Сердце обмануть нельзя

По лицу скользнули волосы. Я фыркнула, перевернулась на другой бок. Опять. Провела рукой по лбу, отмахивая порядком надоевшие волосы. Клянусь, возьму и обрежу их к чертям. Сладко причмокиваю, улыбаясь. Нужно отдать должное, в отеле отца все на высшем уровне. Стоп. Отель. Мамочка! Ой, лучше мамочке не знать, чем я тут занималась. Внутри поднимается паника, которая сводит сон на нет. Что теперь будет? Жмурюсь, боясь открывать глаза и признавать действительность, хотя, по правде говоря, эта действительность для кого-то сладкие грезы, а для меня реальность. Самая реальная реальность. Вот уж извините за тавтологию. Лежу, крепко сжимая одеяло, и чувствую что-то под ним на мне ничего нет. По лицу опять скользят волосы и теперь я понимаю в чем дело. Распахиваю глаза и обнаруживаю Вонку, смотрящего в упор и играющего моей не расчесанной копной. — Мистер Вонка? Кондитер улыбается, наклоняется и целует в висок. — Как официально. Можно просто «любимый». Доброе утро. Как спалось? — мужчина смеется глазами, однако мне самой сейчас вообще не весело. Как себя вести? Что говорить? А стоит ли вообще что-то говорить, если здесь и без слов все понятно? Вздыхаю и отворачиваюсь. — Хорошо. Понимаю, что веду себя глупо, оттого и крайне стыдно. Но за что, собственно, мне должно быть стыдно? За то, что я женщина? За то, что не одета? Или за то, что лежу в постели, между прочим, со своим мужем? Все абсолютно правильно и естественно, но крайне неловко. И откуда у меня вчера прыть взялась скакать на этом мужчине, раздевать его и соблазнять? Боже, ну почему мне так неловко-то, а? Чувствую прикосновение губ на своих плечах. Мужские руки заползают под одеяло, скользят по бедру, еле заметно касаются живота и накрывают грудь. — Ночью ты вела себя по-другому. — Ночью не было видно того какая я бесстыжая, — бурчу и тут же расслабляюсь оттого как пальцы умело сжимают соски. Это… Приятно. Ощущение, как будто внутри все органы вибрируют. — Бесстыжая? — кондитер резко приподнимается, склоняется надо мной и рвано целует в губы. — Ты сумасшедшая, Алекс. Только ты можешь называть свои природные желания бесстыжестью и при этом прямо сейчас стонать. Стонала? Естественно, я этого не заметила, собственно и того как с меня стянули одеяло. Наконец позволяю взгляду жадно облизать каждую черточку сильного мужского тела, которое нависло надо мной. Словно статуя Давида полита серебром. Каждый изгиб повторяет греческий идеал, но, когда мои глаза смотрят вниз я волей неволей заливаюсь краской. А вот и несовпадающая деталь. Все значительно больше, краше и на вид явно тверже чем у Давида. — О, Боже… — я вздыхаю и вижу определенное удовлетворение в глазах кондитера. Каким бы не был мой муж, но в этом плане он такой же как и все. Я имею ввиду не размер, вовсе нет. Здесь проблем нет, а вот гордость, что его мужское достоинство так поразило меня, все-таки берет его за живое. В хорошем, но очень пошлом смысле. Для мужчин это чуть ли не самое главное. Но я не могла не удивиться. В учебниках анатомии и в морге достоинства мужчин выглядели иначе, и я думала, что такой вид естественен. Однако, вышло совсем не так. Сейчас мой мозг пораженно пытается понять, как я выдержала его ночью. С ума сойти. — Бог Приап, не дать не взять, — бормочу тихо, но муж все слышит. — Приап? Почему? — Возьми книжку, почитай и пойдешь почему, — не сдерживаюсь, хихикаю и запоздало понимаю, что меня поднимают. — Что ты делаешь? Оказываюсь сверху, сижу на сильном по-гречески красивом теле и любуюсь прекрасными глазами. Как я могла противостоять этим фиалковым омутам? Сколько же во мне силы воли? — Возвращаю былую резвость, — мои бедра словно по волшебству поднимаются и принимают мужчину в себя и я не сдерживаю тихого стона, похожего на скулеж. Ногти слегка шкрябают по каменной груди, а ладони плотно впечатываются в мраморную кожу. Мужчина замирает, держится, хотя по нему видно, что его душа вот-вот покинет тело, так сильно он стремится ко мне. Начинаю двигаться, игнорируя жжение и легкую саднящую боль и постепенно начинаю чувствовать помимо наполненности пожар, который вынуждает двигаться быстрее. Постанываю, откидываю голову назад, улыбаясь. Волосы скользят по спине, одновременно вызывают приступы раздражения и небывалой легкости. Великолепно. В голове вихрем проносятся воспоминания ночи. Было также жарко, только было больше поцелуев и разговоров. Сейчас у меня на это нет времени. Просто нет. Меня резко переворачивают на живот и вдавливаются в постель. Утонченная, не лишенная силы рука хватает меня за волосы, дергает на себя, и я сильнее прогибаюсь, ощущая как меня вновь наполняют до краев. — Какая же ты красивая, — шепчет мне на ухо Вилли и неустанно вырывает из наших тел крайне пошлые шлепки. Мне бы что-то ответить, но не могу. Плачу, но сама не понимаю почему и кричу, закатывая глаза. Волна чего-то крайне сильного, всеобъемлющего вырывает меня из этого мира и уносит куда-то. Я словно распадаюсь на мелкие кусочки, собираюсь и заново рассыпаюсь по новой. Из меня вытекает сила, но остается слабость, которая опьяняет и дает чувство защищенности и спокойствия. Распахиваю глаза в момент, когда Вилли выходит из меня и падает рядом. Его пальцы по-прежнему гладят мои волосы, очерчивают скулы. Крайне сухие губы касаются моих и задерживаются. Мы просто приникаем друг к другу, не спеша целоваться и это так восхищает, словно в этом жесте запечатлена какая-то важная вещь, которую не передать словами. — Я люблю тебя, — говорю серьезно, наконец отвечая ему взаимностью. Сегодня ночью он шептал, кричал и рычал, что любит меня, а я чувствовала себя потерянной. Останавливалась, не отвечала, потому как видела, что говорит он это все в бреду, явно не отдавая отчет своим действиям. Было бы грустно, если на утро кондитер дал понять, что я ему не нужна. — Аналогично, — улыбается кондитер, вспоминая мою язвительность даже во время момента X. Мы лежим еще какое-то время, я наслаждаюсь относительной грубостью его тела, чувствуя себя полностью защищенной. Мне, наконец, спокойно. — Мы не договорили, — я не упускаю возможность хмыкнуть. — Что за нелепое желание женщин болтать без умолку? Особенно после… — Особенно после того как ты дал мне обещание, что во всем разберешься вместе со мной! — старательно игнорирую тот факт, что он только что аккуратно намекнул на мою схожесть с Еленой, что мол, я люблю болтать ни о чем после секса как и она. Хотя это совсем не так. Ну, почти. — Почему именно сейчас, — кондитер прижимает меня к себе, ведет языком вдоль шеи. Закатываю глаза от удовольствия, но поднимаюсь, слегка отталкивая от себя мужчину и встаю. У меня двоится в глазах, ноги слегка не слушаются, и комната словно удлиняется на глазах. Верчу головой, чтобы отогнать от себя эту галлюцинацию. Внезапно весьма неприятная догадка ударяет в голову. Не могу сдержать злые мысли, которые уже вовсю точат ножи, втыкая их догадки. — Впрочем, у меня сейчас великолепное настроение. Я готов говорить обо всем на свете. — Давай поедем домой? — надеваю нижнее белье и смотрю в фиалковые глаза. Видимо, Вилли заметил, как резко сменилось мое настроение и поэтому приподнялся на локтях. Фиалковые рентгены прошлись с ног до головы и я была просто безмерно благодарна, что взгляд не задерживался на моей груди. — Все в порядке? Выглядишь крайне напряженной. — Просто вспомнила, что у нас много дел. Не хочу решать их здесь. Поможешь застегнуть? — поворачиваюсь к мужу спиной, демонстрируя еле заметную молнию и расшнурованный корсет платья. — С удовольствием, — по мягкому ворсистому ковру проходятся уверенные шаги и теплые пальцы гладят кожу спины от шеи до копчика. — Я сказала застегнуть, а не заставить снять, — хихикаю и чувствую как мои волосы заботливо приподнимают и опускают на левое плечо. Корсет плотнее обхватывает талию, а язычок молнии, выполненный в виде маленького бубенчика бежит наверх. — Спасибо, — поворачиваюсь и тут же отскакиваю, закрывая глаза. Кондитер предстал передо мной во всей красе. Он даже не попытался обернуть бедра полотенцем, которое одиноко лежало на стуле около кровати. — Ты не мог бы одеться, пожалуйста? — То разденься, то оденься… Тебя не поймешь, — Вилли смеется, садится на постель и накидывает на бедра одеяло. — Что ты делаешь? Нам нужно собираться! Ты ведешь себя как ребенок, — это скорее комплимент, ведь я не могу сдержать улыбки, смотря на довольное и беззаботное лицо человека, в которого не просто влюблена. Которого я люблю всей душой. — Если ты будешь стесняться всю жизнь, то я не против. Хотя, надо признать, мне больше нравится когда ты меня смущаешь. — Когда это я тебя смущала? — Как это «когда»? Это ночью. Ты прямо обескуражила меня своей прытью. Я чуть было не поверил в то, что я сам девственник в период пубертата. — Очень смешно, — я фыркнула и кинула ему штаны. — Одевайся, а я пока схожу к Джонни и буду ждать тебя возле машины. Аккуратно закрыв за собой дверь, зашла к брату, который хитро посматривал на меня, безуспешно пытаясь завязать галстук. Подошла к нему и пропустила длинный язычок в петельку. — Как ночка? — глубокие темные глаза переполнены насмешкой. — Не понимаю о чем ты, — прикидываюсь дурочкой, смахиваю невидимые пылинки с помятого пиджака и отхожу, любуясь результатом. — Все ты понимаешь! Всю ночь за стенкой охи, ахи, вздохи, крики… — Это видимо мистер Смит со своей новой пассией. Они тоже рядом сняли номер. — Да конечно! Они заняли номер справа от меня, а крики были слева. Да и давай будем честны друг с другом: мистеру Смиту семьдесят лет. Сколько бы он таблеток не проглотил, ни одна любовница под ним бы так не кричала. Будь ей хоть восемнадцать лет. — Ну хватит, Джонни, иначе я все расскажу родителям. — И что же ты им скажешь? — брат усмехнулся. — Что ты голос сорвала из-за того, что на ночь выпила слишком холодное молоко, да? А засос у тебя на шее благодаря комарам. Зимой. Да? От количества сарказма в голосе родного человека, я ошалела. Но еще больше поразилась тому как отупела за одну ночь. Действительно. Как я могла пожаловаться родителям? «Папа, мама, накажите Джонни, он меня шантажирует тем, что услышал как я занималась любовью со своим мужем?» Ну что за бред? — Да ладно тебе, сестренка. Мы же не в каменном веке, да и я все понимаю. Я, конечно, не Мадлен, но и мне немного интересно. Твой кондитер… — Он нормальный! — резко оборвала Джонни и приложила холодные ладони к щекам. Кажется, я вся покрыта красными пятнами. Не дай Бог, он начнет задавать вопросы интимного характера. Я же сквозь землю провалюсь! — Да это и дураку ясно. Ты так кричала! Да и к тому же, вон, вся светишься от счастья. У твоего кондитера там все в порядке. За будущее потомство, думаю, могу не переживать. — Дурак ты, братик! — Может быть. Но в отличие от тебя, я раньше постиг науку плотских утех и лучше тебя знаю, что происходит с женщиной после ночи любви. Вы все становитесь ласковыми, покорными, нежными… Настоящие ангелочки. Зато потом, когда остаетесь наедине с любовниками, превращаетесь в настоящих дьяволиц и позволяете себе такое, чего нет даже в Камасутре. Поэтому я искренне переживаю за твоего кондитера. — С чего бы? — Мало ли. Может ты его так заездишь, что от него только порошок и цилиндр останется. Я думал тебе ночи хватит, а ты его еще и утром оседлала. Озабоченная. — Фу, Джонни! Брат рассмеялся, чмокнул меня в щеку и вышел из номера, оставив наедине со стыдом. Ведь он прав. Вроде еще час назад я получала острейший всплеск от оргазма, а сейчас вновь думаю о мокрых поцелуях мужа. Не удержавшись, довольно покрутила обручальное кольцо на пальце и пискнула от счастья. С ума сойти. Я замужем.

***

Когда покидала отель, в глаза бросились три вещи. На меня с завистью смотрела мисс Голдикс, которая большими глотками допивала свой кофе, с одобрением и воодушевлением мне подмигивала Мадлен, за руку державшая какого-то очень интересного мужчину. Он был выше сестры на голову, имел атлетическое телосложение, немного напоминал коршуна своим серьезным выражением лица, но самое главное — он спокойно реагировал на все метания моей ветреной сестры. Мне показалось, что они смотрятся крайне гармонично — маленькая и хрупкая девочка и высокий, мощный мужчина, кажущийся со стороны истинным хищником. И наконец, третье — мистер Паксли. Выглядел бывший, а теперь я точно уверена, что бывший компаньон отца крайне помято. Все слишком неаккуратно, кое-где на рубашке были видны желтые пятна от кофе. Я довольно улыбнулась. Я могу простить и понять все, но это «все» не должно касаться моей семьи. И нет. Мне не жаль ни Паксли, ни его потерянных миллионов, ни его жалкого будущего. Без моего отца, который был генератором идей, он потеряет свое влияние и значение на арене отельной индустрии. — Пойдем? — на мою талию легла тяжелая рука и я посмотрела на полностью собранного, идеально выглядевшего Вонку. Вот на кого нужно смотреть, чтобы испытать эстетический (и не только) оргазм. — Ага, — не понимая откуда появилась эта наглость, я поцеловала кондитера, с удовольствием положив руки на его грудь. Мужчина будто был к этом готов. Хватка стала сильнее, длинные аристократичные пальцы нежно пробежались по моим скулам. Идеально ровные зубы прикусили мою нижнюю губу, а нежно-розовый язык, а точнее его кончик, шаловливо мазнул меня по верхней губе. А счастливо рассмеялась и помахав на прощание Мадлен и ее спутнику, ведомой овечкой поплелась за кондитером. Мужчина галантно открыл мне дверь, сам сел на водительское сидение, и стильная черная глянцевая машина бесшумно двинулась к фабрике. — Знаешь, я думаю над тем, чтобы открыть огромную ярмарку в центре. В честь Рождества можно даже подготовить подарки для детей, — идеально ровные волосы блеснули, когда утреннее солнце скользнуло лучиком к нам в машину. — Это будет прекрасно, — я улыбнулась еще шире. — И можно пригласить кондитеров со всего мира, чтобы они продемонстрировали свои навыки. — Зачем это? — Вонка напрягся и с подозрением посмотрел на меня. — Каждый дурак на этой планете знает, что ты лучший кондитер, а потому твое мнение самое главное. Пусть на ярмарке кондитеры при тебе приготовят свои коронные рецепты, а ты выберешь лучший. Это получится яркое шоу для всех людей города, а еще все приготовленные изделия станут частью благотворительной акции. Все деньги, полученные с продажи изделий будут переданы в фонд помощи бездомным животным. — Да, — мужчина кивнул и молчал до тех пор, пока мы не припарковались у ворот фабрики. — Хорошая идея. Хотя, помнится мне, нашлась одна девчонка, которая не знала, что я лучший кондитер в мире. — Она исправилась, — шепнула я, прежде чем горячие губы накрыли мои. Когда мы зашли в кабинет и дверь за нашими спинами закрылась, Вонка приник ко мне и прикусил мочку уха. Видел бы ты, Джонни. Это не я, а он. Хотя… Я не против. Повернулась, положила руки на широкие плечи. Шальной блеск в глазах мне не дает покоя. Неужели он так изголодался по женской ласке? — Наконец-то дома, — прошептал мой муж и прикоснувшись кончиком носа к моему, замер. — Не перестану тобой любоваться. Ты же знаешь, что ты самая красивая женщина на свете? — Ну, не уродина, — я постаралась съехать с темы. — «Ну»? Что за «ну»? Ты великолепна больше чем на сто процентов. Абсолютно идеальна. — То есть, если я решу сделать ринопластику ты будешь злиться? — Я буду в бешенстве. Я люблю твой нос, люблю твои глаза, люблю твою кожу, родинки, брови, ушки, люблю твои волосы… — Я думала перекраситься в брюнетку. — Какая глупая, но какая свойственная всем женщинам затея. Мне безмерно нравятся твои волосы. Они часть тебя, часть того, что я люблю всей душой. Они мое вдохновение и я не хочу, чтобы ты что-то меняла. — Но рано или поздно это придется сделать. Людям свойственно стареть. А новый цвет волос поможет визуально сбросить пару лет. — Нет. Женщины себя обманывают. Да и не смотрят мужчины толком на возраст. Лишь бы характер и настрой тем же оставался. Мое убеждение заключается в том, что ты должна цвести молодостью внутри и тогда ни время, ни стрессы, ни роды, ничто на свете не испортит твоей красоты. — Стрессы? — я хитро прищурилась. — Не думала, что в браке ты подаришь мне еще и стрессы. Меня приподнимают и усаживают на дубовый стол. Кондитер стоит между моих ног и гладить бедра, поднимая полы платья выше и выше. — Ну, а ты как хотела? Дети отнимают силы, да и послеродовая депрессия может и не обойти тебя стороной. — Мы только поженились, а тебе уже детей подавай? — смеюсь, но резко выдыхаю и становлюсь слегка отрешенной, когда кондитер освобождает мой корпус от корсета и ласкает пальцами грудь. Я постанываю и когда уже готова лечь и поскорее раздвинуть ноги, меня заботливо одевают и усаживают в кресло. Я все еще немного в прострации, но Вилли, похоже это ни капли не смущает. Он хитро улыбается, опирается о стол и смотрит на меня внимательно, изучая эмоции на моем лице. — Ну ты же этого хочешь? — Я хочу, чтобы все шло своим чередом. Да и пока, я искренне не готова. Как раз об этом я хотела поговорить. — Да? — кондитер сел в свое кресло и внимательно посмотрел на меня. — Я долгое время работала над проектом, который посвящен нейродегенеративным заболеваниям. Через какое-то время, то есть не сейчас, мне нужно будет уехать и возможно больше чем на два месяца. — Так, — недовольно начал Вонка, сверля меня своим фиалковым рентгеном. — Ты меня сейчас готовишь к чему-то плохому? — Почему к плохому? Речь идет о банальной защите работы и применении новых методик на практике. После я вновь вернусь. — Вернешься? — этот вопрос скорее был задан риторически, весь я прекрасно видела как кондитер ушел в себя. Внезапно меня озарила догадка. Какая глупость! — Ах, вот кем ты меня считаешь? Думаешь, я решила тебя предать? — я подскочила, недовольно ожидая ответа. — Вовсе нет. Успокойся и сядь, — кондитер тоже недоволен, но сдерживается. — Нет. Не хочу и не буду. Знаешь, мы многое сделали спонтанно. Жалею ли я? Ни капли. Но если ты думаешь, что хорошо меня знаешь, а потому можешь мной помыкать, то… — Я ни о чем таком и не думал! — в замешательстве воскликнул муж и попытался взять меня за руку, но я сделала шаг назад. — Я тебя люблю и предавать тебя у меня даже в мыслях не было! А то, что ты уже в который раз за эти два дня сравнил меня с Еленой — бесит. Я ненавижу когда меня с кем-то сравнивают. Я этого не потерплю! — Когда я тебя сравнивал с ней? — Да только что. Только что ты решил, что я как и она возьму твои рецепты и уплыву за горизонт. Сдались они мне как зайцу пятая нога. Кстати говоря, чтобы Елены здесь больше не было. Мы поможем ей найти жилье, работу, но больше ноги ее не будет на фабрике. Какой бы она милой не была, у всего есть предел. — А куда делась твоя совестливость и жалость ко всем прохожим? — по мужчине было видно, что он не против. Кажется, она сама ему надоела. Зато сейчас из него прямо-таки выливалось самодовольство. — Исчезло вместе с девственностью и статусом «мисс», — ехидничаю, но вмиг становлюсь абсолютно серьезной. Я не шучу, Вилли. Ты сейчас пойдешь к ней и все объяснишь. Ты меня слышишь? — Слышу, моя душа, слышу. Нужно это было сделать с самого начала. — Нужно, — тихо согласилась я, остывая, ведь кондитер подошел ко мне и погладил щеку указательным пальцем. Меня окутал запах цитруса. — Но я все еще человек, а ты меня наделила великодушием, да? — Да. — Но пора взрослеть, согласна? — Согласна. — Тогда пожалуйста, иди в спальню, а я сейчас все решу. Хорошо? — Да, только, мне сейчас нужно съездить к своей куратору по поводу проекта. Мы обговорим пару деталей и я вернусь. — Я сейчас тебя отвезу, — мой ревнивый муж недоволен, но идет на компромисс и меня это почему-то возбуждает. — Нет, не стоит. Меня отвезет Джонни. Он как раз написал, что ему в ту же сторону. — А обратно? — И обратно тоже отвезет Джонни. — Хорошо. Мужчина нежно поцеловал меня, а я удостоверившись, что он не голоден, быстро запрыгнула в машину брата. — Ну что? Куда едем? — Джонни выглядел максимально свежо, что, собственно, меня радовало. — К мистеру Лиману. — Что ты забыла у него? — брат бросил на меня подозрительный взгляд, который я с достоинством выдержала. Джонни не любил мистера Лимана за его странности и сильную профессиональную деформацию, зато я, казалось, оказываюсь в сказке рядом с ним. У меня появляются силы и желание работать усерднее и внимательнее. Так что да, мистер Лиман — мой наставник в медицине. — Надо поговорить по поводу работы. — Если бы я тебя не знал, то решил, что ты совершенно не влюблена. Женщины после свадьбы еще месяц летают в облаках, но ты это ты. — Именно. И прошу тебя, не надо напоминать мне о других женщинах и не надо меня с ними сравнивать. Ты же знаешь. — Знаю. А еще я знаю, что у тебя в голове пуля и только один черт знает, что ты выкинешь в следующий миг. — Ну-ну, братик, ну-ну. Белый лексус плавно подъехал к темному дому, который благородно украшался вычищенными до блеска солнечными батареями. Нажав на небольшую кнопочку, услышала гудок, а через минуты три скрипучий голос: — Кто? — Мистер Лиман, это Алекс. — А-а-а, Алекс, ну заходи, крошка, заходи. Крайне широкие двери распахнулись и в нос сильно ударил запах формалина и спирта. Внутри дома было крайне светло. Причем этот белый цвет давил на глаза и попутно создавал атмосферу больницы. Собственно, мистер Лиман был настолько помешан на медицине, что без каких-либо сомнений сделал из своего дома лабораторию. — Моя девочка, как ты похорошела! — на встречу мне вышел крайне низкий старичок с белейшими волосами и коротенькой жиденькой бородой, похожей на корень одуванчика. — Проходи скорее. — Здравствуйте, мистер Лиман. Окунувшись в прохладу дома, я почувствовала, что волнение нарастает. Это также не скрылось от глаз внимательного доктора. — Что такое, девочка моя? Тебе холодно? Так давай я тебя чаем напою. — Мистер Лиман, вы простите меня, но сегодня я пришла по делу. Возможно, это паранойя, но мне кажется, что я больна. — Ох, вспоминаю тебя в студенческие годы. Ты же все время себя накручивала, стоило тебе открыть медицинский словарь. Один прыщик на щеке, а тебя уже скручивает от мыслей, что ты больна ветрянкой, — старик скрипуче посмеялся, однако я выдавила из себя лишь вымученную улыбку. — Тогда да, но сейчас симптомы более… напрягающие. Понимаете, — я села в кресло. — Уже довольно долго я чувствую странные ощущения в теле. — Например? — доктор достал из кармана своего халата фонарик и тут же начал осматривать мои глаза. — Реакция слегка заторможена. Ты говори, девочка, говори. — У меня часто холодеют руки, мучают сильные головные боли в области затылка и круглосуточно чувствую сильное давление на глаза. Я списывала это на недосыпания, но в последнее время у меня рассеялось внимание, начали выпадать брови и ресницы, появились сильные судороги, а когда я поднимаюсь с кровати, комната словно удлиняется, а затем все двоится. Иногда кажется, что мне выбивают воздух из груди во время того как теряю ориентацию в пространстве. Доктор Лиман озадаченно на меня посмотрел. Проверил пальцы, лимфатические узлы, пощупал локти и шейные позвонки. — Как давно начались судороги? — Около месяца назад в икроножных мышцах, затем распространилось на все ноги, а теперь и на руки. — Встань. Вытяни руки вперед, закрой глаза и попробуй указательным пальцем попасть по носу. Я выполнила манипуляцию, но попала чуть левее. — Теперь открой глаза и повтори. Получилось лучше, но все равно к кончику носа я так и не прикоснулась. — Беда, — пробурчал доктор. Он что-то очень долго искал с своем дежурном чемоданчике. Выдавил себе на руку таблетку, дал мне ее и стакан воды. — Зачем? — Это успокоительное. Пей, пей, — наблюдая за моими дрожащими руками продолжил. — Девочка моя, я вижу, что ты сама догадываешься, но я врач и моя обязанность предупредить. Я подозреваю у тебя опухоль головного мозга. — Может это просто анемия? — кажется, что сейчас длинный стакан треснет с моей руке, так сильно я его сжимаю, но нет. Стекло толстое, а я не титан. — Боюсь, что нет, моя хорошая. Симптомов больше, чем надо и они сигнализируют о сбоях в работе головного мозга. Вероятнее всего гипофиза. — Можно поконкретнее? — я сцепила руки в замок, чтобы хоть как-то скрыть панику. — Признаки рака мозга проявляются по-разному, в зависимости и от того, какая часть задета. Если опухоль затрагивает гипофиз или ствол, то это обычно вызывает нарушение координации движений. Заметно понижается способность к концентрации внимания, кроме того, у пациента может появиться отчетливое двоение перед глазами. Еще одни из признаков — неспособность определить расстояние до предмета и нетвердость походки. — Предположим, но что конкретно Вы подозреваете? — Есть три варианта. Признаки олигодендроглиомы, олигоастроцитомы и анапластической олигодендроглиомы довольно схожи, с той разницей, что при низкой степени злокачественности симптоматика развивается медленно. Клиника обуславливается увеличением внутричерепного давления и поражением локальных зон мозга, отвечающих за те или иные функции. В первом случае признаки носят общий характер, вторые называют специфическими проявлениями. — То есть для точного вывода нужны более… — Частные нарушения. Где-то речь, где-то слух, где-то мышление. — Мышление, — я не стала сомневаться, вспоминая все моменты, прожитые за этот год.  — Я не могу нормально думать. Иногда в голове бытовые термины отождествляются, хотя где-то внутри понимаю, что это совершенно разные вещи. Когда писала статью, мысли путались и я не могла составить даже самого просто предложения. Что-то вечно мешало. Плюс настроение… — Боюсь, у тебя анапластическая олигодендроглиома 3 степени злокачественности. — Мамочки, — накрываю руками лицо, понимая, что это значит. В голове ворох мыслей и от этого становится очень больно. Поднимаю затуманенный взгляд на наставника. — Какой прогноз? — Для начала мы сделаем компьютерную томографию и магнитно-резонансную томографию с использованием контрастного вещества. Позже будет биопсия, электроэнцефалография, аудиография, УЗИ мозговых сосудов и другие исследования по показаниям. Но я тебя заранее предупреждаю. Выживаемость крайне низкая. — Если без операции, если без всей этой галиматьи… Сколько я проживу? — Учитывая темпы нарастания симптомов, думаю три, а может и четыре месяца. — А если сделаю операцию? — с надеждой смотрю на врача, который видел сотни вскрытых человеческих коробок. Ему и КТ не нужно, чтобы дать итоговую оценку. — Я бы хотел ошибиться, но опухоль не операбельна. Точнее тебя можно прооперировать, но шанс на успех ниже сорока процентов, а ты сама понимаешь, что это значит. Она очень глубоко сидит. Скоро пойдут метастазы, и даже лучшие нейрохирурги тебе не помогут. Для удаления всей опухоли, нужно срезать соседние ткани. Это половина мозга, Алекс. Половина. Я обессиленно падаю на кресло и понимаю, что слезы уже просто диким потом льются из глаз. — Мне нужна эта операция, мистер Лиман. У меня все только началось. Я вчера замуж вышла. Мои друзья и семья рядом. У меня работа готова. Мистер Лиман, — я серьезно смотрю на врача, замечая как его глаза передают мою печаль. — Я жить хочу. — Девочка, — сухая рука гладит мою щеку и я падаю в объятья доброго врача, от которого пахнет валерьянкой. — Я обязан предупредить. Это не обязательно, то есть, вероятность пятьдесят на пятьдесят. Возможно, все чувства, что ты испытывала последние пять месяцев — это фальшь. У олигодендроглиом есть такое свойство… Они делают нас уязвимыми и меняют наше сознание. Человек, которого ты изначально терпеть не могла может стать тебе другом по щелчку, ты путаешь любовь и ненависть, дружбу и зависть. Это сложно, но очень часто пациенты с таким сталкиваются. — Вы хотите сказать, что мои чувства к Вонке — это просто эффект давления опухоли на гипофиз? Никакой любви и не было? — Да, — доктор ждет моей реакции, но я настолько огорошена, что не знаю, что и делать. Отодвигаюсь от наставника, думаю о том, что люблю Вилли и плевать, на сколько сильно там давит эта чертова опухоль, я думаю о том, что сильно подведу его, если умру через три месяца. А если все пройдет хорошо, что маловероятно, и по итогу окажется, что мои чувства нереальны… Что тогда? Ведь кондитер и впрямь сказал, что любит меня, пусть и весьма специфичным способом. Вспоминаю наш разговор сегодня. Он любит меня такую какая я есть. Мой характер, мои губы, глаза, волосы… Волосы. А ведь если я буду бороться, то мне придется попрощаться со своей красотой. Облучение еще никого не пощадило. Вспоминаю, что иногда, даже после успешного удаления сложных опухолей люди живут от силы пять лет. А стоят ли эти пять лет прозрачной жизни, где ты ничего и ни к кому не чувствуешь, кроме саднящей боли и вкуса смерти? Что мне теперь делать? Что? Медленно поднимаю глаза на мистера Лимана. — Значит четыре месяца?