«Общаясь в диалоге, перед вами будет абсолютно адекватный человек. Они будут логично отвечать на ваши вопросы, соглашаться с вами, но когда, выходя из палаты, вы повернётесь к ним спиной, они обязательно набросятся.»
Вдох-выдох. Поправляю выбивающуюся из хвоста прядь. Практика по психиатрии в настоящей психушке и близко не стоит со всеми лекциями и занятиями в кабинете. Ощущение избранности — не всех допустили по причине стрессоустойчивости и специфики пациентов. Мы, за три года уже привыкшие к крови и внутренностям, наблюдали больше человека изнутри, чем снаружи. Видели множество сломанных костей и «неработающих» органов, но тут совершенно другое. Психиатрия — отрасль клинической медицины, изучающая психические расстройства через призму методологии медицины; методы их диагностики, профилактики и лечения. Курс, который все с таким нетерпением ждали. Практика, к которой все с трепетом готовились. Застегиваю последнюю пуговицу халата.« В них до последнего остаются самые низшие по Маслоу[1] потребности. Да, они все заколотые, но чтобы человек перестал испытывать половое влечение, его нужно вогнать в кому. Так что, девушки, никаких коротких халатиков поверх нижнего белья: обязательно поддевайте футболки и постарайтесь, чтобы открытых частей тела было минимум. Мы все и так знаем что вы у нас красивые, тут это неуместно. Нечего так улыбаться, прецеденты были. В прошлом году во время практики на одну из студенток набросился пациент, стал имитировать половой акт. Пока прибежали санитары, пока его оттащили — прошло время, так что, девочки, такое вам не нужно.»
В кабинете стоит гробовая тишина, редко прерываемая звуком царапающей бумагу авторучки. В коридоре раздаются шаги, и становится почти ощутимо, как напрягается стоящая рядом одногруппница. Два простых правила сегодняшнего дня: молчать и делать все, что скажут, с первого раза. Потому что нам повезло, и мы увидим общение врача с особенно «тяжелыми». Бесценный опыт, пусть мы всего лишь стоим двумя статуями в углу кабинета. Историю нам показали только вскользь, скрыв заключение специалиста — к концу сессии мы сами должны будем рассказать свои мысли о заболевании и том, как проходит лечение. Единственное, что нам рассказали — что это будет мужчина тридцати пяти лет, получивший в детстве черепно-мозговую травму. Внутри начинает крутить трепет предвкушения. Мой максимум наблюдения за сумасшедшими — случайные встречи с шизофрениками в период обострения, когда человек тихонько болтает в метро сам с собой. Но тут — совершенно другое, и непонятно: чего ожидать.« Помните, что работающие здесь люди от своих пациентов отличаются только наличием халата. Могут пошутить, а юмор у них весьма специфический, так что будьте готовы к тому, что вас решат напугать. Как взрослые и грамотные будущие специалисты, хотя бы вы не забывайте про субординацию и врачебную этику.»
Шаги приближаются. К горлу подкатывает комок, и я вся превращаюсь во внимание. В палату, в сопровождении двух амбалов-санитаров, входит худощавый мужчина. Тут же начинаю пытаться анализировать его как пациента. Скованная походка, чуть заваливающаяся на левый бок, может быть следствием какой-нибудь травмы ноги. Даже через плотную белую рубаху видно как неестественно вздымается правая лопатка. Мужчина тем временем, брякнув наручниками, подходит к отставленному для него стулу и садится, даже мельком не взглянув на нас. Словно и нет нас, висящих над душой и пожирающих его взглядами. Покосившись на одногруппницу, замечаю, что она с не менее серьезным видом изучает пациента. Врач чуть ковыряется в кармане халата, а в следующую секунду извлекает зажигалку. Мужчина же словно из воздуха достаёт сигарету и закуривает. Когда вообще он успел её вытащить и откуда? В кабинете стоит тишина, прерываемая лишь звуком дыхания пациента, когда тот вбирает в себя воздух, смешанный с сигаретным дымом. Интересно, почему он в наручниках. И тем не менее, за эти полминуты наблюдения каких-то конкретных странностей не видно. Чуть шевелюсь, ощущая, как от неподвижного напряжения начинает ныть поясница. Пациент откидывается на спинку стула, всё ещё глядя куда-то перед собой, в стол; опустив голову чуть вбок. Видно острые скулы и тени под глазами. Лёгкая небритость, в каштановых волосах на висках несколько седых прядей. Очередная затяжка, и вдруг мужчина слегка наклоняет голову, поднимая взгляд. Внутри всё проваливается, сжимаясь от холода, и почему-то тут же бросает в жар. Он смотрит прямо мне в глаза, внимательно, тяжело. Я никогда раньше не встречала такого взгляда. Хочется отвернуться, закрыться, разорвать контакт, но одновременно появляется и какое-то практически мазохистское удовольствие. Одно мгновение, кажется, словно всё это шутка, и что мы поменялись местами. Что это он смотрит на меня и анализирует, а я просто не в себе оттого, что не могу этому противиться.***
— Ну как тебе? — я прислоняюсь спиной к стене, тупым взглядом уставившись в окно. — Словно меня только что выжали как лимон. Сорок минут, а словно это мне сейчас мозги пропахали. — Вот и у меня так же, — вздыхает одногруппница, опускаясь на подоконник и рассеянно качая головой. — Ужасно вот так закончить из-за родителей. У меня до сих пор его смех стоит в ушах, и очень хочется помыться. По мокрой асфальтовой дороге проезжает машина скорой и оттормаживает перед приемкой. — Знаешь, а мне в этот момент захотелось подойти к нему и обнять... Кира согласно вздыхает. Пожалуй, это были самые длинные сорок минут нашей жизни. К такому необходимо привыкнуть. Он много говорил, здраво и логично, если бы несколько раз не срывался на жуткий смех, а один раз и вовсе не выдал что-то сродни истерики. Смех через слёзы, следствие детской психологической травмы. Работы для специалиста непочатый край. Очень тяжёлый человек. И, тем не менее, во всем этом вдруг обнаружилось что-то до пугающего затягивающее, родственное жажде наблюдать за чем-то очень важным. Что-то, заставляющее во все глаза следить за этим странным, сумасшедшим мужчиной. Вся медицина — это для нездоровых людей: что копание в чужих внутренностях, что копание в чужих тараканах. — Ну что, девчонки, понравилось вам? — вдруг раздаётся бойкий голос нашей сегодняшней наставницы. — Ну, так, тяжело,— бормочет Кира, а я только согласно киваю. Женщина же фыркает со смеху. — Да ладно вам, вы отлично держались. Я бы сказала, прекрасно для первого раза. — Но нам всё равно понравилось, — наконец отворачиваюсь от окна, улыбнувшись. Потому что нам действительно понравилось, пусть было и жутко. Нас, кажется, вообще куда ни брось — всё понравится. И в операционке, под запах паленого от прижигания аргоном человеческого мяса, мы признавались друг другу в том, что как-то кушать захотелось; и в реанимации, стоя по локти в крови, мы испытывали только шальной азарт. Вот и сейчас, потихоньку приходя в себя от первого шока, ощущали появляющееся странное желание повторить. Впрочем, как и всегда, когда практика оказывалась увлекательной. — Ну это вообще отлично! А, как я понимаю, медсестринские корочки у вас уже есть? Мне понравилась ваша наблюдательность, умницы девчонки, не просто так на парах спите. Приходите к нам сестричками работать, у нас из-за специфики хороший соцпакет. Работа с проф. вредностями — оклад больше в полтора раза, да и коллектив у нас хороший. Когда на сутки выходите, то после всех вечерних прокапываний уходите спать, заперев за собою дверь, и вас никто не трогает. Кира, Харли, что думаете? Одногруппница натягивает виноватую улыбку. — Я уже в анестезиологии работаю, совмещать не получится. Как медсестра-анестезистка в центральном госпитале Святой Елены. Часто, нервно, с вынесением массы удивительных историй и бесценного опыта. — А вы, Харли, тоже уже где-то осели? — улыбается негритянка, понимающе вздохнув. — Ну... — заминаюсь я, — На самом деле нет, я сейчас только учусь. Вот. Но мне было бы интересно попробовать себя в психиатрии. — Отлично! Можем тогда сейчас вместе подойти к старшей медсестре, поговорим о возможности вашей стажировки. — Да, давайте. — улыбаюсь я. Внутри всё приятно трепещет, предвкушая очередную авантюру. Работа медсестрой в настоящей психбольнице — даже в самых смелых мечтах я не допускала такой расклад. Ладно, посмотрим, что из этого получится. В любом случае, это опыт, а он, как водится, бесценен.