабинета, опираясь на трость. Тело ныло, в ноге пульсировало. Он был готов услышать много нелестного в свой адрес и готов был понести наказание. Но его отпустили с миром, от него просто избавились. Он был, по сути, отработанным материалом. Гадкое чувство собственной несостоятельности и никчемности не давало ему жить. Ему, человеку, который не мыслил себя без работы, который был женат на своей работе, который фанатично любил ее, любил и ненавидел одновременно. Нет, не так представлял себе Пряников жизнь в отставке. По вечерам он пил водку, не закусывая, а утром просыпался с головной болью и болью в душе. Старый проверенный годами способ не работал. Душа его болела и саднила. Шли дни, а легче не становилось. Сжимая в руке рукоятку пистолета с гравировкой в честь многолетней безупречной службы, ему показалось, что решение найдено. На какой-то миг вдруг стало легче, но только на миг. Холод металла в ладони привел Пряникова в чувство. -Нет, товарищ подполковник, видно не время и не место. Видимо, ты еще нужен здесь… Андрей Васильевич убрал оружие в сейф, с тех пор практически перестал пить, как отрубило. Виктор Иванович Марчевский, врач отделения интенсивной терапии, в котором провел все последние месяцы Соколовский, собирался отбыть в отпуск. Это было его последнее дежурство перед коротким перерывом. И, как по закону, неизвестно кем и когда установленному, это было очень тяжелое дежурство. Два ножевых в одной драке, бесконечные консультации в приемном покое , да еще этот пациент из триста второй палаты - молодой человек, сотрудник полиции, с пулевым ранением. Пуля вошла, чудом не задев аорту, и остановилась в левом легком в каком-то сантиметре от сердца. Шили тогда двумя бригадами, откровенно не очень рассчитывая на успех. Он успел потерять много крови. И, если бы не та девушка, что прикрыла его собой, шансов бы у него не было совсем. Виктор Иванович не видел эту женщину. Вернее, видел на фотографии, что нашли в документах у пациента. Невероятной красоты лицо с тонкими точеными чертами и большие трогательные глаза. Жаль девушку… А сегодня пациент пришел в себя, и ему пришлось сказать о ее смерти... Виктор Иванович летел из приемного покоя, потому что медсестра Олеся испуганно кричала в трубку о помощи. Марчевский подошел к двери палаты и с силой рванул на себя дверь. Пациент лежал в кровати. Многочисленные трубки и катетеры, коими было увешано все тело Соколовского, были разорваны и раскиданы. Аппараты беспомощно пищали и мигали. -Я не уследила, Виктор Иванович, я не уследила, - Олеся почти плакала. -Иди и успокойся, - врач положил руку на плечо, подталкивая её к двери. Пациент лежал, не открывая глаз. Сбивчивое дыхание, тонкой ниткой покусанные в кровь губы, на руках кровоподтеки от фиксирующих повязок, пальцы, сжатые в кулаки. Кровь из порванной вены на простынях. Виктор Иванович поднял с пола обрывки катетера. -Это вам уже не поможет, молодой человек… Соколовский открыл глаза и посмотрел на врача. Столько боли и отчаяния было в этих глазах, что Марчевскому стало не по себе. -Я приглашу к Вам психолога… Игорь прикрыл глаза, сквозь ресницы он видел, как суетилась рядом медсестра, устанавливая аппаратуру, как украдкой она смотрела на него, видимо опасаясь его действий. Соколовский более не сопротивлялся, молча терпел все манипуляции. Казалось что физическая боль притупилась, ведь он ее почти не чувствовал. Он потерял счет времени. День сменялся ночью, за ночью наступал день, все смешалось в голове Соколовского. И только одно было доминантой… Это осознание ее смерти. Это было невыносимо больно. Это даже болью назвать было трудно, это была нескончаемая мука, такая невероятная тоска, что придавливала тело, наваливалась тяжестью, не давая дышать. Соколовский никого не хотел видеть, не хотел ни с кем разговаривать, ему вообще ничего не хотелось. Приходил психолог, говорил долго и нудно о неотвратимости смерти и скрытых возможностях человека. У него был пренеприятный голос. Соколовский поначалу совсем не слушал его, потом он начал вызывать у него раздражение. -Жаль, …жаль, Игорь Владимирович, что беседы с психологом Вам не помогают… Соколовский повернул голову, приподнялся в постели и посмотрел на Марчевского. -Помогают… Не присылайте ко мне, пожалуйста, больше этого мудака… Виктор Иванович округлил глаза. Впервые за все те месяцы, что наблюдает этого пациента, он услышал что-то человеческое, пусть даже и в ярко негативном тоне. -Посмотрим, посмотрим…, - врач прищелкнул пальцами и вышел из палаты. Игорь вздохнул с некоторым облегчением. Психолог больше не появлялся, перевязок становилось меньше, свищ начал затягиваться, уже не так тянуло в животе при движениях. Соколовский мог сидеть, опустив ноги, не испытывая приступов тошноты. Заходил Жека, уже не так часто, как раньше. Игорь был даже рад, хотя это слово было не про него, в принципе. Аверьянов был по самые уши в делах своей новой семьи. Пару раз он приводил адвоката, Игорь подписывал какие-то бумаги. Ему было все равно, но если Аверьянов говорил, что это надо, то Соколовский ему целиком и полностью доверял. Только о Вике они не говорили. Соколовский не мог. Даже при звуке ее имени начинало саднить в горле. Жека это чувствовал и тоже молчал. Череда дней, ничем не отличающихся друг от друга, тянулась невероятно долго. Серое утро, серый день и такой же бесцветный вечер поздней осени поочередно сменяли друг друга. Голыми упругими ветками ясень стучал в мокрое запотевшее больничное окно. Ветер бился о стёкла, заставляя их дрожать и вибрировать. Соколовский повернул голову на звук открывающейся двери. Марчевский в сопровождении молодого ординатора вошел в палату с кипой историй в руках. Игорь присел в постели. -Утро доброе, Игорь Владимирович… -Доброе… -Есть ли у Вас какие-либо жалобы? Не дожидаясь ответа, стал пересказывать историю пациента, акцентируя внимание молодого коллеги на терминах и медицинских определениях. -Так вот, Игорь… У нас хорошие новости. Последние анализы в норме, свищ закрылся, отделяемого нет…Будем прощаться с Вами. Через несколько дней Соколовский стоял во дворе больницы. Холодный воздух щекотал ноздри, пробирался в горло. Игорь закашлялся. Всё, как в плохом кино. Он где-то всё это уже видел и когда-то это всё это уже пережил. Ровно год назад он вышел из СИЗО. Но тогда он ясно себе понимал, что делать и как жить. У него была цель. Сейчас же у него не было ничего. -Привет! Что поторопился- то? Я же сказал, что подъеду, - Жека, хлопнул дверцей автомобиля, направился к другу. -Привет…, - Соколовский сделал слабую попытку улыбнуться. Аверьянов взял из рук Игоря небольшую сумку, кивнул ему. -Садись давай… Закинув вещи в машину и удобно расположившись за рулем, Аверьянов повернул ключ зажигания. -Ну, сейчас покатаемся, - подмигнул Соколовскому. Машина легко тронулась с места, выехала за ворота , резко повернула вправо и оставила позади серый больничный корпус, ставший прибежищем для Соколовского в последние не самые легкие месяцы его жизни. -Жек, …тормозни… Аверьянов крутанул руль и, остановив машину на обочине, посмотрел на Соколовского. Тот сидел на заднем сиденье, уставившись куда-то в одну точку. Аверьянов не торопил. -Давай к… Вике… заедем… -Давай…, - Аверьянов вздохнул и развернул машину. Ехали молча. Жека время от времени бросал взгляд на пассажира на заднем сиденье. Соколовский сидел, отбросив голову назад и закрыв глаза. Аверьянов притормозил у цветочного бутика, так гордо себя называют теперь все цветочные магазины. -Жень, ты извини… -А…, да, да…, - Аверьянов достал бумажник и протянул Соколовскому несколько купюр. У ворот кладбищ и в них самих было тихо и пустынно. Соколовский не очень решительно вошел в калитку и оглянулся на Аверьянова. Жека кивнул в сторону колумбария. -Сюда? – Игорь посмотрел на друга, - почему сюда? -Так получилось, …потом расскажу… Длинная узкая тропинка вдоль нескончаемой стены, и Игорь останавливается перед табличкой с надписью. Крупными золотыми буквами: « Родионова Виктория Сергеевна…» Ком застрял в горле. Соколовский, раздувая ноздри и тяжело дыша, сдерживая дрожание, подошел ближе. Как приговор, как неизбежное и непоправимое, как невозможное и неправдоподобное… Внутри облило кипятком и сдавило горло, в руках хрустнули упругие сочные стебли ирисов. Их большие нежные и легко ранимые лепестки, цвета моря, задрожали в такт надрывному дыханию, бьющемуся из груди. Аверьянов отвел глаза. Соколовский стоял, уперевшись лбом в холодную стену. Пошел мелкий дождь, наполняя и без того уже влажный воздух сыростью. Капли, попадавшие за воротник, стекали по спине. Аверьянова, стоявшего чуть поодаль, стал пробирать озноб. -Игорь… Соколовский повернулся, вытирая мокрое лицо рукавом, пристроил букет у стены и направился вслед за Аверьяновым. -Почему колумбарий, Жек? -Так вышло… Вика умерла в одной из клиник Швейцарии… Игорь приостановился. -Да, в нашей клинике сказали, что шансов у нее нет… Соколовский напрягся. Жека это понял по втянутым плечам друга, идущего чуть впереди. -Симоненко организовал чартер… -Симоненко? -Да, Валера… Он тут же организовал консультацию какого-то тамошнего светилы… Игорь вопросительно посмотрел на Аверьянова. -Прилетел профессор из Швейцарии, был консилиум… Наши врачи с ним согласились… Ну, в смысле, что на их оборудовании и в их клинике у Вики был хоть какой-то шанс… Аренда самолета, несколько операций… но…, - Аверьянов поморщился. Соколовский остановился. Дождь набирал силу и теперь уже, не стесняясь, поливал мелкий гравий дорожек. Под ногами тут же захлюпало. -Он был с ней до конца? -Кто? Валерий?... Его, вообще, там не было. -Как? - С Викой Аня была. Аверьянов уже изрядно промок. Всю оставшуюся дорогу опять молчали. -Вот здесь ты пока и поживешь…, - Жека вложил в руку Соколовского ключи от квартиры, - здесь есть, все, что надо на первое время, оплачено на полгода вперед. -Жек… -Не смущайся, деньги-то все равно твои. -Жек, откуда у меня деньги? -А ты думаешь, что к тебе адвокат-то приходил? Все здесь чисто и честно. Что могли отбить у компании Фишера, то и отбили! Вот еще…, - Аверьянов положил на стол пластиковую карту. Соколовский поднял глаза на своего друга. -Ну, на мажорскую жизнь, может быть, здесь и не хватит, но просто на жизнь - пойдет… Так что бери и живи! Аверьянов похлопал по плечу друга и вышел из квартиры. -Живи… Соколовский присел на диван, стоящий посреди маленькой, но уютной студии. -Живи… , - опустил голову в ладони, - зачем…бл…дь?