Светлячки

      — Ты любишь няню Аштарот, брат Франциск?       У маленького Варлока такой вид, будто он решает слишком сложную для его детского ума задачу.       — Люблю ли я… прости, милый?       Брат Франциск удивленно смотрит на мальчика, а котенок, которого садовник до этого держал в руках, с тонким мяуканьем спрыгивает на траву и тут же бросается на вспорхнувшую из-под лап бабочку. Садовник дергается перехватить его за шиворот, но тут же замирает и снова выпрямляется — попавшую в кошачьи зубы бабочку уже не спасти.       — Я спросил, любишь ли ты няню.       Варлок скрещивает на груди руки — он намерен получить ответ. Потому что без него — не так. Не понятно.       — Твоя няня, без сомнения…       «Чудесная женщина», — так заканчивалась заготовленная общепринятая отговорка для подобных случаев, но ангелу пришлось прикусить язык. Уж кем-кем, а чудесной женщиной Аштарот была в последнюю очередь.       То есть нет, она была чудесной — в несколько ином смысле.       — Ты говоришь, что люди должны любить всех. Все растения. Всех животных. Всех людей. А любишь ли ты няню?       Брат Франциск издает полусмешок-полувздох.       — Что ж, тогда, пожалуй, люблю.       Варлок морщит лоб. Думает. Что-то по-прежнему не сходится. Брат Франциск облегченно вздыхает и вновь оглядывается в поисках котенка — животное никак не хотело надеть блошиный ошейник, а теперь и вовсе удрало глубоко в сад.       — Значит, любишь? — снова уточняет мальчик уже когда тема, кажется, исчерпана. — Даже после того, как она вчера раздавила бабочку?       Брат Франциск снова вздыхает.       — Котенок тоже убил бабочку, но…       Варлок мотает головой.       — Нет! Котенок не понял, а няня сказала, что та крылатая тварь не заслуживала жить.       — Да, даже после этого.       — И после того, как она разрешила мне вытоптать все цветы на клумбе?       — Да, мой мальчик.       — И когда учила меня кидать камни в кота?       — Да.       — И когда мы…       — Постой, постой, — брат Франциск смеется. Очень уж забавен маленький Варлок, перечисляющий общие его с няней совсем не благие дела, загибающий пальцы и пытливо глядящий на садовника. — Да, все еще люблю. Она… мила в общении.       Он не мог так просто сказать, что до сих пор с теплотой вспоминает время, проведенное вместе с Кроули в Риме, спустя несколько лет после безрадостной встречи на Голгофе.       — Пару раз вытаскивала меня из неприятностей.       Определенно понадобилось бы слишком много слов, чтобы объяснить ребенку, как же няня Аштарот умудрилась спасти его от казни пару столетий назад. Или как вытащила из той заварушки с нацистами.       Ах, да. Чудом.       — Целеустремленная.       Да-да, ради святой воды собиралась послать людей грабить церковь.       — И, ммм…       — Хорошая? — допытывается Варлок.       Ангел жалеет, что перевести разговор решительно некуда — разве что начудесить сюда что-нибудь настолько из ряда вон, чтобы ребенок тут же отвлекся. Но он не станет. Нельзя научить кого-то честности, когда лжешь.       — Наверное так. Я верю, что она, во всяком случае, старается.       Варлок скрещивает на груди руки и прищуривается — по-взрослому. Как отец.       Во всяком случае, как отец земной. Не тот, другой. И на том спасибо.       — Она бы страшно разозлилась, если бы слышала это.       Маленький Варлок любит брата Франциска, потому что с ним можно говорить совсем просто и получать такие же простые ответы. Маленький Варлок любит брата Франциска, потому что даже если тот не может научить его пониманию — как это так, любить всех? — он, во всяком случае, старается.       И потому что он забавно вздрагивает, когда видит няню Аштарот, уже не первую минуту наблюдающую за ними с боковой дорожки.