◁ ● ▷
К началу октября Арсений впервые за четыре года задумывается о том, чтобы уйти из клуба активистов, потому что ему элементарно не хватает нервов. Но декан долго и чуть ли не слезно упрашивает его перетерпеть, убеждает, что просто нужно время, чтобы привыкнуть, и обещает повысить стипендию. Последний аспект и еще банальное «Что, ты реально готов сдаться?» действуют безотказно, и он соглашается, о чем жалеет уже на следующем собрании, на которое Антон заявляется в настолько драных джинсах, что было бы проще прийти в шортах. Впрочем, упаси Владимир Ильич, не подгоняйте ему идею. Арсений с трудом понимает, почему Антона вообще пускают в университет в таком виде, но лишь поджимает губы и пыхтит, видя ходящих по вузу людей с цветными волосами и в яркой одежде. Для него это недопустимо: он слишком уважает историю своего университета и преподавателей и просто не может позволить себе одеваться неподобающе. Поэтому его гардероб составляют пиджаки, рубашки пастельных тонов и классические, чуть приталенные штаны. Он любит тонкие галстуки, которые можно вальяжно распустить, изредка прикрепляет к рукавам запонки, подолгу возится с волосами перед зеркалом, приглаживая непослушные пряди, следит за своими ногтями. Никогда не повышает голос, не использует ненормативную лексику, старается соблюдать режим, всегда выполняет домашнее задание и знает имена всех преподавателей в университете. Он по-другому не может — для него это норма, и он не понимает людей, которые на четвертом курсе путают расположение кабинетов и забывают, что для прохода в вуз нужен студенческий билет, а в библиотеке — читательский. Антон за пару недель запоминает, что где находится и кто чем заправляет, но это не мешает ему исправно забывать студенческий и стоять на входе, споря с охранниками и поэтому опаздывая на пары. Толстовок у него больше, чем у Арсения всей верхней одежды вместе взятой, про кроссовки лучше вообще не вспоминать, потому что Арсений уверен, что у Антона есть сменка на каждый день. Колец у него еще больше, не стоит даже пытаться запоминать, браслеты кожаные, железные, плетеные, резиновые, сережка-колечко, камушек, висюлька какая-то, и джинсы, джинсы, джинсы… Даже если Арсений пишет в общем чате «дресс-код официальный» и использует чуть ли не лазерную подсветку для привлечения внимания, Антон все равно приходит в, дай Бог, белой толстовке и выцветших штанах, из-за чего потом Арсению влетает. Антон косячит чаще, чем дышит, смеется так громко, что по помещению разносится эхо, слушает какую-то странную музыку, пьет энергетики как простую воду, выбегает покурить чуть ли не каждые полчаса, постоянно вздыхает, что хочет себе новую татуировку, и неизменно тратит деньги на очередные побрякушки и ночные походы в кино. На Арсения он подписывается во всех соцсетях и любит выкладывать его случайно сделанные фотки, отмечая и отказываясь удалять. Антону плевать, что у Арсения в момент снимка был открыт рот или закрыты глаза, — он все равно отправляет его на всеобщее обозрение и сыплет идеями для мемасов, наслаждаясь замешательством Арсения. И, главное, на него ничего не действует: как бы Арсений ни пытался повлиять на него и хотя бы немного изменить, Антон не поддается. С каждым разом он одевается все ярче, комбинируя совершенно несочетаемые цвета, дышит ему в лицо разными вкусами жвачек, ослепляет побрякушками, норовит вставить в ухо наушник, где орет какой-то неадекватный татуированный чувак из Блэкстара, пишет ему по ночам и зовет на какие-то выставки, после которых мозг вытекает раз и навсегда. Арсений пытается избегать лишнего контакта с ним, по возможности игнорирует его сообщения, подумывает даже заблокировать, чтобы лишить возможности постить его фотографии, но, смутно осознавая, что Антон найдет другую возможность его доставать, отказывается от этой затеи. Он вообще в какой-то момент перестает давить на него и пытаться хоть что-то сделать, только иногда, когда Антон совсем уже черту переходит, одергивает его желтую майку с ярким принтом, рассматривает малиновый пиджак и хмыкает, опустив взгляд на синие кеды с зелеными шнурками. — Ты модный, а я, сука, трахаю стиль, — смеется лишь Антон ему в лицо, затягивается блестящим лиловым вейпом и выдыхает мятный дым ему в лицо. Арсений кашляет, морщит нос и спешно уходит, запрещая себе вообще подходить к этому идиоту. И все равно подходит. Антон липнет к нему, сыплет вопросами, интересуется его мнением, выбирая образ для вуза, выслушивает пятиминутные голосовые сообщения с критикой и просьбой хотя бы раз одеться как нормальный человек, называет Арсения самым умным человеком и приходит в спортивном костюме с детскими рисунками. В ноябре Арсений перестает удивляться и злиться, в декабре — принимает все выходки Антона как должное, и даже бровью не ведет, как бы он себя ни вел. Антон обижается, чудит еще больше, отправляет ему пьяные голосовые сообщения, угрожает набить на костяшках «А Р С», с намеком на издевку зовет его «Сеней» и за глаза кличет «графом». Арсений упускает тот момент, когда начинает носить футболки и свитшоты вместо таких привычных рубашек, все чаще оставляет пиджаки в шкафу, предпочитая им бомберы, покупает себе удобные кроссовки и с каким-то маниакальным удовольствием выбрасывает отжившие свое классические ботинки. Антон самодовольно вскидывает подбородок, видя его, и смешит красными, чуть светящимися ушами, Арсений отмахивается от него и прячет улыбку. Бесит этот Шастун.◁ ● ▷
Арсений с трудом нащупывает на тумбочке мобильный, уронив чехол с очками и чуть не разлив на себя стакан с водой, щурится из-за света, разблокировав телефон, закатывает глаза, когда понимает, что время — начало четвертого, а ему вставать к первой паре, протяжно стонет, увидев имя Антона, пару мгновений борется с желанием отклонить звонок, но, прекрасно осознавая, что это никогда не помогало — потому что тот потом перекинется на звонки Вконтакте, Вотсапе и Телеграме, — проводит пальцем вправо и, упав обратно на подушки, прижимает мобильный к уху. — Короче, я дрочил. Без приветствий, без объяснений и без извинений. Хотя это же Антон, о чем вы вообще. Арсений хмурится, осмысливая его слова, тяжело вздыхает, не понимая, за что ему все это, проводит рукой по лицу и, подавляя зевок, устало спрашивает: — Я рад. Что-то еще? — Я не договорил, — Арсений буквально видит, как Антон закатывает глаза и морщит лоб, лежа на кровати и пялясь в потолок, куда еще лет пятнадцать назад хаотично приклеил светящиеся звездочки. — Я дрочил. Просто так. Мне тип не сильно даже хотелось. Просто скучно было, делать нечего, ну я и решил. Время — три часа ночи, а ему делать нечего. Спать-то слишком легко для Шастуна. Арсений прикрывает глаза, запрещая себе засыпать, и что-то гундит в ответ, не особо уверенный в том, что Антон вообще его слушает. — И, короче, чет никак не шло. — Сочувствую, — Арсений, не сдержавшись, зевает и трет глаза, — импотенция в таком возрасте — это плачевно. — Да подожди ты, — Антон шипит почти, но практически сразу отходит и продолжает с прежней интонацией: — Вот, я дрочил, дрочил, а потом вдруг вспомнил, как ты меня ругаешь, как критикуешь да и вообще тебя в целом… И кончил. Пару мгновений Арсений борется со сном, а потом, когда до него доходит смысл сказанного, широко открывает глаза и медленно садится на кровати. На том конце провода — звенящая, слишком непривычная тишина. Воображение рисует Антона, который, поджав одну ногу и вытянув другую, нервно теребит цепочку на шее, вжимая в ухо мобильный, и нервно кусает и так вечно красные губы. — Прямо-таки взрыв в темноте, — зачем-то добавляет Антон, ни разу не спасая ситуацию. Арсений впервые в жизни теряется. Обычно у него есть ответ на все случаи жизни, едва ли существует человек, способный поставить его в тупик, а сейчас он элементарно не знает, как реагировать и что говорить. А Антон ведь ждет. По-детски наивно ляпнув, лежит и ждет, что Арсений, как всегда, все разрулит. А Арсений бы все отдал, чтобы не слышать эти слова. По сути, конечно, ситуация ерунда ерундой, но почему-то донельзя серьезный и немного даже напряженный голос Антона не позволяет привычно отшутиться и продолжить спать оставшиеся несчастные пару часов. И то если повезет. — Арс? — шепотом, словно их подслушивают. — Я… — он сглатывает, ерошит волосы и откидывается на спинку кровати, уставившись на сероватые полоски света между занавесками, — не знаю, что сказать. Мы же с тобой… — Знаю, — Антон привычно фыркает. Не хватает только щелчка лопнувшего пузыря. — И у тебя даже есть… — Знаю. Арсений вспоминает медовые волосы и крупные светлые глаза девушки, которую Антон как-то привел на их собрание. Имени он не помнит, потому что не сильно надо. Но факт остается фактом — Антон совершенно точно состоит в отношениях, и то, что он только что сказал, по меньшей мере странно. По многим причинам. По слишком многим, пожалуй. — Зачем тогда ты… — Просто решил, что ты должен знать. — А-а. Диалог побивает все рекорды абсурда, и Арсений понимает, что Кафка чисто сосет со своими сюжетами. Его дико клонит в сон, в комнате душно и хочется открыть окно, но тогда он точно еще час не уснет, хотя он подозревает, что ему и так светит подобное светлое будущее. Арсению очень хочется спросить, почему Антон занимается самоудовлетворением, если он уже почти месяц живет с девушкой, почему его организм так странно реагирует на него и почему он вообще сообщил ему об этом, но понимает, что не получит ни одного нормального ответа, поэтому проводит рукой по волосам и хмуро пялится на прикроватные часы. — Надеюсь, ты не хочешь обсуждать это? — Нет, конечно, я ж не ебнутый, — Арсений бы поспорил, но он тактично молчит, позволяя Антону продолжать. — К тому же из нас двоих самый манерный ты, так что если кого и стоит записывать в пидоры, то тебя. — Знаешь ли, это уже избитые стереотипы. Сейчас люди нетрадиционной ориентации как раз одеваются ярко и вульгарно, чтобы лишний раз привлечь к себе внимание. Я же просто слежу за собой и соответствую дресс-коду, а ты косплеишь попугаев и явно сбежал с парада в Рио. — Какие глубокие познания. И разве как раз не ты перечислил сейчас стереотипы? — Давай не будем шутить про глубину, — зачем-то выпаливает Арсений, и через мгновение они оба начинают хохотать, отчаянно краснея и ненавидя себя за испорченность. Арсений не понимает, что подобные мысли вообще делают в его голове, и судорожно пытается перекрыть смех, но хохочет еще громче, уткнувшись лицом в колени и с трудом дыша. В трубке ему вторит Антон, хрипло покрякивая и похрюкивая, вызывая новую волну смеха. Они сидят, запыхавшиеся, раскрасневшиеся, цепляются за телефоны и отчаянно не понимают, когда сюр достиг своего максимума. Арсению стыдно, но не очень, а еще улыбка такая широкая, что скулам больно. — Ты псих, Шастун, — просмеявшись, выдыхает Арсений и вытирает пот со лба. — Отбитый совершенно. — Я в курсе. Я не помню, что я снова принял, — отзывается Антон и продолжает: — Я оставил дома половину, — Арсений догадывается, что он снова цитирует какую-то песню, и уже открывает было рот, чтобы сказать, что ему вставать через два с половиной часа, а он хотел бы еще поспать, но Антон не дает, выдохнув хриплым полушепотом: — Я не хочу терять тебя из виду. И прерывает звонок.◁ ● ▷
На новогоднем балу Антон танцует со своей девушкой. Арсений по-прежнему упорно не запоминает ее имя, зато смеется с того, как комично они смотрятся вместе, потому что та едва ли дотягивает Шасту до плеча. Еще более комичным кажется другой факт: на какой-то игре тот говорит, что ему нравятся высокие брюнетки с хорошей задницей, в то время как его девушка — блондинка среднего роста с плоской задницей, зато объемной грудью. Арсений смеется и зачем-то начинает приседать все чаще. Для себя, разумеется. Антон продолжает пародировать Элтона Джона, и Арсений шутит, что подарит ему костюм феникса на день рождения. Антон узнает, что летом выйдет фильм «Рокетмен», и каким-то образом добивается с него обещания пойти вместе. Арсений подолгу засиживается у Антона в общаге, нередко оставаясь на ночь, обсуждает с ним дела вуза и буквально за шкирку волокает за собой по всему городу для нужд университета. Антон упирается, но не слишком, если вечер они заканчивают в каком-нибудь баре. А еще подсаживает его на свою дикую музыку, и Арсений то и дело пропускает свою остановку, заслушавшись в очередной раз странными текстами про каких-то насекомых, а после шлепает Антона по затылку и подавляет рычание, пока тот смеется в голос и улыбается так широко, что внутри все замирает. У Антона на белой бусинке в ухе выведена черная «А», разноцветный рукав на левой руке занимает практически все пространство от плеча до кисти, и краешек то и дело выглядывает из-под толстовки, мелькая между браслетами. На его мизинце двадцать четыре на семь поблескивает плетеное кольцо — новогодний подарок от Арсения, — на шее — массивная цепь, которую они вместе выбирали, у Арсения же привычные черные солнцезащитные очки разбавляются ярко-оранжевыми и переходящими из лилового в розовый. Антон шутит, что в них он слишком гей, а Арсений лишь многозначительно хмыкает, подцепляя радугу, пришитую к рюкзаку Шаста. Ира — Арсений наконец-то запоминает ее имя — никуда не девается, Антон периодически даже рассказывает о том, как они трахаются, правда, без особого энтузиазма, а потом, буквально захлебываясь восторгом, вспоминает, как несколько недель назад они с Арсением попали под дождь и стояли под крошечным навесом, потому что у обоих была тонкая обувь, а болеть не хотелось совершенно. Как-то, пьяный в слюни, Антон утыкается носом ему в ключицу, чуть не валит их обоих с барных стульев и сипло шепчет куда-то в шею: — Я, типа, знаешь, дышу тобой… Вроде как полной грудью… Но, это… Не взатяг… — и, довольный собой, смеется, продолжая прижиматься всем корпусом. У него тяжелое дыхание, ресницы щекочут чувствительную кожу под подбородком, от него исходит такой жар, что голова еще сильнее плывет. Не то чтобы Арсений много выпил, но… А ведь раньше он вообще максимум, что себе позволял, — это бокал вина на какой-нибудь праздник или немного коньяка, когда совсем накрывало. Сейчас же внутри смешались как минимум три коктейля, если не больше, еще и Шастун дышит таким перегаром, что Арсений чувствует себя пассивным алкоголиком. — Ты придурок, Шаст. — Я… я в курсе, — с интонацией философа выдыхает тот ему в скулу, отодвигается немного и рассматривает мутным взором, мельтеша от глаз к губам и обратно. — Ты… ты заебал быть таким правильным… Понял? — Поднимайся. Антон встает не с первого раза, цепляется за плечо и кисть Арса и не выпускает его, даже когда они доходят до комнаты Шаста в общежитии. Его сосед уже несколько дней ночует у своей очередной пассии, поэтому они не боятся шуметь, хотя, если быть честными, им слишком похуй. Антон роняет вазу и каким-то образом цепляет кипу бумаг со стола, Арсений старается не смеяться, помогая ему добраться до постели, с трудом стягивает с него туго зашнурованные кроссовки фиолетового цвета, расстегивает поясную сумку с Наруто, которую он каким-то чудом умудрился до сих пор не посеять, и, тяжело отдуваясь, рассматривает его. Влажная челка прилипла ко лбу, между распахнутых губ виднеется язык и линия желтоватых зубов, на скуле какое-то темное пятно — и когда он только успел запачкаться? — толстовка чуть сползла, обнажая ключицу и цепь. Кадык подрагивает, тени лениво ползают по светлой коже, грудь мерно вздымается и опускается. Стоит только Арсению сделать шаг в сторону, Антон, не открывая глаз, крепче сжимает его кисть. — Куда собрался? — с трудом выговаривает он и пробегается пальцами по его ладони. — Я тебя не пускал. — Не валяй дурака, — пытается злиться, а улыбаться не перестает. Антон не двигается с минуту, но, когда Арсений уже думает, что тот уснул, вдруг резко тянет его на себя, роняет на кровать и, закинув на него ногу, утыкается носом в его шею. Арсений замирает, глубоко вдохнув, теряется в этом коконе из конечностей и тепла и не понимает, как ему реагировать и что делать. — Утром скажешь, что я ебанулся, — словно прочитав его мысли, предлагает Антон, крепче обнимая его и зевая, — а сейчас давай спать. Арсений почему-то соглашается.◁ ● ▷
Антон выжидает. Ведёт себя, как придурок, срывает собрания, переключает на себя внимание на разных выступлениях, умудряется поцапаться с деканом, а потом нажраться с ним же. Смущает Арсения своими комментариями, передразнивает его и пошло каламбурит, заставляя смеяться и краснеть от стыда. А потом после очередного собрания, когда все выходят из кабинета, ловит его за все тот же развязанный галстук, дёргает на себя почти болезненно и целует. Даже не так — больше исследует, пробует, изучает, после чего отодвигается, смотря сосредоточенно и серьёзно, и шепчет в самые губы Арсения, который и дышать-то не может: — У тебя слаще, чем у Ирки моей. Трется носом о щеку, проводит ладонью по плечу и уходит, толком ничего не объяснив. Впрочем, это Шастун, давно можно было привыкнуть. Арсений его не избегает. Не прячется, не игнорирует, не пялится испуганно и даже не требует обо всем поговорить. Он лишь пытается сохранять прежнюю дистанцию да чуть чаще следит за ним, надеясь разобраться во всем самостоятельно. Антон по-прежнему встречается с Ирой и целуется с ней под лестницей, пару раз в месяц отмечает её на сториз, где изображены их руки с билетами в кино, изредка сбегает пораньше с занятий, чтобы встретить её, потому что ему ещё нужно купить цветы. Он не жалуется, не лезет больше, только многозначительно приподнимает брови, демонстрируя Арсению два пригласительных на футбольный матч, и достаёт его всю лекцию, нашептывая на ухо, как Змей-искуситель. — Я ведь не шарю. — Тебе и не надо. И Арсений почему-то идёт. Не понимает, почему всем нравится, как с десяток мужиков пинают мячик, морщится из-за громких криков болельщиков и весьма сомнительно относится к тому вороху еды и напитков, что притаскивает Антон, но пытается влиться в эту дикую для него жизнь. Шастун тоже дикий. Кричит так, что уши закладывает, то и дело вскакивает с места на эмоциях, сильно трясёт его за плечо и пачкает одежду крошками от чипсов, матерится так грязно, что Арсений буквально чувствует, как у него кровь из ушей идет, и каждый гол чуть ли не подпрыгивает, обнажая низ живота. Арсений не пытается его усмирить — знает, что бесполезно, только иногда беспомощно смотрит по сторонам и понимает, что тут он не бросается в глаза. У людей размалеваны лица, глазам больно от переизбытка цветов, голоса хриплые, севшие, а в глазах столько эмоций, что не по себе становится. Тут каждый сидящий рядом — заранее друг и чуть ли не брат, тут стенка на стенку, когда болельщики разных сборных начинают топить за свою команду, тут глубоко плевать на погодные условия: солнце — отлично, в натуральном свете все лучше; дождь — эмоций больше. Антон еще более живой, подвижный, светящийся, и Арсений глаз оторвать не может. Он почти не понимает правила игры, путается в значении карточек, вздрагивает каждый раз, когда толпа реагирует на какое-то действие футболистов, но пытается соответствовать, потому что каждый раз Антон смотрит на него своими огромными яркими глазами, дергает на себя и, крепко стиснув его кисть, словно передает часть своей энергии. От стадиона до общаги идти часа три, время позднее, транспорт почти не ходит, Антон от такси отказывается и уговаривает Арсения пойти пешком. Покупает им обоим в ближайшем Маке кофе, делит пополам пирожок с бананом и, бормоча под нос приевшуюся кричалку, шлепает прямо по лужам. Арсений глаза закатывает, цепляет его за локоть и ведет по сухому участку асфальта, на что Антон лишь хмыкает. — Знаешь, чё бесит? — выдыхает он спустя почти полчаса молчания. — С тобой слишком просто. Вот, вроде, мы сремся почти каждый день, но все равно я тебя лучше понимаю, чем себя. То есть с собой я постоянно в терках, а тебя просчитать могу. — Придурок ты, Тох. — Я в курсе. Кивает и улыбается. Искренне так, мягко, смотрит открыто, как бы показывая — вот он, ничего не скрывает, не приукрашивает и вообще какой есть. Сам ничего не понимает и чертовски запутан, но говорить не боится, а даже наоборот рад бы обсудить. А Арсений не знает, что обсуждать. Антон его по-прежнему пугает своими татуировками и побрякушками, яркой несочетающейся одеждой, громким голосом и порой истеричным смехом. Он спокойным не бывает даже во сне — Арсений успел в этом убедиться, — ему постоянно нужно больше эмоций, больше происшествий, чтобы жизнь не стояла на месте. Они в который раз сворачивают на новую улицу, догадываясь, что немного заплутали, потому что решили забить на карту, когда Антон вдруг дергает Арсения за рукав куртки, вынуждая остановиться, и серьезно смотрит на него. — Я сейчас тебя поцелую, — у него такое лицо, словно он угрожает прыгнуть с крыши. Может, впрочем, для Антона это сейчас одно и то же. — Было бы круто, если бы ты ответил, но я не настаиваю. И целует. Ну, придурок же. Арсений чувствует себя малолеткой, который впервые решил поцеловать девочку вместо того, чтобы в очередной раз дернуть ее за косичку. Только в его случае это очень даже мальчик, который мало того, что сам целует его, так еще и вынуждает задирать голову. Антон касается его только губами, с трудом дышит заложенным — неудивительно — носом и обхватывает то верхнюю, то нижнюю губу, посасывая и чуть втягивая. Осмелев, ведет между языком, пытаясь скользнуть дальше, но пугается и отступает, когда Арсений шумно сглатывает и громко чихает, смешно сморщив нос. Он застывает, часто хлопая ресницами и краснея пятнами, облизывает губы и крепко сжимает края куртки, чтобы хоть как-то занять руки. Антон широко распахивает глаза, нервно поджимает губы и прячет глаза. Обиделся? — Объяснишь, может? — не сдержавшись, просит Арсений, но Антон лишь головой качает, как ребенок, аргументирующий свои хотелки банальными «потому что» и «ну, надо». — Просто хочется. А если хочется, то можно, верно же? — и снова вскидывает глаза, глядя напрямую. Он сейчас так на себя не похож: какой-то слишком испуганный и неуверенный, словно боится, что Арсений вот-вот его по лицу ударит. Еще бы несколько месяцев назад, может, и ударил. Почти наверняка даже. А сейчас не может — прикипел, привык, привязался. В голове только не укладывается, что вот этот двухметровый чудик, одетый в сине-зеленый полосатый костюм, с фиолетовой прядью в волосах и белых кедах, тот же самый идиотина, который показывает преподам неприличные жесты за их спинами и пьет коньяк прямо на паре из термоса с Чародейками. Ребенок. Что там, что тут. Только сейчас он едва ли впервые в жизни не справляется с реальностью и нуждается в помощи, а Арсений представить себе не может, как ему лучше поступить. Он ведь не влюблен совершенно, даже не заинтересован, если задуматься, в чем-то подобном, а Антон… — Не причиняй мне любовь, хорошо? — снова цитирует он какую-то песню и облизывает губы. — А я твоей сыт по горло, — вторит ему совершенно искренне Арсений. Не в упрек, не злобно, не с претензией — просто в качестве информации, и Антон кивает понятливо, повторно мажет языком по своим губам и смотрит на арсовы, как ребенок на новые санки. — Еще раз можно? Арсений не понимает, зачем ему это и в чем конкретно он хочет разобраться, но зачем-то кивает и позволяет снова прижаться к его губам. А затем и вовсе на ощупь находит его ладонь, ловит холодные дрожащие пальцы и успокаивающе сплетает со своими. Мы в ответе за всех, кого приручили, верно же? Пусть даже нечаянно.◁ ● ▷
Арсений плохо себе представляет, как долго Антон откладывал деньги со стипендии и лишал себя чего-то крутого, потому что подаренный на день рождения playstation прямым текстом говорит, что долго и многого. На все попытки отказаться или хотя бы отдать часть суммы Антон лишь оскорбленно губы надувает и глаза закатывает, угрожая скандалом. На календаре — суббота, поэтому можно никуда не торопиться, и Арсений уже второй раз разливает кипяток на руку, заваривая чай. Из-за Антона он привык к зеленому, если еще Кёртис с мохито — то вообще амброзия. Сам Шастун то и дело смачно матерится в гостиной, вызывая улыбку. Какой же еще ребенок, а ведь уже третий десяток идет уверенным шагом. Антон сидит на полу, сложив ноги в позе корявого лотоса, и возится с установкой приставки. У него рядом какой-то моток проводов, несколько инструментов и непосредственно сама коробка. Арсений изучает почти смывшуюся краску с волос, взъерошенный, подсвеченный золотым затылок и печатную букву «А» за ухом. То ли чсв на уровне, то ли опять штормит. Арсений ставит чашки на журнальный столик и, встав позади Антона, пробегается подушечками пальцев по татуировке. Тот вздрагивает и чуть не роняет джойстик, а после замирает, даже дыхание задержав. — Новая, что ли? Я ее не видел. — Вроде того, — терпит, ждет, надеется, но потом сам ведет чуть головой, словно большой кот, и просит себя погладить. Арсений поджимает губы, но запускает ладонь в шапку из волос, пропуская сквозь пальцы жестковатые пряди и почесывая короткими ногтями кожу. Антон жмурится, откинув голову назад, губы приоткрыты, ресницы мелко подрагивают, солнечные зайчики прыгают по лицу, кружа вокруг родинки на носу. Арсений гладит, почесывает, ласкает и никак остановиться не может, а Антон теснее жмется, хорошо хоть глаза не открывает — а то совсем тяжело стало бы. — Чай остынет, — выдавливает Арсений и отходит, сразу отвернувшись, чтобы не видеть грустно-недовольный взгляд и по-детски поджатые губы. Победный клич какого-то вождя краснокожих — правда, тут больше «бледнокожих» подойдет, потому что на Антоне можно рисовать, как на белом листе, — сообщает о том, что с установкой покончено, и Антон плюхается на диван рядом с Арсением, залпом осушает чай, довольно крякает и, удерживая в руке один джойстик, протягивает второй Арсению, который мягко качает головой. — Давай ты, а я посмотрю. Антон смотрит пристально, но потом кивает и, включив какую-то игру про андроидов — Арсений как обычно не запоминает название, — весь погружается в происходящее: то и дело нервно облизывает губы, чуть щурится, читая надписи на экране, настраивает какие-то параметры и, откинувшись на спинку дивана, широко разводит колени и скрещивает щиколотки. Он серьезный, сосредоточенный настолько, словно принимает участие в обсуждении мирного договора, и это умиляет. Арсений скользит взглядом по его профилю, задерживается на остром кадыке, цепляется за родинку у самого края толстовки и поспешно отворачивается, когда Антон смотрит в его сторону. В перерыве, в момент одной из загрузок, Антон кладет ладонь на диван между ними и чуть цепляет подушечками бедро Арсения. Случайно, разумеется. Или нет? Арсений напрягается, но никак не реагирует, продолжая упорно пялиться в экран. Ему почему-то смеяться хочется, но это больше на истерику похоже, хотя, казалось бы, с чего? Только Антон снова за джойстик берется и чуть наклоняется вперед, как Арсений, удивив больше себя, чем его, закидывает свою ногу на его. Тот застывает, непонимающе смотрит на него, приоткрыв губы и часто хлопая ресницами, и Арсений убирает ногу, но Антон мгновенно сжимает его колено и двигает обратно, чуть сместившись по дивану в его сторону, после чего снова смотрит на экран. Арсений следит за игрой и периодически посматривает на пальцы Антона, щелкающие по кнопкам, пытаясь запомнить, какая за что отвечает. Его поглощает история, поглощает сосредоточенность Антона, поглощает какая-то особенная атмосфера, которая обволакивает их каждый раз, когда они проводят время вдвоем. — Нет, там R2, — вмешивается Арсений, когда Антон в который раз ошибается и проигрывает квик тайм ивент. Тянется рукой вперед, щелкая в нужный момент по правильной кнопке, и хочет отодвинуться, но Антон перехватывает его кисть, кладет на джойстик и, закрыв своей, продолжает играть. Рука у Антона крупная, широкая, влажная, подушечки шершавые, и Арсений старается дышать спокойнее, хотя понимает, что у обоих сейчас с дыхалкой какие-то проблемы. Только если Антон и бровью не ведет, то Арсений никак не может перестать ерзать по поверхности дивана. — Заебал, — выдыхает вдруг Антон, кладет джойстик на журнальный столик и, пихнув Арсения в грудь, роняет его на спину. Упирается коленом в диван между его ног, нависает на вытянутых руках и наклоняется так низко, что его челка щекочет лоб Арсения, который не знает, куда деть руки и как вообще реагировать. Только краснеет кончиками ушей и шеей и ощущает, как напрягается живот из-за тяжести чужого тела. Антон пока что бездействует, но вряд ли это и дальше продлится, поэтому Арсений, осторожно выбравшись из-под него, выскальзывает на кухню и, широко открыв окно, глубоко дышит. Ему впервые хочется покурить, потому что в такие моменты люди как раз присасываются к никотину, чтобы немного нервишки успокоить, а Арсению бы это не помешало. Но вместо этого он мочит себе заднюю часть шеи, делает несколько глотков уже остывшего чая, морщась из-за нехватки сахара, и опускается на стул между столом и холодильником. Антон шлепает ногами в дырявых носках с марихуаной по полу, зайдя на кухню, перехватывает взгляд Арсения и неуверенно замирает в паре метров от него. Арсений изучает его глазами, споря с самим собой, потом подается вперед, ловит край его толстовки и тянет на себя. Осторожно, медленно, ближе, еще ближе, какими-то крошечными шажочками. Сжимает плотную ткань, кладет ладонь на худые бедра и утыкается лицом во впалый живот, крепко зажмурившись. Антон неуверенно ведет ладонью по его волосам, чешет, как кота, за ухом и обводит острую скулу, зябко перебирая пальцами ног. — У меня ломка по твоему ничего, — бормочет он в какой-то момент, и Арсений рискует поднять на него глаза. У Антона взгляд голодный, плотоядный, горящий какой-то лихорадкой. Он его почти облизывает, чуть ли в себя не всасывает глазами, впитывает, втягивает, словно хочет внутрь себя засунуть и там оставить. Иногда Арсению кажется, что он не против, иногда — что надо бы перестать уже с этим фриком общаться, пока далеко слишком не дошло. А сейчас… — Заткнись, будь добр.◁ ● ▷
Во время сессии все отходит на задний план: Арсению плевать, что ему там нравится, что не очень, какие действия Антона загоняют в тупик, а какие стирают нервы в порошок. Во время сессии все, о чем он может думать, — это как бы максимально эффективно засунуть информацию в голову, чтобы она там закрепилась вплоть до конца экзамена. Потом пусть выветривается, стирается, словно и не было, — плевать, лишь бы на момент зрительного контакта с преподавателем не сидеть с тупым выражением лица и жалким «я правда учил». Так как в такой период в общаге можно вешаться, потому что студенты не спят ночами, бухают тупо без расписания и напрочь забывают о таком понятии, как закрытые двери, Антон перебирается к Арсению, так как он живет один, ведет себя тише мыши и, что еще важнее, хранит в голове библиотеку. Правда, от этого он постоянно отпирается и утверждает, что он тупой стесанный угол в столовой, что не мешает ему, однако, получать в девяноста пяти процентах случаев «отлично». Чашки из-под чая практически ровным слоем покрывают столы и пол. Парни понимают, что надо бы, пожалуй, их помыть, только когда начинают стабильно раз в пару минут натыкаться на них и, в случае Антона, смачно материться. Все в листках с конспектами и лекциями, с распечатками разных докладов и таблиц, которые присылали им преподы, а также добрые старшекурсники. Антон третий день ходит в одной и той же футболке и джинсах, которые снимает только на ночь, и то не всегда. У Арсения под глазами угрожающе-серые синяки, губы, потрескавшиеся и тонкие, без остановки бормочут текст билетов, взгляд загнанного зверя дополняет картину. Антон пытается не париться, потому что это слишком несвойственно ему, но, глядя на Арсения, он просто не может иначе. Первое, что Арсений говорит с утра, проснувшись: — Блин, забыл повторить ту классификацию. Последнее, что Антон слышит, собираясь лечь спать: — Так, еще вот эти три параграфа — и можно будет ложиться. Его это бесит. Бесит измотанный, вечно напряженный Арс, который из книжек и распечаток не вылезает, бесит собственная взвинченность, бесит то, что к Арсению сейчас лучше вообще не подходить, если не хочешь получить стопкой бумаг по голове или удариться током, потому что от того электричеством так и фонит — все равно что гулять по полю под вышками. Антон устает готовить ему чай и кофе, уговаривать хотя бы иногда есть, пару раз даже насильно засовывает в него куски пиццы. Арсений не сильно упирается — лишь бы не мешали читать. Он зевает чаще, чем моргает, косо посматривает на спички и сбрасывает килограммов пять, но по-настоящему Антон начинает бить тревогу, когда Арсений выходит к нему на балкон и, обхватив себя руками и зябко переступая ногами в полосатых носках, спрашивает: — Дашь закурить? У Антона внутри происходит диссонанс, словно он смотрит иностранный фильм с чертовски кривой озвучкой, не совпадающей ни с сюжетом, ни с движением губ. Только это ни разу не смешно — Арсений щурится, смотрит хмуро и немного напряженно и сверлит тусклым взглядом его руку. Антон показательно выбрасывает только прикуренную сигарету, хватает его за плечо и, зайдя в гостиную, роняет на диван, ложится рядом — но, по сути, практически на него, — тянется за пультом, находит первый попавшийся фильм и кладет голову Арсению на грудь. Тот не шевелится, застыв каменным изваянием, и только шумно дышит ему в макушку. — Антон… — Перерыв. — Антон… — Завали лицо и смотри фильм. Тут сейчас перестрелка будет — заебон. Арсений сдается, робко обнимает его за плечи и даже расслабляется спустя время. Антон прислушивается к его сердцебиению, подавляет желание приподняться на руках и перехватить его взгляд, даже голову поднять боится — больно губы близко, не сдержится, а последнее, что ему сейчас надо, — это спугнуть его. Пусть уж лежит, отдыхает, придурок. — Ты цвета потерял, — в какой-то момент бормочет Арсений, и Антон, сонно моргнув, упирается подбородком ему в грудь. — Ну… — он цепляет край его выцветшей футболки и смущенно хлопает ресницами, — ты всегда как попугай пестрый ходил, а в последнее время я из-за тебя словно в черно-белом фильме. — Типа… — Антон губы облизывает и правда старается придумать ответ получше, но сил нет совершенно, — хочешь, чтобы я его раскрасил? — Может, и хочу, — с нотками вызова бросает тот, серьезно глядя ему прямо в глаза. Если это не намек и не приглашение, то Антон дохера физик. А так как его знания в данной науке упираются в три закона Ньютона, то… Пару секунд он еще мечется от «ну, он прям в лоб сказал» до «а если это просто Арсений?», а потом все-таки наклоняется и осторожно целует его. И буквально давится этой своей осторожностью, когда до этого зажатый Арсений вдруг ладонью давит на его затылок, прижимая ближе, и тычется языком в его губы. Уверенно так, с напором. Антон даже теряется от такого Арса, а тот второй ладонью ведет по его пояснице, комкает ткань футболки и изучает кончиком языка нёбо и линию зубов. Антон дышать забывает, не понимая, в какой порнухе Арсений всего этого насмотрелся, но старается не отставать, пытаясь перенять инициативу. Однако Арсений не дает — кусается, сжимает, дразнится и изредка усмехается, явно довольный замешательством Антона, который, в какой-то момент не выдержав, отодвигается, часто моргая, и утыкается в потемневшие глаза напротив взглядом. — Ты пизданутый, — вполне себе искренне заявляет он, и Арсений смеется заливисто, крепче обнимая его. Антону все это, конечно, очень нравится, только вот он знает прекрасно, так как успел разобраться во всем происходящем, что Арсений просто так развлекается и даже серьезно не относится к тому, что между ними творится. А это его совершенно не устраивает, поэтому он, перекинув ногу через бедро Арса, чтобы удобнее было, несколько раз толкается тазом вперед-назад и с хитрой улыбкой наблюдает за тем, как глаза напротив напряженно расширяются. — Тох… — В курсе, — выплевывает, а двигаться не перестает: потирается, прижимается сильнее, тоже дразнится, из себя старается вывести — лишь бы перестал строить морду кирпичом и делать вид, что тело никак не реагирует. Потому что Антон-то чувствует. Может, не так сильно, как хотелось бы, но явно не равнодушие и «это вообще не по моей части». — Арс, — серьезно продолжает Антон, внимательно глядя на него, и его самого передергивает от того, насколько он серьезен, — я ведь не шучу. Мне прям надо. — Что тебе надо? — устало тянет Арсений, по-лисьи щурясь и подавляя зевок. — Ты дня три назад мне ныл, что у тебя спина болит из-за того, что Ира тебе спину расцарапала. — Это другое, — Антон отмахивается и недовольно губы поджимает — нашел о чем говорить. — Не думаю, что она с тобой согласится. — Я ей ничего не обещал. К тому же тебя это вообще не должно ебать — Ира тебе никогда не нравилась. Арсений не протестует. Не нравилась. Слишком наигранная и искусственная для своего возраста. В ней из настоящего только родинка на ключице, и ту она замазывает тональником. Арсений плохо понимает, зачем современные девушки настолько пекутся о своей внешности, что скрывают даже мелкие пятнышки. Так ведь все как под копирку выходят. У Антона вот, например, одна смешная родинка пристроилась на носу, а вторая — у правого уха. На шее сзади есть участок некогда обожженной кожи, а еще вмятина, напоминающая о том, что в детстве ему вырезали россыпь бородавок. Руки в царапинах, на локте — два шрама от спиц, которые вставляли, когда он в средней школе руку сломал. На животе пара отметок ветрянки, еще ссадины, еще ожоги… Арсений плохо понимает, зачем это помнит, но помнит. — Я ведь серьезно, — Антон ловит его подбородок и заставляет посмотреть на него. — Я же сейчас начну бросаться всякими пафосными фразами из пабликов, и нам придется бежать за тазиком. — Например? — Дай подумать… — он облизывает губы, медленно раскачиваясь на его бедрах, имитируя толчки, и старается не обращать внимания на то, что Арсений изредка подается навстречу, подхватывая его ритм. — Как насчет «я ради тебя на все готов»? — Даже учиться? — Арсений наклоняет голову набок, из-за чего челка прикрывает один его глаз. Антон чертыхается себе под нос, разве что обиженно руки на груди не складывает, как ребенок, но после, нарочно сильнее вжавшись в тело Арсения, проезжается бедрами по его члену, сползая ниже, и упирается подбородком ему в грудь, подложив под голову руки. — Что ты за человек? — тянет он, зачесав его челку и тяжело вздохнув. — Я тебе потрахаться предлагаю, а ты… — А я даю тебе время передумать, — Арсений его не касается — наоборот руки закидывает за голову, потягивается, насколько это возможно, и, щурясь, рассматривает его. — Да поздно. Давно уже все решено, — Антон трется щекой о его грудь, прикрывает глаза и расслабляется, совершенно не заботясь о том, что в нем все-таки два метра роста, да и кость не самая легкая. Арсений выдыхает ему в макушку и, откинув голову на подлокотник дивана, рассматривает потолок. Взгляд цепляется за размазанную муху, которую он прибил где-то полгода назад шваброй посреди ночи, потому что та почему-то не спала, а убрать, видимо, забыл. Видит пятно в углу — его как-то пытались топить. Трещина по линии соединения блоков. Тени причудливые от фигуристой люстры. Ему дышится с трудом из-за Антона, но он не протестует — с ним спокойнее как-то, словно теплый пушистый кот лежит под боком и мурчит. Правда, кот по кличке Шаст лежит не под боком, а прямо на нем, он не слишком пушистый, хоть и оброс за последнее время, ну, а вместо мурчания слышится негромкое сопение — видимо, он все-таки заработал себе насморк со своими вечными выходами на балкон в домашнем. — Зачем тебе это? — негромко спрашивает Арсений спустя несколько минут тишины и запускает пальцы в шевелюру Антона, перебирая мягкие пряди и осторожно почесывая кожу короткими ногтями. Тот ведет плечами, как хищник перед прыжком, трется уже носом о его ключицу и выдыхает что-то среднее между стоном и урчанием: — Хочется. — Почувствовать член в заднице? — фыркает Арсений, закатив глаза. — Нет, — Антон приподнимается на руках, перехватывая его взгляд, медленно скользит взглядом по его лицу, словно впервые изучая миллиметр за миллиметром, облизывает сухие искусанные губы и продолжает так же серьезно и уверенно: — Тебя. Себе. Окончательно. Мир не перестает вращаться, цвета никуда не деваются, голова не кружится, в горле не пересыхает, в висках не шумит. Никакой реакции из списка возможных в данной ситуации. Арсений просто продолжает смотреть на него и только думает невольно о том, что хотел бы сохранить этот момент в какую-нибудь запароленную папочку на жестком диске своей памяти. Антон сейчас на себя не похож. Ни смешинок в глазах, ни привычной несерьезности, ни взбалмошности. Он всем существом — в Арсении, даже взглядом в нем. Как бы не растворился и не исчез. Что Арс тогда без него делать будет? Ему нужен Шастун, чтобы он срывал собрания, чтобы слал мемы по ночам, чтобы записывал раздражающие голосовые сообщения по три секунды. Он глазами фотографирует топорщащийся край брови, след от ручки на скуле, недосмытую замазку с подбородка и сохраняет под корку, чтобы не делось никуда. А то еще выдует какой-нибудь случайной встречей, а ему хочется, чтобы вот это недоразумение сохранилось. Настоящее оно какое-то. Недоразумение это. Арсений думает, анализирует, размышляет, а Антон ждет, глаз не отводя, и пугает расширившимися зрачками. Он сейчас особенно похож на кота, который, забравшись на диван, тычется носом то в бабушку, то во внука, сидящих за столом, выпрашивая кусочек чего-нибудь вкусного, и только уши прижимает, боясь, что вечно суровый отец по спине шлепнет и на пол столкнет. Но Антон его не торопит, хотя, казалось бы, вполне имеет право. Он лишь нервно поглаживает его руки подушечками пальцев и изредка сильнее животом вжимается, длинно выдыхая. Он взъерошенный, в розовых пятнах, в глазах лихорадка, вместо губ — сжатый воздух и растянувшаяся надежда. Сидит, смотрит, ждет. — Куда ж больше-то? — наконец, негромко спрашивает Арсений, скользнув ладонями по его телу и остановившись на пояснице. — Я лучшего друга и родителей вижу реже, чем тебя. А к предкам я стараюсь мотаться регулярно, не говоря уже о Сером, который учится в параллельной группе. — Арс, — Антон кладет ладонь ему на грудную клетку, попадая указательным пальцем во впадину, и Арсений растягивает губы в понятливой улыбке. — Можно. Антон улыбается совершенно ребячески, ослепляя огоньками в глазах, обхватывает ладонями его лицо и целует. Как-то особенно трепетно, нежно, словно очень-очень красивую девочку, за которой ухаживает вся школа, стараясь привлечь внимание то тасканием ее рюкзака, то дерганьем за косичку, а она почему-то идет именно с ним, смущенно рассматривая из-под ресниц. Арсений такого Антона совершенно не переносит. Арсений в такого Антона чуточку влюблен.◁ ● ▷
Антону не нравится. Антону не нравится, что приходится делить жизнь на «вдвоем» и «на людях». Вдвоем он может обнимать со спины и вести вверх-вниз носом по затылку, собирая дыханием мурашки на тонкой шее. Вдвоем он может бормотать заплетающимся спросонья языком «доброе утро», закидывать руку на талию и чувствовать, как чужое тело податливо прижимается ближе и обмякает. Вдвоем он может мазнуть губами по кончику носа, а после накрыть губы, ловя улыбку. Вдвоем он может целовать медленно, с оттяжкой, смакуя сначала одну, потом вторую губу, и только потом скользнуть между ними языком. На людях же ему позволены рукопожатия при встрече и хлопок по плечу при расставании, если он не едет с Арсением. На людях нельзя долго смотреть, чтобы не привлекать внимания. На людях за его ладонь цепляется Ира и тянет в кино или на выставку, как обычно ставя перед фактом и не особо нуждаясь в его мнении. На людях он по-прежнему фрик в несочетающейся одежде и со слишком длинным языком. Арсений немного оттаивает: все чаще целует в ответ, иногда, задумавшись, даже сам тычется носом в скулу и слюнявит подбородок. Он любит шею Антона, по крайней мере ей достается в разы больше, чем губам, и Антон почти негодует, но забывается мгновенно, стоит только языку широко лизнуть кадык. Чаще, конечно, Арсений старается себя контролировать, но изредка у него в голове что-то щелкает, и он, упав на кровать, как-то по-особенному смотрит из-под ресниц, раскидывает руки и со свистом выпускает воздух сквозь зубы. И тогда Антон понимает — можно. Дорвавшись, он стягивает с него футболку или рубашку, долго покрывает его лицо мелкими поцелуями, заставляя щуриться и хихикать, уворачиваясь от щекотных прикосновений, после чего переходит на шею, не желая оставаться в долгу, обводит плечи, выцеловывает солнечное сплетение, очерчивает ребра, завороженно целует костяшки и тонкие пальцы с единственным кольцом-печаткой и тормозит лишь у ремня брюк, потому что дальше нельзя. Даже если есть время. Даже если точно никто не придет. Даже если до красных бликов стоит у обоих. Несколько раз Антон пытается сопротивляться, цепляясь за бедра Арсения и недовольно хмурясь, но тот беспрекословно тянет его выше, как бы извиняясь целует в лоб и прижимает к себе так сильно, что не пошевельнешься. — Ты мне не для этого нужен. Антон злится, не понимает, голос срывает, уходит под аккомпанемент хлопнувшей двери, убеждает себя, что ему не нужен совершенно этот павлин, но потом все равно возвращается и всем телом соприкасается, прекрасно зная, что прям хорошо-хорошо только если Арсений сопит в макушку. Раз Антон приходит пораньше, забежав после тренировки в магазин, оставляет пакеты на кухне и заходит в спальню. Арсений даже не думает останавливаться: Маша с третьего курса упирается лбом в кровать, цепляясь за покрывало, пока Арсений методично трахает ее, обхватив ладонями округлые бедра. Услышав шум, поворачивает немного голову, ловит взгляд Антона, неопределенно дергает головой, и тот топает снова на кухню, чтобы поставить воду разогреваться. Из спальни — только редкие, тонкие стоны Маши и скрип кровати, и Антону очень нравится тот факт, что Арсений стонет только с ним — когда Антон его в шею целует или зубами кожу прихватывает. Такое вот маленькое достижение. — Полотенце синее, если что, — слышится из спальни, и Арсений, уже в футболке и домашних хлопковых штанах, плюхается на свое излюбленное место у стола. — Скажи, что ты купил корзиночки. — Были только с джемом. — Фу, — Арсений морщит нос и дует губы, и Антон, выудив из пакета трубочку со сгущенкой, бросает ее на стол, ворует быстрый поцелуй и, довольно хмыкнув, разливает чай по чашкам. — Переписал работу? — Он меня выебал. — Ну, хоть кто-то, Шаст. — Ты только из пизды, харе выебываться. — Понял. Арсений ест трубочку и к чаю не притрагивается, потому что разбавки как обычно нет, а Антон пьет прямо так — привык. А еще замечает влажный лоб и топорщащиеся на затылке волосы. Их пригладить хочется, но Антон почему-то медлит, продолжая сканировать его фигуру, а потом зачем-то выдает: — Ирка шестьдесят девятую попробовать хочет. — Неужели мой подарок на четырнадцатое пригодится, наконец, а то как идиот покупал вам эту «Камасутру», а юзать не юзаете, — улыбается уголками губ Арсений. — А ты чего? — Тупо как-то. — Согласен. Маша возвращается из ванной, с улыбкой принимает услужливо протянутую ей чашку с соком, после моет ее и несколько тарелок, сложенных в раковине, целует Арсения в щеку, Антона — в макушку, напоминает скинуть ей презентацию для следующей пары, потому что ему не надо, а ей лень делать, подхватывает свою сумку и уходит. Арсений ее не провожает, Антон только спустя пару минут идет дверь закрыть. Все как-то очень просто у них. И ссоры на собраниях, и бессонные ночи в попытке придумать сценарий для очередного мероприятия, и ранние сеансы в кино, когда они по очереди дремлют друг у друга на плечах, и обсуждение своей интимной жизни, и совместный поход в магазин, и даже одна сигарета на двоих поздним вечером на балконе. Антон все реже спрашивает разрешения, просто делая то, что хочется, а Арсений все меньше возникает, просто соглашаясь и не задумываясь о происходящем. — А давай в Питер махнем летом? — вдруг предлагает Антон, пока они топчутся на небольшой кухне: Арсений моет посуду, Антон вытирает ее огромным полотенцем в цветочек и убирает на полки. — Стипуху чуть накопил, да и с работы скоро премия должна прийти. Если не шиковать и не тратиться там на транспорт, то вполне нормально будет. — А туда как? Плацкарт? «Сапсан» дорого, для купе людей маловато, а так я не фанат. Самолет — ты летать боишься. — Да даже если плацкарт, чем плохо? Я гуглил, — он передергивает плечами и чуть не роняет тарелку, но удерживает ее под пристальным и чуть колючим взглядом. — Там за полтора косаря вполне пойдет. А с отелем — я про капсулы читал, они дешевые, а нам лишь бы спать можно было, нафиг сидеть в отеле-то? — Все у тебя схвачено, — Арсений усмехается себе под нос, выключает кран, вытирает ладони и, опершись о стол бедрами, скрещивает руки на груди. — Такое чувство, словно ты давно это обдумывал. — Очень, — Антон подходит к нему, упирается ладонями в край стола по обе стороны от бедер Арсения и подается вперед, дыша ему в губы. — Я сбежать с тобой хочу, Арс. От одноков, от вуза, от учебы, от общаги даже. Заебался я в этой серости, мне вырваться надо, — делает паузу, обдумывая, и продолжает: — А это получится только с тобой. Арсений слабо улыбается, рассматривая его вечно взъерошенные волосы, пробегается кончиками пальцев по руке вверх от кисти к плечу, обнимает ладонью скулу и мягко целует, вынуждая прижаться ближе. Будто Антона нужно об этом просить, ха.◁ ● ▷
— Я хорошист! Антон обо всем забывает. Получив зачетку, он вылетает из кабинета, надеясь, что сердце к чертовой матери не выскочит от переизбытка эмоций, оглядывается по сторонам в поисках фигуры, которая — он знает — все это время мерила шагами коридор, привычно нервно кусая губы, выхватывает ее взглядом и, кажется, толкнув какого-то препода, влетает прямо в Арсения, вцепившись в него обеими руками и разве что не повиснув на нем. Честно, будь его воля — и дополнительная порция неадекватности, — он бы запрыгнул на него, обвив бедра ногами, и вел бы себя, как обезьяна, если бы не боялся, что Арсений попросту его не выдержит. Плевать даже, что их бы увидел не один десяток человек, потому что третий этаж самый забитый, особенно во время сессии. Преподаватели, люди из деканата, студенты с разных курсов, ученики по обмену, болтающие на своем непонятном языке китайцы — он бы на всех глаза закрыл, если бы не боялся элементарно сломать Арсения, который сейчас до хруста обнимает его, крепко сжав его плечи и уткнувшись лицом в сгиб шеи. — Он поставил мне «хорошо», прикинь? — восторженно и неразборчиво шепчет Антон ему в кожу, цепляясь отчаянно и почти до боли, боясь отстраниться. — Мне даже отсасывать ему не пришлось, а он тот еще пидор. — Придурок, — смеется Арсений, сильнее обнимая его и ведя носом по потной коже. — В курсе. Антон никак не может расслабиться толком, боясь, что вот сейчас, вот через секунду, вот прям в этот момент Арсений, наконец, отодвинется, вспомнив, где они. Но этого не происходит: цепляется, держит, обнимает, тычется почему-то холодным носом в шею, комкает в кулаках ткань толстовки и жарко дышит в ухо, явно не собираясь отстраняться. — Получается, едем все-таки в Питер, — усмехается Арсений, взлохматив его волосы, и Антон оскорбленно приподнимает брови. — А ты еще сомневался? — Уж точно не в тебе. Главное, не звездись.◁ ● ▷
Арсений не знает, как Антон объясняет своей девушке, что в летние каникулы он едет не с ней на море, а с другом в Питер. Сам же Шастун этой темы не касается, хмурится вплоть до того момента, как они садятся в поезд, убирает мобильный в карман рюкзака и, откинувшись на спинку сиденья, прикрывает глаза. Арсений не лезет — только осторожно его колено сжимает и слабо улыбается, когда бледная рука с выступающими венами накрывает его ладонь. Их взгляды пересекаются, Антон приподнимает бровь, спрашивая его мнение, и Арсений кивает. Кислотный плеер опускается в углубление между сидениями, Антон выуживает свои наушники с пончиками и пододвигается немного, чтобы Арсу было удобнее положить голову ему на плечо. За год Арсений успевает привыкнуть к тому, что следом за роком может идти какая-нибудь песня Егора Крида, потом — ария из французского мюзикла, что-нибудь родом из детства, обязательно Руки Вверх и после зубодробительный скрим. Он относится к этому спокойно, лишь иногда, не сдержавшись, переключает мелодию под пристальным и совсем немного укоризненным взглядом зеленых глаз. Арсений хмыкает, когда натыкается на «К Элизе», косит на Антона, но тот усердно делает вид, что дремлет, хотя подрагивающие веки и напряженные губы в попытке скрыть улыбку его выдают. Когда становится скучно, они тянутся к путеводителю по Питеру и начинают изучать его, соприкасаясь головами. Арсений убеждает Антона, что нужно составить программу, чтобы успеть повидать как можно больше мест, рассказывает, что нашел несколько хороших туристических компаний, достает даже примерный план того, как можно провести эти две недели, но Антон наотрез отказывается гулять по часам и выставлять временные рамки. — Это же Питер, — поясняет он. — Встаем, завтракаем в отеле или по дороге, как пойдет, а дальше по прямой по Невскому. Тут теперь и Зингер, и Казанский, дальше Дворцовая, Адмиралтейство, Медный, Исаакий… А если от Зингера уходить в сторону, то будет Спас, Русский музей и парк, а дальше уже Марсово поле, Летний сад… — Ты весь Питер выучил, что ли? — приподнимает бровь Арсений. — Не хотел в грязь лицом перед тобой ударить, — совсем по-детски заявляет Антон, и его глаза так ярко сверкают, что Арсений сожалеет о том, что убрал очки в рюкзак, чтобы не потерять. Антон тянется к нему, тычется носом в плечо — Арсений с трудом сдерживается от того, чтобы не пошутить, что он сопли вытирает о его дорогую кофту, — поднимается выше, едва касаясь губами кожи, и выдыхает в самое ухо: — Хочу засосать тебя прямо на смотровой площадке, — сипло шепчет он. — Чтоб под нами — Питер, вокруг — десятки людей, и каждый видит, что ты только мой. — Теперь понятно, почему ты никогда не досматриваешь «Титаник» до конца, — смеется Арсений, пытается увернуться от него, нервно оглядывается по сторонам, жмурится от смазанных мокрых поцелуев и понимает, что улыбается, как самый настоящий идиот. — Знаешь же, что нельзя. — Почему? Детка, это Питер, — Арсений почему-то уверен, что это строчка из какой-нибудь попсовой песни. — Тут с этим проще. Лучше, конечно, без показухи, но… — А это, по-твоему, не показуха? — Пошел ты, — и сам ложится ему на плечо, закрыв глаза и расслабившись. Котяра. Бесит.◁ ● ▷
В итоге договариваются чередоваться: один день проводят в соответствии с желаниями Арсения, следующий — опираясь на порывы Антона, и так раз за разом. Сразу с поезда, предварительно закинув лишние вещи в отель, идут в Эрмитаж и проводят в нем весь день до самого закрытия, потому что Арсению нужно все рассмотреть, а еще, естественно, он знает про каждый экспонат в три раза больше информации, чем экскурсоводы. Антон терпит, старается даже слушать и что-то запоминать, а потом, когда за ними то и дело появляется хвост, довольно голову задирает и с гордостью смотрит на Арса, который, слишком поглощенный искусством, ни на что внимания не обращает, только то и дело хватает его за руку или плечо, привлекая внимание к определенным деталям. Арсений в такие моменты невозможный совершенно. К покрытому испариной лбу прилипают пряди волос, дыхание сбивается, кадык подрагивает, влажные губы распахнуты, глаза огромные, сверкающие, и весь он яркий, слепящий буквально. Он магнитит, цепляет, притягивает взгляд и не позволяет отвести взор. Светится изнутри, задыхается, захлебывается словами, путается в буквах и нервно облизывает губы. Такой живой и красивый, что хочется в себя спрятать и ни с кем не делиться. Антон собственник жуткий. Он ревниво отмечает заинтересованные взгляды девушек, пристально следит за тем, чтобы они границу не переступали, и иногда, когда совсем внутри все горит, легко касается запястья Арсения, возвращая его внимание себе. И когда он в глаза прямо смотрит, излучая свет, Антон может думать только о том, когда они уже доберутся хотя бы до туалета, потому что он уже пять часов и тридцать семь минут не целовал его. Каждый раз, когда Арсений восклицает из-за очередной картины или скульптуры, Антон с трудом сдерживается от того, чтобы банально не брякнуть, что ему совсем не обязательно смотреть на очередного голого мужика или розовощекую бабу с полотна — он и так, не моргая, пялится на произведение искусства. Но его лучший друг такой же романтик, какой Антон модник. В музейном магазине Антон покупает себе огромную футболку с цитатой какого-то художника, Арсений — серебряное кольцо-печатку, от которого глаз не отрывает и разве что не мурчит. Антон подумывает уже начать ревновать, но после Арсений переводит на него еще более светящийся взгляд и Антон решает простить ни в чем неповинный кусок металла. — Понравился? — Невъебенно. — Анто-о-он… — грустно тянет Арсений и качает головой, но Антон резко наклоняется, крадя смазанный поцелуй, и синие глаза снова горят сапфиром. — Ладно, пойдем поедим что-нибудь. — Что, духовной пищи не хватило? — Да ну тебя. — Мяу.◁ ● ▷
Антон все-таки целует его на публике. Не на смотровой площадке, конечно, потому что, когда они добираются до Исакия, он уже закрыт, но на набережной прямо напротив Эрмитажа. Арсений чуть ли не залезает на бортик, пытаясь сфотографировать Петропавловку. Солнце пляшет в его волосах, отдаваясь бронзой, свободная пастельная футболка сползает немного набок, обнажая кусок плеча и несколько крупных родинок, две цепочки переплелись, мышцы спины и рук напряжены, легкая ткань чуть колеблется, очерчивая линию бедер, и Антон насмотреться не может. Арсений губы кусает, щурится смешно, то и дело поправляет очки, чтобы не слетели с воротника футболки, пытается выбрать ракурс, что-то бормочет про количество людей и так идеально вписывается в пейзаж Питера, что Антон резко понимает — ему здесь жить надо. Сто процентов его город. Питер такой же неоднозначный и неординарный, одновременно красочный и серый, шумный и тихий, развязный и культурный. — Там реально пляж, представляешь? — Арсений оборачивается, слепя улыбкой, и снова отворачивается, делая еще несколько снимков. — И ведь кто-то реально там купается, загорает… Вот уж поразительно. Нет, в Москве, конечно, тоже есть подобные места, но… Договорить ему не дают — хватают за футболку сзади, рывком тянут на себя, разворачивая, вжимают в бортик и, крепко обхватив за плечи, целуют. С напором, жадно, мокро, голодно. Антон цепляет его губы зубами, прорывается дальше языком, прижимает сильнее, льнет ближе, впечатываясь всем телом, чуть подрагивает, перемещает ладонь на щеку Арсения и углубляет поцелуй. У Арсения ресницы пушистые-пушистые, щекочут щеки, а глаза — задымленные, одурманенные словно, он непроизвольно подается вперед, когда Антон чуть отстраняется, чтобы снова слепым котенком ткнуться ему в губы. Взгляд с поволокой пускает мурашки по телу, Арсений откровенно льнет к нему, цепляется за его толстовку, наматывает завязки на палец и жарко дышит в его распахнутый рот, не целует — дразнится, чуть касаясь, и улыбается уголками губ. — Дорвался-таки? — Я с тебя хуею, Арс, — у Антона язык заплетается. Он оглаживает его плечи, пробегается пальцами по груди, цепляет ремень, дергая на себя, и снова ловит его губы. Кусается, прихватывая губами, оттягивает, всасывает, урчит, как кот, и никак не может оторваться, дрожа всем телом. Арсений бережно касается его бедер, не надавливая и не прижимая к себе, он кажется таким невинным и распаленным, что внутри все сводит от желания подмять его под себя и, стянув эту чертову футболку с растянутым воротом, мазать губами по светлой коже. Только вот Антон знает, что это только картинка, — на самом деле Арсений едва ли позволит собой управлять. Это сейчас он поддается и принимает правила чужой игры, но по итогу, в финале, все равно перетянет первенство на себя. — Я… как там… Я ку-ку тебя на 360, — бормочет Арсений ему в губы, закусывает нижнюю губу и снова дыхание сбивает темнющими глазами. Антон капитулирует.◁ ● ▷
В номере душно, и Антон, не снимая обувь, шлепает к окну, чтобы впустить воздух. Арсений бурчит на него, закатывает глаза, ставит свои кроссовки у двери, поправляет носки и, подойдя к Антону, снимает его кеды. Тот чуть не наворачивается, смачно матерится, хватается за его плечо и подоконник, чтобы не упасть, и несильно по затылку ударяет, пока Арсений смеётся негромко, одной рукой держа его обувь, а второй сжав бедро. — Ты редкостной воды пидорас, Арсений. — Фу, как грубо, — пихает его в спину беззлобно, ставит его кеды рядом со своими и, хлопнув ладонью по выключателю, заходит в маленькую ванную. Он нарочно долго и тщательно моет руки, несколько раз берясь за мыло, слабо улыбается, когда слышит, как дверь скрипит, пропуская внутрь Антона, но голову не поднимает, сосредоточенно стирая с мизинца грязь. Антон пропускает руки под его локти, обнимает его поперек груди, прижавшись к чужой спине, подбородок устраивает на плече и трется носом о шею, иногда касаясь кожи распахнутыми губами. Точь-в-точь кот. Урчит даже, да ещё и так, что лопатки вибрируют. Арсений улыбается, накрывает его руки своими, голову немного назад откидывая, подставляя шею под лёгкие касания, и лениво разглядывает их отражение в зеркале. У Антона глаза стеклянные почти, блестящие, как у хищника в темноте, бархатные, мягкие до кома в горле. Он его обнимает будто всем своим существом, обхватив руками, прижавшись плечами и впечатавшись бёдрами. Арсений чувствует себя в коконе и довольно щурится, ощущая тяжёлое дыхание на шее и плече. Низ живота пульсирует, дыхание само собой сбивается, и он неуверенно губы облизывает, пока Антон нарочно нет-нет да и прижмется теснее бёдрами, имитируя толчки. Арсений поддаваться не собирается, по крайней мере по-настоящему, поэтому разворачивается, бёдрами опираясь о раковину, запускает пальцы под кофту Антона, ведет вверх легкими касаниями, больше щекоча, чем лаская. Тот терпит, только губы кусает да смотрит так хитро, что не по себе становится. Арсений не дурак. Знает: когда-нибудь — обязательно. Он даже не до конца понимает, почему так долго упирается и только дразнит Антона. Если задуматься, они почти встречаются, причем не как Шастун с Ирой, а по-человечески, как полагается. И все равно тот правильный Арсений уперто головой качает и в последний момент дает заднюю. Причем ладно бы Антон настаивал на том, чтобы Арс подставился — он спокойно принимает роль пассива, при этом действуя в разы активнее. Так что для Арсения, по сути, не сильно что-то меняется — как до этого трахался, так и теперь. За одним исключением. Это Антон. И это все меняет. С ним почему-то включается до тупого романтичное «все должно быть идеально и своевременно». Четвертый курс, обоим по двадцать два года, а у Арсения смущения столько, словно он впервые учебник по анатомии открыл и увидел обнаженное женское тело. Когда он начинает думать о самом процессе, дыхание сбивается и член реагирует на реалистичные фантазии, потому что и представлять особо не надо — Антон частенько над ним издевается, имитируя секс, правда, в одежде. Арсений его хочет. Без вопросов. Иначе бы не сбегал позорно в ванную, чтобы со стояком разобраться после очередных валяний в кровати. Но он уперто цепляется за те жалкие «но», которые наскреб, и особенно крепко держится за «У него же Ира», считая себя долбаным рыцарем, который печется о чувствах благородной дамы. Настолько благородной, что курит самые жесткие сигареты из существующих, пьет водку из горла и матерится на немецком. Респект и розу в вырез на топике. — Когда-нибудь ты перестанешь думать и у нас, наконец, все получится, — шепчет Антон ему в висок, кружа ладонями по его бедрам и чуть цепляя ремень брюк. — Когда-нибудь я начну думать и мы расстанемся, — подтрунивает его Арсений. — Да куда ты от меня денешься, — спокойно фыркает тот, сжав его ягодицы, и Арс невольно теснее притирается пахом к нему. — Хуй тебе, а не свобода. И то мой хуй. Понял? Арсений ненавидит, когда Антон собственника включает, когда у него глаза ревностью горят, когда он смотрит на него жадно, остро — обрезаться можно, — когда трогает откровенно, так, словно имеет на это право. Ненавидит, потому что мозг отказывает совершенно и хочется ответить чем-то подобным, чтобы тоже мурашками по коже и рычанием в груди. Поэтому он на кулак натягивает его кофту, прижимая ближе, целует в щеку, ведет языком по скуле, сползает на шею, широко лижет, не давая отстраниться, присасывается к чувствительной коже на сгибе, втягивает ее в рот и, почувствовав, как Антон размяк, прихватывает зубами. Антон вздрагивает, сжимает его плечи и, толкнув в грудь, ведет по шее. — Пизданулся? — отодвинув его, пялится на себя в зеркало и трет красное пятно, морщась и кривя губы. — Как же ты заебал кусаться. Чё лыбишься? — грубовато спрашивает он, перехватив его взгляд в отражении, и Арсений начинает посмеиваться, прикрывая губы ладонью. — Смешно ему, — хмурится, глядя на него исподлобья, и снова пальцами по шее проводит. — А нахуй. Арсений вмиг смеяться перестает, когда Антон, шагнув к нему, обхватывает его за бедра, неудобно закинув себе на плечо, чудом не впечатывает его головой в дверной проем, тащит в комнату и, уронив на кровать — Арсений шипит, ударившись локтем о подлокотник, — нависает сверху. Антон крепко обхватывает коленями его бедра, не давая сильно ерзать, пальцами сжимает кисти и тяжело дышит в распахнутые губы напротив. У Арсения в голове все сгорает, он буквально чувствует это. Если бы он был механизмом, у него бы сейчас нули были по всем показателям и система бы вопила о многочисленных сбоях. Он жить забывает, когда Антон вот такой. Поэтому пытается как-то извернуться, перенять инициативу, но Антон сжимает почти до боли, смотрит с вызовом и так многообещающе, что Арсений почти представляет, что будет дальше, когда лежащий на столе мобильный Антона голосом Харламова оповещает, что ему пришло сообщение в Телеге. Так как там ему чаще всего пишут родственники, Антон пару мгновений мечется между распластанным под ним Арсением и перспективой отхватить от предков, недовольно ударяет кулаком ни в чем не повинную кровать — вот ребенок, — сползает с Арсения, нарочно проведя ладонью по его паху — Арс почти скулит, — и добирается до телефона. Арсений обессиленно глаза прикрывает, стараясь дыхание выровнять, проводит рукой по волосам, поправляет футболку, одергивая ее ниже, и с негромким стоном понимает, что опять придется со стояком справляться. Радует только то — неудивительно, — что у Антона тоже стоит: штаны смешно топорщатся, и Арсений губы облизывает, стараясь подальше запихнуть самодовольство. — Ира сиськи прислала, — подает голос Антон, пялится в телефон еще пару секунд, после чего встречается с Арсением взглядом. Он и бровью не ведет. — Отвечать будешь? Антон хмурится, смешно выпятив нижнюю губу, обдумывает что-то, смотрит то на мобильный, то на свои руки и вдруг с ухмылкой снова смотрит на Арсения. — Только если ты сфоткаешь. — Анто-о-ох, — стонет Арсений, откинувшись на спину и закрыв лицо подушкой. — Как же ты… — В курсе. Арсений совершенно уверен, что Антон привычно дебильно улыбается.◁ ● ▷
Запустив пальцы в волосы и перебирая влажные пряди — а ведь почти минут десять стоял с полотенцем сушил, — Арсений заходит в комнату и упирается взглядом в спину Антона. Тот лежит лицом к стене, белая футболка ярким пятном выделяется в полутьме, как и выпирающие лопатки. Арсений забирается на постель и пристраивается позади Антона, не оставив между ними хотя бы намёк на пространство, потому что кровать слишком узкая. Однако тот вполне ожидаемо через мгновение ерзает, пододвигаясь ближе, и притирается бёдрами. Арсений молчит, терпит, почти ровно сопит в чужую макушку и лишь воздух со свистом втягивает, когда Антон резко руку назад заводит и проводит ладонью по его паху. А потом резко разворачивается, засадив ему — вроде бы случайно, хотя кто знает, — локтем по виску. — Ты угораешь? — то ли обиженно, то ли оскорбленно, то ли все вместе спрашивает Антон, вскинув брови. — Никакой реакции? — Это так не работает, — как ребёнку, ей богу. А сам продолжает представлять уборщицу из школы, которая была какой-то дикой смесью дементора, Волан-де-Морта и Амбридж. — У меня работает. — Сочувствую. Арсений в такие моменты обычно уходит, если есть возможность, потому что он не переносит, когда Антону башню срывает и он начинает переть, как танк, не считаясь с ним. И сейчас тот самый случай — по глазам видно. Антон пыхтит, надувает губы, хмурится комично, а потом пихает Арсения в колено, заставляя лечь на спину, сползает вниз к самому концу кровати — лишь бы не навернулся, — и кладет ладони на его бёдра. — Ща посмотрим. Арсений ему не помогает. Но не мешает в то же время. Антон корячится, стягивая с него пижамные штаны в звёздочку, пару раз почти заваливается с кровати, но сдаваться не собирается — справившись с одним предметом одежды, берётся за второй и почти рычит, поджав губы, потому что бёдра Арса вплотную прижаты к кровати. Отбросив и боксеры куда-то в сторону, Антон, отдуваясь и облизывая губы, чуть отодвигается и застывает с ошалевшим выражением лица. Арсений прикладывает все усилия, чтобы не заржать из-за выражения его лица, буквально вопящего "И что мне, блять, с этим делать?". — А тебе… Ну… Как нравится? — неуверенно и нервно интересуется Антон, гипнотизируя взглядом член Арса, словно это кобра, которая вот-вот на него бросится. На этот раз сдержать смех становится ещё труднее, но Арсений справляется. — Я-то быстро обычно управляюсь, но я рукой типа — себе ж не отсосешь, и я… — А я умею, — зачем-то брякает Арс, и брови Антона взлетают вверх. — Я ж гимнастикой занимался, гибкий. Как-то по приколу попробовал, ну так, в качестве эксперимента и… Херня, — глубокомысленно заканчивает он, понимая, что ещё чуть чуть — и Антон отрубится. — Ты пиздец, — тянет тот, глаза выпучив, и снова взгляд опускает. — Ну и все же? Как? Я ж хочу, чтоб понравилось, чтоб хорошо было. Я, правда, нихуя не смыслю в отсосах, по крайней мере с этой стороны да и вообще… — Мне по-твоему нравится. — А откуда ты знаешь, как мне нравится? — По-твоему значит что ты… Исполнитель, — смешок-таки слетает с губ, и Арсений тяжело вздыхает. — А вообще давай спать, на завтра планов много и… Антон находит способ его заткнуть, и Арсений закрывает глаза, стараясь абстрагироваться от реальности. Он не может думать о том, что те самые губы, которые он целовал час назад, сейчас неуверенно касаются его члена, кружа по головке. Арс бы не сказал, что он любитель минетов — ему по старинке больше нравится, но раз уж такая ситуация… Низ живота начинает печь, и Арсений всё-таки открывает глаза и сразу же жалеет от этом. У Антона чёлка липнет ко лбу, губы поблескивают — Арсений не хочет знать из-за чего именно, — лицо горит настолько, что даже в полутьме заметно. Он явно старается, подавляя рвотный рефлекс и пытаясь взять глубже, морщится, часто хлопает ресницами и пялит на него слезящиеся глаза. Помогает себе языком и рукой, то надрачивая у основания, то сжимая несильно яйца. — Тебе настолько похуй? — не выдерживает он в какой-то момент, рывком сев. — У тебя даже дыхание не сбилось. — Я думаю о мёртвых голубях и предстоящем курсаче, — почти не врет Арсений. — Нет, ты прям охуел, — официальным тоном заявляет Антон, вытирая подбородок краем футболки. — Меня это танго заебало: шаги вперёд, шаги назад, по кругу, ближе, дальше… Я ни одну девчонку никогда так не уламывал. И не смей мне сейчас говорить, что ты и не девчонка! — Арсений, только открывший рот, послушно его закрывает, и Антон утомлённо стонет. Смотрит на него заторможенно какое-то время, а потом вдруг закидывает его ноги себе на плечо, придвинувшись снова вплотную, чем заставляет согнуться чуть ли не пополам. Арсений упирается в кровать, по сути, только затылком и плечами, и упрямо сохраняет спокойствие, хотя у него внутри все сводит от взгляда Антона. А тот, глядя ему прямо в глаза, широким мазком обводит головку члена, спускается по нему языком, поочерёдно посасывает каждое яйцо, лижет чувствительную кожу под ними и упирается, наконец, взглядом ещё ниже. Арсений задерживает дыхание. — Я ведь могу тебя сейчас трахнуть, — сообщает Антон так буднично, словно выглянул в окно и увидел дождь. — Можешь. Согласие, но не разрешение. Антон стонет почти и падает лицом прямо ему в пах, уткнувшись аккурат между членом и бедром. Арсений буквально чувствует, как у него горят щеки, мечется между вариантами запустить пальцы в волосы Антона или спихнуть его с себя и почти воет от того, что сам в себе разобраться не может. — Это ж хуйня на постном масле, Сень, — шепчет Антон, пуская мурашки по коже. — Что именно? — Мы с тобой. — И не поспоришь, — сипит Арсений и всё-таки проводит рукой по волосам Антона. Тот щекочет ресницами, дышит ему в пах и не думает отодвигаться. — Устал я. Заебывает такое отношение. И, прикол, все равно остаюсь. Цени, хули, — поднимает голову и смотрит прямо в глаза. Арсений мечется взглядом по его лицу, по лохматым волосам, по растрепанным бровям, по горящему усталостью взору, по немного блестящему от слюны подбородку — плохо вытер, — и вздыхает. — Ценю. Ловит его подбородок, вынуждая подняться выше и лечь на него, кладет его голову себе на грудь и крепко обнимает, обвив обеими руками. Антон тяжёлый, горячий, носом изредка шмыгает и неприятно ерзает бёдрами, но Арсений терпит. Терпит, дурака валяет и сам себя не понимает.◁ ● ▷
Антон тащит Арса в кото-кафе, на что Арсений отвечает ему трехчасовой экскурсией, посвященной Распутину. Они выбираются в Царское село, Петергоф и Пушкин, выезжают в Кронштадт, заезжают в Павловск и Ораниенбаум. Чуть ли не каждый день заходят на «Этажи», где на крышу их пускают уже бесплатно, потому что Антон успел покорить девчонок на входе, а Арсений не ревнивый. У Антона телефон забит фотографиями Арса, который обнимает енота, Арс покупает рюкзак с бананами, чтобы складывать туда весь хлам, который они зачем-то покупают, напрочь забывая о том, что они приехали на две недели и им надо что-то есть. Они лежат на пуфиках в углу смотровой площадки на крыше и делают миллион селфи, то и дело цепляясь губами, ничего не боясь и даже не думая о том, что вокруг несколько десятков людей — Питер все-таки, считай другой мир, где все в разы проще. Где любовь проще. Антон устает, жалуется на гудящие ноги и постоянно хочет есть, так что Арсений привыкает брать с собой что-нибудь на перекус, потому что средств на то, чтобы каждый раз заходить куда-нибудь поесть, нет от слова совсем. А вечерами, заставив его улечься на диван, массирует ему плечи и ступни, стараясь не улыбаться от каждого стона и выдоха. — Это даже лучше чем секс, — гундит Антон в сложенные руки и сразу же добавляет, не дав Арсу и рта открыть, — но одно другому не мешает. — Ты невозможен, — Арсений закатывает глаза, продолжая разминать его затекшие мышцы, и довольно облизывает губы, улавливая очередной стон. Антон под ним размарённый, гибкий, как пластилин, послушный — делай, что хочется, даже спорить не будет в кои-то веки. Мобильный в кислотно-зеленом чехле оживает на тумбочке, и Арс, проехавшись бедрами по заднице Антона — тот сдавленно мычит, пытаясь на ощупь пнуть его побольнее, — тянется за телефоном и вкладывает в его ладонь. — Не дождалась, пока ты позвонишь. Соскучилась, — лишь немного едко произносит Арсений и возвращается к его плечам. Антон несколько секунд тупит, глядя на горящий экран мобильного, потом включает громкую связь и кладет телефон рядом. — Да. — Ты забыл, что ли? — Даже одиннадцати нет. — Я же говорила, что мне завтра к десяти в салон, так что я сегодня раньше ложусь. Антон мычит что-то нечленораздельное, потому что прошлым вечером, когда он позвонил Ире для отчета, который уже порядком надоел, он был больше занят тем, что рассматривал Арса, вышедшего из душа. Дверь почему-то не закрывалась, и если Арсений из-за этого возмущался каждый раз, когда собирался идти мыться, и порывался пойти разбираться, то Антона все устраивало и он никуда его не пускал. Пока Ира рассказывала ему о том, как провела день, и перечисляла свои планы на ближайшие лет тридцать шесть, он самозабвенно — почти наверняка с открытым ртом — пялился на Арсения, который, стоя к нему спиной, вытирал полотенцем мокрые после душа волосы, полностью обнаженный и от этого еще более притягательный. Для приличия Антон периодически согласно мычал, не особо вслушиваясь в то, на что подписывается, и продолжал облизывать взглядом упругие ягодицы и накачанные ноги. Он был уверен в том, что Арсений прекрасно знает, что за ним наблюдает, поэтому нарочно делал все медленно и немного лениво. Неудивительно, что потом, когда Ира пожелала ему сладких снов, а Арс вернулся в комнату, Антон повалил его на кровать и стал целовать с каким-то особенным голодом, пытаясь забраться пальцами под хлопковые штаны, пока Арсений, хохоча в голос, уворачивался и извивался под ним, выдавая себя с головой счастливой улыбкой и блеском в глазах. Антон чуть недовольно поджимает губы от резких ноток в голосе Иры и фыркает. — Сорян, забыл. Ты уже ложишься? — Я бы уже спала, на самом деле, но до последнего ждала, что ты позвонишь, — высокомерный и донельзя оскорбленный вздох вызывает усмешку у Арса, и он с особым рвением продолжает мять плечи Антона. — А вообще мне скучно без тебя. Может, раньше вернешься? — Все оплачено, Ир, ты знаешь, — Антон вдыхает посреди предложения, сладко зажмурившись, и косит на Арса через плечо. — А если я очень попрошу? — заискивающе и хрипло спрашивает Ира. Арсений закатывает глаза и нажимает на особенно чувствительный участок на шее Антона. Тот прогибается в спине, широко распахнув рот, вжимает в кулаке простыню и рвано выдыхает пару раз. Губы припухшие и влажные, ресницы подрагивают, на лбу выступает испарина, и Арс довольно улыбается. Учитывая характер Антона, Арсений очень ценит моменты, когда у него получается взять над ним власть и довести до полуобморочного состояния. Они оба понимают, что еще может повысить авторитет Арса, но вопрос секса все еще остается открытым, сколько бы Антон ни изощрялся. — Ты что там делаешь? — вдруг подозрительно спрашивает Ира, и Антон приоткрывает глаза, часто моргая и пытаясь сфокусировать взгляд на чем-нибудь. — Вы же не… Антон, вы трахаетесь там? Арсений издает какой-то странный звук — что-то между смехом и кряканьем — и падает на постель, закрыв лицо руками и трясясь от истерики. У него дрожат губы, подбородок и плечи, и он смаргивает выступившие от смеха слезы, рассматривая недовольно скошенный на него взгляд Антона, который переворачивается на спину и длинно выдыхает. — Могли бы, но увы. Повисает молчание, которое прерывает только редко проезжающие машины на улице. — И ты так спокойно мне об этом говоришь? — хрипло и едва слышно интересуется Ира. Антон зевает и разминает плечи, чуть поморщившись. — Не делай вид, что не догадывалась. Ты не настолько слепая, — он даже не пытается быть мягким. Впрочем, Арс бы удивился, если бы Антон сейчас вел себя иначе. Шастун не такой. У него совершенно отсутствует фильтр и вкус в одежде, он порой не понимает, что может кого-то зацепить или обидеть, он не видит ни единого повода отказывать себе в воплощении желаний и старается добиться всего, чего ему хочется. И все равно Арсению немного жалко Иру, потому что ему было бы, пожалуй, неприятно услышать что-то подобное, даже имея в виду, что это просто Антон и от него было бы странно ждать что-то другое. — Я думала… — Не пизди, ты не умеешь, — перебивает он ее по-прежнему спокойным голосом. — Если ты и думаешь, то только о том, какой цвет маникюра выбрать. Обо мне ты не думала примерно никогда. — И давно вы…? — Арса поражает то, что она даже не пытается отпираться. — Я — да. Арс выебывается. Но ты его знаешь, — Антон приподнимается на локте и с кривой ухмылкой смотрит на него, наклонив голову набок. — Все придумывает себе несуществующие проблемы и верит в то, что обществу есть до нас дело. — Я… я не очень понимаю, что мне стоит сейчас говорить, — у Иры дрожит голос, и Арсу жалко ее чуть сильнее. Но куда больше его волнует горящий многообещающий взгляд Антона, который не сводит с него глаз. — Вроде, ты мне ничего не обещал и мне беситься не из-за чего, но в то же время… Разве нам плохо было? Или, как обычно, только меня все устраивало? — Умничка какая, — не сдерживает подкол Арсений и поправляет челку. — А ты вообще нахуй пошел, — огрызается она. — Это ты лучше мне скажи, — вставляет свои пять копеек Антон, насмешливо щурясь, — а то мне все никак не обломится. — Ты действительно хочешь это обсуждать сейчас? — интересуется Арс. — Да не обращайте на меня внимания, — едко фыркает Ира, — я как раз не шарю в гейском порно, вы можете мне помочь восполнить пробелы. Антон прикрывает глаза и, снова зевая, потягивается. Футболка сбивается наверх, обнажая низ живота и резинку трусов, голова откидывается назад, обнажая шею, челка рассыпается, открывая вид на лоб, и Арсений невольно любуется, скользя взглядом по щетинистым щекам, выпирающим ключицам и узким бедрам. Едва ли не впервые он по-настоящему задумывается о том, что, несмотря на все отвратительные привычки и странную одежду, Антон красивый. Худой, долговязый, с чуть оттопыренными ушами, порой несуразный и какой-то неправильный, но красивый. А еще на Арса никто и никогда так не влиял, как Антон. Антон, который сейчас смотрит так, словно знает, о чем он думает. И Арсений впервые не хочет опускать взгляд, скрывая свои мысли. Его смешит тот факт, что к этому осознанию его привел разговор с Ирой, и он облизывает губы, качая головой от абсурдности ситуации. — Без обид? — подает голос Антон, сев на краю кровати и взяв мобильный. Его взгляд по-прежнему ввинчен в лицо Арса, распаляя все сильнее. — Как будто тебе не плевать, — отзывается Ира и снова фыркает. — Ладно, плевать. Не утоните в Неве, пидоры. — И тебе хорошего отдыха, — отвечает он и отключает мобильный. Все происходит как-то слишком быстро и словно не в первый раз. Кажется, только что они сидели и смотрели друг на друга не мигая, разделенные парой метров неуверенности, а вот уже Арсений бросает на кровать все необходимое после указаний Антона, пока тот комком сбрасывает свою одежду прямо на пол, куда секундами позже валятся и вещи Арса. Антон командует и руководит, сыплет рекомендациями и безумно злит Арсения, который чувствует себя деревом, хотя трахать будут как бы не его. Антон же смеется с его потерянности и, кажется, не испытывает ни малейшего смущения, подложив под бедра подушку и раздвинув ягодицы, чтобы было удобнее. Арсений бормочет что-то неразборчивое и догадывается, что Антон действительно готовился, на что тот отзывается, что просто очень сильно верил в его здравый смысл и их высокие чувства. В отместку Арс шлепает его по заднице и закатывает глаза, когда его просят повторить. Выходит сумбурно, торопливо и не с первого раза, потому что даже несмотря на обильное количество смазки, осведомленность Антона и его подготовку, член входить не хочет. — Да расслабься ты, — недовольно выдыхает Антон в сложенные под головой руки. — Как будто впервые вставляешь. Ладно бы я паниковал, но ты-то чего? — Да ну тебя, — отмахивается Арсений, кусая губы и в который раз зачесывая влажную челку набок. — Это ты прошаренный, я не смотрел, не читал и вообще стараюсь не думать о том, что это реально происходит. — Но ты же хочешь, так? — Бесишь. — В курсе. Антон мычит и подается бедрами назад, насаживаясь сам, Арсений шумно хватает губами воздух, цепляясь за ягодицы Антона, и часто-часто моргает. Все вокруг заволакивает красным, напряжение сдавливает горло, и он понимает, что не паниковал так даже в свой первый раз — там-то он, на удивление, вел себя как ебырь со стажем, а здесь боится даже толкнуться до упора, медля и тормозя. И он осознает, что Антон не сахарный, что он готовился, что он сам лезет ближе, умудряясь смешивать грязнейшие ругательства с какими-то мягкими успокаивающими словами. И все равно останавливает себя, не готовый отпустить ситуацию. — Мы так до конца отдыха будем тянуть, — не выдерживает Антон, распрямляется, по-прежнему стоя на коленях, чуть оборачивается, чтобы поймать губы Арсения и отвлечь его, и сам немного шевелит задницей, имитируя толчки. Арс рвано выдыхает, зажмурившись, и сильнее сжимает его бедра пальцами. Толкается на пробу раз, второй, подхватывая заданный Антоном ритм, старается дышать с ним в унисон, чтобы не сбиваться и не задыхаться, целует его шею, обводит языком ухо, проводит ладонью по его груди и животу, и Антон откидывает голову ему на плечо, щурясь, как кот на батарее. — Можно даже быст… Блять, Ар-рс! — у него голос вибрирует, когда Арсений немного сдвигается, потому что простыня собирается и больно впивается в кожу ног, и, видимо, входит под другим углом, потому что Антон падает вперед на вытянутые руки с протяжным стоном. Арсений замирает, осознавая происходящее, и медленно растягивает губы в понятливой улыбке. — Кажется, теперь я знаю, как заставить тебя заткнуться. — А ты случайно не… С-с-сука! — оборачивается было на него Антон, но снова захлебывается стоном и падает обратно, когда Арс снова толкается, задевая комок нервов. — Похуй, пляшем, ты только не тормози. Позднее, когда они опускаются на кровать, стараясь отдышаться, Арсений приходит к выводу, что он слишком долго зачем-то ломался, потому что у в прямом смысле затраханного Антона нет сил даже глаза открыть, не то чтобы говорить и выводить его из себя. Арс делает себе пометку в голове, кое-как натягивает пижамные штаны и закрывает глаза. — Я, блять, обожаю Питер, — сипло выдыхает Антон, не шевелясь. Арсений смеется и качает головой.◁ ● ▷
С поезда они едут к Арсу, чтобы отоспаться в тишине, и уже на следующий день заезжают в общагу за вещами Антона. Тот добрых полтора часа разбирается с комендой, объясняя ей ситуацию и не раз подтверждая, что его койка теперь свободна. Он немного недовольно поджимает губы, когда та радостно начинает кивать и сразу же находит ему замену — «А мы ведь почти полтора года жили под одной крышей! — Не драматизируй. — Я оскорблен до глубины души!» — но в машине — «Ты прям на такси раскошелился? А как же «надо экономить»? — Я не виноват, что ты у меня такой барахольщик и приходится перевозить чуть ли не всю комнату. Спасибо, что хоть холодильник оставил. — Я все еще уверен, что надо было забрать» — оттаивает и немного устало тычется носом в шею Арсения, который прикидывает, что надо будет купить в магазине, потому что за продуктами они так и не заходили. Он пока до конца не успел осознать, что они теперь реально будут жить вместе. Одно дело готовиться к сессии, сбежав из общаги в более тихое место, а совсем другое видеть одну и ту же рожу регулярно. Не то чтобы он сильно против, но у него не было возможности принять это. Антона-то он принял. Принял настолько, что сам потянулся поцеловать его и обнял, когда они в последний день в Питере решили прокатиться на теплоходе по каналам. Разумеется, они словили парочку недовольных взглядов, но в остальном… Арсений понял, что его не ебет, причем именно не ебет, как говорит Антон. Антон по-прежнему дико одевается и совершенно не умеет подбирать образ, не фильтрует свою речь и часто заставляет Арса краснеть из-за его поведения, но с этим можно жить. И вовсе не потому, что на самом деле Антон домашний послушный кот, который сносит все его требования и ластится к рукам, потому что это совсем не так. Дома они спорят из-за того, что готовить на ужин и какой фильм включать в ночи, тратят долгие часы в магазинах мебели, выбирая шторы и ссорясь из-за цвета шкафа, — «Мы не будем брать его просто потому, что на нем вставка со «Звездными воинами». — Но он же крутой! — Это не обсуждается, Антон», — с горем пополам объясняют своим друзьям и родственникам, что да, вот так бывает, что один мужчина предпочитает общество другого мужчины — «Попробуйте, вдруг вам тоже понравится! — Антон, я тебя очень прошу», — но даже несмотря на постоянные стычки и совершенно не сочетающиеся характеры они понимают, что все закончится одним: кто-то первый подойдет, чтобы поцеловать в макушку, и все станет хорошо. Потому что своего человека ты или принимаешь со всеми тараканами, какими бы жирными и противными они ни были, или отпускаешь его и не удерживаешь возле себя просто потому, что надеешься на то, что он ради тебя поменяется. Это так не работает. Никогда не работает. Потому что, если задуматься, именно за этот набор насекомых ты его и любишь, без них он был бы совсем другим. Как-то само собой получается, что они немного подстраиваются друг под друга, но не ради того, чтобы угодить или отделаться, а потому что им хочется перенять лучшее друг в друге. Антон пишет статью, и ее публикуют в журнале, Арсений то и дело хвастается запасом цветастых толстовок, которые Антон частенько у него таскает, завалившись на диван с ноутбуком, и Арс не может не улыбаться, наблюдая за этим довольным воробьем в куче подушек. В декабре они с ума сходят, разбираясь с долгами по учебе и готовясь к зачетам. Одновременно с этим Арс таскает Антона по магазинам в надежде, что они смогут закупиться всем необходимым по скидкам. Про стипендии они забывают в первые же дни и существуют на зарплату Антона и деньги, которые Арсений получает за то, что пишет на заказ работы. Просыпаясь в ночи, Антон то и дело слышит, как Арс копошится в гостиной, раскладывая подарки по стопкам и подписывая, чтобы потом не запутаться. Он понимает, что стоило бы лечь спать, но в итоге надевает кигуруми с единорогом, садится рядом с Арсом, и они до рассвета возятся с упаковкой. В метро Арс дремлет на его плече, пока Антон просматривает соцсети и отмечает в заметках на телефоне Арса, что им нужно еще успеть. Последний зачет ставится в тридцатых числах, и Антон уверенно тянет Арса в бар, потому что надо отметить, и тот не сопротивляется. И все как-то правильно: и смеяться над писклявым голосом какой-то дамы в караоке, и морщиться из-за лайма, и целоваться, сталкиваясь коленями у барной стойки. Правильно даже собирать пыль коленями, пока Антон старается не навернуться, а Арс очень надеется, что не блеванет. Ёлку украшают вместе, каким-то чудом не разбив все шарики, обматывают друг друга гирляндой и с щенячьими глазами смотрят на бенгальские огни, прекрасно помня про «не трогай, это на Новый год». Арсений бегает за Антоном, без остановки его фотографируя, и он угрожает поджечь его лисий хвост — кто-то не удержался и вручил подарок раньше времени. Арсу немного смешно от того, что теперь Лисенок любит Единорога, но спорить не приходится, поэтому он долго и трепетно благодарит Антона, вжимая его в постель. Тридцать первого декабря, как водится, они вспоминают, что недокупили «дохуя всего», и носятся по торговым центрам, которые ожидаемо встречают их полупустыми прилавками и сотнями таких же бешеных покупателей. В итоге Арс умудряется урвать где-то несколько банок гороха и торт, а Антон, кажется, грабит чью-то тележку, с трудом удерживая в руках бутылки, и просит Арса побыстрее сваливать. Дома — суматоха и громко орущая музыка. Их носит от Стекловаты к Барских, на некоторых песнях голос настолько срывается, что приходится закинуться таблеткой, чтобы не хрипеть, как Гринч. Арсений, невероятно милый в фартуке в цветочек, дорезает салаты и руководит Антоном, который не знает, за что ему взяться: то ли открыть какую-нибудь бутылку, потому что «в Южно-Сахалинске, вообще-то, уже две тысячи двадцатый», то ли следить за духовкой. Ближе к двенадцати Арс подумывает надеть костюм, но сдается под пристальным взглядом Антона, и они, захватив с собой хлопушки и бенгальские огни, вываливаются на улицу. Снега почти нет, но Антон все равно рвется сделать снежного ангела, и отвлечь его удается только настойчивым поцелуем с угрозой, что Арс к нему и близко не подойдет, если тот испачкается в грязи или, еще хуже, заболеет. Антон понимает — пиздит, но все равно соглашается. Они занимают место на берегу, присев на поваленное дерево, предварительно подложив взятый с собой плед, и готовятся смотреть фейерверк, на который каждый год раскошеливается находящийся поблизости винзавод. На Арсе голубые кроссовки, голубая шапка-гондонка, кислотно-зеленая жилетка надета поверх черной толстовки, на воротнике которой привычно висят оранжевые очки. Смысла в них никакого, но Антон привык не спрашивать. Вот и сейчас он делает глоток из фляги, протягивает ту Арсу и рассматривает его с довольной улыбкой. — Что ж, мне потребовался год, чтобы из фрика сделать нормального человека, — Арсений давится алкоголем, вытирает губы тыльной стороной руки и скептически смотрит на него. — Ты серьезно? — Ну, я-то сразу нормальным был, — Антон пожимает плечами, — а себя-то ты помнишь, вообще? Арсений молчит, рассматривая его сползшую набок шапку Деда Мороза, качает головой и вздыхает. — Шастун, ты псих. — В курсе, — привычно беззаботно отзывается Антон и укладывает голову ему на плечо. Они сидят, соприкасаясь бедрами и коленями, и изредка поглядывают на часы. Когда до полуночи остается пара минут, Арс вдруг распрямляется и устремляет серьезный взгляд на Антона, который подбирается и внимательно смотрит на него, прекрасно понимая, что его парню опять что-то в голову взбрело. — Знаешь, в новый год есть такая традиция — целоваться с прошлого года на следующий. У меня так родители всегда делали, да и многие друзья, если мы в компании встречали, а я никогда к этому серьезно не относился — глупо же, если задуматься. Но… — Арс, — Антон сжимает его ладонь и улыбается мягко-мягко, потому что видит, как у него смущенно вспыхивают щеки, — кто я такой, чтобы переть против традиций? У Арсения глаза вспыхивают ярче, чем гирлянда в окнах ближайшего дома, и он накрывает его губы своими, опершись ладонью о его колено. У него сухие губы и щетина колется, нос холодный, от него немного пахнет алкоголем и его любимым шампунем с медом, и Антону хочется с ног до головы закутаться в его запах, просто завернуться в своеобразный кокон и не выбираться из него ни в этом году, ни в последующих. До боя курантов остаются считанные секунды, и Арсений трется носом о его щеку, улыбаясь и крепко сжимая его ладонь. И им обоим совершенно плевать, кто из них более чудаковатый и странный. Гораздо важнее, что сейчас, когда в черном небе вспыхивает первый алый цветок, они сталкиваются губами, делясь улыбками и понимая, что это — лучшее окончание прошлого года и идеальное начало нового. А, может, и чего-то большего.