Другим путём

Им потребовалось время, чтобы прийти к тому, что было сейчас. Или скорее, Се Ляню потребовалось время, чтобы научиться не краснеть при малейшем касании, не рассыпаться в извинениях, дотронувшись первым, и не убегать в смущении от знаков внимания своего партнёра, а научиться отвечать тем же. Не то чтобы поцелуи, объятия и прикосновения были ему неприятны, вовсе нет — ведь это был Хуа Чэн. Просто Се Лянь провёл чересчур много времени, читая сутры и чураясь даже мыслей о физических проявлениях любви, не говоря уже о том, чтобы наслаждаться ими. Его сложные отношения с собственной самооценкой тоже совсем не помогали. В чём-то они с Сань Ланом были удивительно похожи. Словом, Се Лянь совершенно не ожидал, что подобное может произойти так скоро — и вот он уже нависает над Хуа Чэном, упираясь кулаками в пол. Лицо князя демонов заливает нежный румянец, грудь вздымается от тяжёлого дыхания. Се Лянь сидит между его разведённых ног, и сил хватает лишь на то, чтобы напряжённо сглотнуть. С самого начала их отношений его дорогой Сань Лан всегда брал в свои руки инициативу во время их, эм-м-м, интимных занятий. Он склонялся над Се Лянем, опускался на колени и купал его в обожании, необъятном и абсолютном, медленно водил губами по шее, с бесконечным благоговением гладил ноги. От этих ласк Се Лянь забыл бы даже своё имя, если бы Хуа Чэн не шептал его беспрестанно, словно молитву. Порой это походило на поклонение. Несмотря на стыд, Се Лянь признаёт: ощущения и правда божественно прекрасны. Но иногда Хуа Чэн обнимает его так крепко, что кажется, они вот-вот сплавятся воедино, он прикусывает и сжимает, страстный и несдержанный. Он не груб, никогда не груб, но он перестаёт касаться Се Ляня так, будто тот — нефритовая статуя, заслуживающая лишь почитания, и обращается с ним как с обычным человеком. Се Лянь бесконечно любит оба варианта их постельных утех. Да, поначалу он всё время пытался прикрыться, безудержно краснел и смущался, из-за чего приходилось действовать очень медленно. Но ласки всегда приносили ему огромное удовольствие. Они неизменно наполняли Се Ляня безграничной признательностью к человеку, который любил его настолько безусловно, что Се Лянь и сам начинал себя любить. Именно это и спровоцировало всю ситуацию. Он начал себя любить, начал ощущать себя, с позволения сказать, желанным. И в свою очередь начал желать сам. Се Лянь позволяет себе хотеть. Он начинает задумываться над образами, возникающими в мыслях при виде Хуа Чэна, когда тот помогает приводить Монастырь Водных Каштанов в порядок: щёки порозовели, капли пота стекают по шее. Эти образы соблазняют и провоцируют, нашёптывают толкнуть Хуа Чэна к стене и собрать солёную влагу языком. Когда Хуа Чэн подтрунивает над ним, точно зная, что Се Лянь покраснеет и начнёт заикаться, эти образы велят подразнить его в ответ, притянуть на колени и провести губами по тонкой косточке ключицы, заставить умолять. Поднять его на руки и дать почувствовать силу, обычно скрытую под слоями одежд. Не сказать, что эти мысли подобны огню, пожирающему всё вокруг. Скорее, они похожи на быструю и бурную реку, бьющую в стену плотины до тех пор, пока та не сломается. И она ломается. Они сидят в большом зале Дома Блаженства. Се Лянь до сих пор не оставил надежды научить Сань Лана каллиграфии, и князь демонов сидит перед ним, яростно размахивая кистью. Он отпустил слуг, как всегда бывает, когда они с Се Лянем проводят время вместе, ничего особенно не делая. Се Лянь не может отвести глаз от ровной линии носа, от прикушенной от усердия губы, от голубых венок на руке. Он облизывает губы, не отдавая себе в том отчёта. Это ощущается как разлом: желание прорывается потоком, ломая преграды, разливается внутри горячей волной. Желание увидеть эти причудливо очерченные губы припухшими и влажными. — Гэгэ? — окликает Хуа Чэн, чувствуя на себе внимательный взгляд Его Высочества, и поднимает голову. Стоит ему выпрямиться, как взгляд Се Ляня притягивает капля чернил на длинной шее, совсем рядом с адамовым яблоком. Движения Сань Лана во время письма всегда такие размашистые, неудивительно, что он забрызгался. Чёрное пятнышко, нечистое на фоне безукоризненно белого. Се Лянь поднимает руку и накрывает тёмную каплю большим пальцем, смазывая в сторону. Он больше чувствует, чем видит, как по плечу Хуа Чэна проходит лёгкая дрожь. Плотину прорывает. Ладонь скользит с шеи на грудь, и Се Лянь толкает Хуа Чэна на пол. Он может только догадываться, как выглядит сейчас сам, но не то чтобы его это занимало. В сознании бьётся единственное желание: склониться и слизать отметину со светлой шеи, провести влажную линию до самой челюсти. Хуа Чэн вздыхает и приподнимает голову, подставляясь под ласку. Се Лянь прикусывает и посасывает кожу под подбородком, оставляя отметины. Его руки сжимают бёдра Хуа Чэна, притягивая ближе. — Гэгэ очень решителен сегодня, — шепчет Хуа Чэн, закрывая глаз. Се Лянь мычит что-то невнятное в ответ, потому что не может, не смеет оторваться ни на миг. Он хочет навеки сохранить в памяти вкус нежной кожи своего любовника, биение его пульса — пусть ненастоящего — под своими губами. Зубы смыкаются на мочке, и Хуа Чэн наконец-то низко стонет. Се Лянь готов поклясться, что в этот момент видит звёзды под закрытыми веками. Он притягивает Хуа Чэна ближе, ласкает его губы, проникает внутрь, посасывает язык. Когда они отстраняются друг от друга, терпение Се Ляня иссякает. — Сань Лан, я хочу взять тебя, — шепчет он. Стон, звучащий в ответ, громкий и несдержанный. Се Лянь не может поверить, что ему хватило смелости сказать нечто настолько дерзкое. Но если взгляд Хуа Чэна хоть что-нибудь значит, то слова Се Ляня нельзя назвать нежеланными. Что весьма кстати, надо сказать, потому что если он и умеет делать что-то по-настоящему хорошо, когда нервничает, так это трепать языком. — С-Сань Лан, я хочу, — он прикусывает подбородок Хуа Чэна, ведя рукой вверх по его груди, — чтобы ты забылся в моих руках. Хуа Чэн выгибается и начинает умолять. Пожалуйста, просит он, и у Се Ляня перехватывает дыхание. Хуа Чэн шире разводит ноги, позволяя устроиться между ними поудобнее, и повторяет — пожалуйста. Снова и снова. Се Лянь откидывается на пятки, с силой проводит раскрытой ладонью вниз по его груди, и это касание наверняка ощущается через все слои ткани. — Ты согласен? — спрашивает он. Пусть тело Хуа Чэна и отвечает вполне недвусмысленно, Се Лянь всё равно на новой, неизведанной тропе. — Да, — выдыхает Сань Лан, и щёки его розовеют ещё пуще. — Да, гэгэ, пожалуйста. Пожалуйста! Се Лянь любуется заалевшим лицом, оглаживает взглядом вздымающуюся от частого дыхания грудь, широко раскинутые ноги и сглатывает. Он сделает это. Сань Лан сказал «пожалуйста». Он склоняется и целует ждущие губы, вслепую расстёгивая серебряную пряжку на поясе. — Ты этого хочешь? — Гэгэ, — с губ Хуа Чэна срывается вздох, стоит Се Ляню вновь прикусить его шею. — Гэгэ меня дразнит. Се Лянь лишь фыркает и тихо смеётся, не отводя глаз. — Ты всё время меня дразнишь, а мне нельзя даже чуть-чуть? Взгляд Хуа Чэна наполнен жаждой и обожанием до краёв. — Его Высочество может делать со мной всё, что ему угодно. «Ох», — думает Се Лянь. Слышать свой титул в подобной ситуации — это так… Серебряный пояс падает на пол, и Се Лянь тянет алую тунику прочь, когда Хуа Чэн снова подаёт голос: — Гэгэ, мои наручи и ожерелье. Се Лянь не рычит от досады, это было бы неподобающе, но он близок: — Сань Лан носит слишком много одежды. Хуа Чэн давит смешок, помогая себя раздеть, и оставшись лишь в белых штанах — ложится вновь. Его кожа такая светлая, нежно-розовый румянец стекает на грудь, и это совершенно очаровательно. Се Лянь упивается зрелищем, тянется ближе и прикусывает манящую косточку ключицы, о которой так долго мечтал. Прижимает и дразнит пальцами сосок. Руки Хуа Чэна требовательно сжимают в горсти одежды на спине, и Се Лянь отстраняется, чтобы сбросить ненужное. Оставшись в одном лишь нательном халате, он касается возбуждённо вздымающейся груди Хуа Чэна, ведёт ладонями вниз до талии: он помнит, как это приятно. Хуа Чэн выгибается, вздыхая под касанием, а Се Лянь никак не может выкинуть из головы тот, самый первый стон. — Сань Лан такой красивый, — Се Лянь пробует на вкус тёмную отметину на его ребре, слегка посасывает. Хуа Чэн ахает, но очень тихо, мягко, и Се Лянь предпринимает ещё одну попытку: — Хочу увидеть, как ты теряешь рассудок, — шепчет он, касаясь губами нежной кожи над впадиной пупка. — Хочу, чтобы тебе было очень, очень хорошо. В этот раз Хуа Чэн стонет громче, пальцы сжимаются в волосах Се Ляня, утягивая того выше, в поцелуй. Они целуются жадно и неряшливо, языки сплетаются, ниточки слюны тянутся меж приоткрытых ртов. Когда поцелуй заканчивается, Се Лянь большим пальцем стирает влагу с растревоженной нижней губы своего любовника. Взгляд Хуа Чэна ровно тот, что Се Лянь видел в своих мыслях и мечтах, и вместе с тем — несколько иной, реальный. В Хуа Чэне не осталось и толики прежней аккуратности: он растрёпан, губы его припухли, а глаз глянцево блестит, словно кусочек цветного стекла. Се Лянь на секунду замирает от этого зрелища и блаженно вздыхает, прежде чем потянуть вверх тесьму глазной повязки. За всё то время, что они занимались любовью, князь демонов ни разу не снимал её. Удивительно, что этой штуке удаётся остаться на месте, ведь Се Лянь так любит вплетать пальцы в тёмные пряди и тянуть за них в порыве страсти. К тому же, ему любопытно взглянуть, глупо это отрицать. Однако Хуа Чэн немедленно хватает его запястье, останавливая движение. — Гэгэ… — В лице его не остаётся и крохи прежней неги. — Это безобразное зрелище. Се Лянь ощущает прилив всепоглощающей нежности. Он подносит к губам ладонь, сжимающую его руку, осыпает костяшки лёгкими поцелуями. — Я люблю всего тебя. И хочу видеть всего тебя. Можно? Хуа Чэн вздрагивает, но через пару мгновений молча кивает. Се Лянь снова тянет за тесьму и на этот раз не встречает сопротивления. Взгляд напротив прямой и открытый, в правой глазнице чернеет провал, и веко слегка провисает. Се Лянь прикасается губами к местечку между бровью и носом, целует трепетно, благоговейно — так его самого всегда целует Хуа Чэн, и Се Лянь в такие моменты как никогда верит в собственную исключительность и красоту. — Я рад, что Сань Лан показал мне. — Он спускается поцелуями вниз по щеке. — Я рад, что могу видеть его лицо полностью, когда мы занимаемся любовью. Хуа Чэн рвано вдыхает, но ничего не говорит, впитывая ласки и благодарность. Руки Се Ляня находят пояс его штанов и медленно тянут с бёдер вниз. Член прижимается к животу, возбуждённый и налившийся цветом, невозможно притягательный, с каплей влаги на конце. Се Лянь обхватывает его ладонью, проводит раз, другой, не в силах отвести взгляд. — Теперь я понимаю, почему гэгэ каждый раз так смущается, — говорит Хуа Чэн, пряча лицо в ладонях. — А я понимаю, почему Сань Лану так нравится меня дразнить. Смазка стекает на пальцы Се Ляня, напоминая о приземлённом. — Ах, да, нам нужно масло. — В кармане, — отвечает Хуа Чэн меж вздохов. Выудив флакон из кучи одежды, Се Лянь увлажняет пальцы и греет масло в ладони, как обычно делает Сань Лан. Тот, в свою очередь, шире раздвигает колени и смотрит с предвкушением. Се Лянь дразняще обводит вход пальцем, медленно и осторожно. Он не хочет делать Сань Лану больно: этот раз в некотором роде первый для них обоих, и Се Лянь не вполне уверен, что следует делать и как. — Всё хорошо, не бойся, — говорит Хуа Чэн, и Се Лянь решается. Палец проникает внутрь, и Хуа Чэн шипит, отвернувшись. Се Лянь целует его шею, стараясь лаской перебить дискомфорт. Это не то чтобы больно, ему отлично известно, но ощущения по первости довольно странные. Он продолжает движения, и когда мышцы поддаются, добавляет второй палец, проминая упругую плоть. Глаза Хуа Чэна закрыты. С его губ срываются тихие вздохи и восклицания, и Се Лянь безнадёжно влюблён в его выражение лица — новое, незнакомое. — Сань Лан, — говорит он, не в силах молчать, страстно желая рассказать обо всём, что чувствует сейчас. — Ты думал об этом раньше? Вряд ли случившемуся было иное объяснение: действия и слова Се Ляня как будто нисколько не удивили Хуа Чэна, он был абсолютно открыт и воспринимал всё происходящее даже слишком хорошо. — Думал о том, как я беру тебя? — выдыхает Се Лянь. — Как вхожу в тебя, и это сводит тебя с ума? Хуа Чэн стонет, высоко и дрожаще, и Се Лянь не может сдержать ответного стона. Он добавляет третий палец, будто в полусне, и в следующий момент Хуа Чэн выгибается и кричит. — С-Сань Лан… — восхищённо шепчет Се Лянь. Он в жизни не видел ничего более возбуждающего, чем лицо Хуа Чэна в тот момент, когда пальцы давят на эту точку внутри, снова и снова: он так прекрасен, разрумянившийся и разгорячённый, от уголка глаза вниз по щеке катится слезинка. — Сань Лан восхитителен, — Се Лянь целует его, собирает губами солёную каплю. — Я хочу смотреть на тебя каждый день, хочу любить тебя до конца жизни. — Гэгэ, — едва не хнычет Сань Лан, и это потрясающе. — А ты хочешь, Сань Лан? Хочешь меня? Хочешь любить меня вечно? — Гэгэ, да. Да! — отвечает тот, и лицо его искажено наслаждением. — Пожалуйста. Пожалуйста! Се Лянь смазывает себя, ахая от долгожданного прикосновения, и приставляет головку к горячему входу. — Сань Лан, посмотри на меня. Он хочет видеть его глаз. Хочет видеть, как этот глаз закатится от наслаждения. Хуа Чэн смотрит не отрываясь, притягивает ближе, обжигает его спину горячими ладонями. Се Лянь входит, глядя в его лицо, восхищаясь его красотой, его любовью и жаждой, и желанием, прячущимися в изгибе тонких губ. Он сцеловывает эту жажду и это томление, лижет припухшие губы и толкается вперёд. Сань Лан снова стонет, так восхитительно! Поцелуй едва глушит эти звуки, но так даже лучше. Се Лянь берёт его медленно, глубоко, толкается снова и снова, желая прочувствовать каждое мгновение. — Назови меня, — просит он, задыхаясь, — назови мой титул. — Ваше Высочество, — стонет Сань Лан. — Ещё. — Ваше Высочество! — Сань Лан… — Се Лянь, моё Высочество… А-а! Он запрокидывает голову, выгибаясь, и горячее нутро судорожно сжимается. Хуа Чэн изливается на них обоих, и Се Лянь срывается, заполняя его изнутри. Всё замирает на мгновение, и это просто великолепно. Эйфория развеивается медленно, дыхание ещё не выровнялось, и мышцы немного тянет, но снизошедшее блаженство перевешивает всё остальное. Он выходит из расслабленного тела и обтирает Хуа Чэна рукавом так тщательно, как может. Он знает по опыту, что высохшее на коже семя дарит не самые приятные ощущения. Сань Лан смотрит на него так, словно только что узрел бога воочию. Впрочем, так оно и было. Се Лянь чувствует, как краснеют щёки, и устраивается на его плече. — Прошу прощения, Сань Лан. Я был чересчур напорист. — О, нет, — решительно возражает Сань Лан, — ты не будешь за это извиняться. Гэгэ, это было… Хуа Чэн сбивается, и его рука на плече всё ещё подрагивает. Се Лянь поднимает голову и смущённо улыбается: — Было хорошо? — Божественно, Ваше Высочество, — отвечает Сань Лан и целует его в макушку. — Я… — Се Лянь кусает губу. Проклятье, он уже показал себя достаточно бесстыжим сегодня, правда? Вряд ли ещё одна капля сделает хуже. — Я бы хотел повторять время от времени, если ты не против. — Боги, я только за. — То есть, ты всё-таки думал об этом? — дразнит Се Лянь, мягко посмеиваясь. Румянец, почти сошедший с лица Сань Лана, возвращается, ложась пятнами, и Се Лянь чувствует себя таким везучим! Он всегда себя так чувствует рядом с Сань Ланом, и умение делиться удачей здесь совершенно ни при чём. — Ваше Высочество, смилуйтесь, — бормочет Хуа Чэн, и Се Лянь смеётся.