Ментол

Вечер, начинавшийся как приключение, на моих глазах скатывается в драму. Драма эта плавает в спёртом воздухе пополам с сигаретным дымом. Зал для некурящих, но, тем не менее. Двери то и дело открываются снова, впуская внутрь милицейские чины, но не кислород. «Серые» менты, менты из убойного отдела, фсбшники россыпью. Пахнет пролитым алкоголем, мятыми фруктами и чем-то ещё. Предположительно, кровью. Мы все, так или иначе, — фигуранты дела, и даже пять трупов, накрытые скатертями, тоже молчаливые свидетели происшествия. Курит, практически, каждый первый — даже бледная официантка с перекошенным лицом вчерашней выпускницы филфака. Больше всего мы похожи на маленькое стадо: нас назначили свидетелями недавней бойни, и нам сложно вымучить из себя хоть что-то, кроме жалкого блеяния. Нас мурыжат уже несколько часов, скрупулёзно выясняя подробности сегодняшнего происшествия. Ребятам, отмечавшим здесь встречу одноклассников, особенно лихо: их было шестеро, и теперь трое небрежно накинуты белым, поверх которого проступает алое. Так себе зрелище. С усилием напоминаю себе, что я здесь — по чистой случайности. В городе, в этом месте, за этим столом, перед следователем, который то и дело вежливо переспрашивает, делая скидку на моё эмоциональное состояние. Хотя, я и сама не знаю, какое оно у меня. Я спокойна, но это от чрезмерного напряжения: оно обычно разрешается много позже, когда любая мелочь может привести к нервному срыву. Меня бы и вовсе не было здесь, если бы не встреча с Алисой, которая, как обычно, проявила чудеса непунктуальности. Я успела выпить чашку кофе и надкусить пирожное, когда неприметный человек в погонах встал со своего места, одёрнул китель и начал палить. Моя голова в тот момент сделалась пустой, как воздушный шарик — я даже с места не тронулась, ноги стали ватными… Всё это помнится очень отчётливо, но ответы на простые вопросы я практически вымучиваю из себя, невольно усложняя работу оперативника. Он кивает, что-то записывает и терпеливо начинает всё с самого начала. Я не первая и не последняя, работы у него на сегодня, что называется, херова туча. Спешить некуда. В паузе приходит смс. Следователь отмахивается — читай, не проблема. Это бодрое послание от Алиски: «Ты же всё ещё меня ждёшь? Я тут в пробке на Лиговском, надеюсь, ненадолго». Отвечаю, не дожидаясь разрешения: «Алиса, не приезжай. Здесь полно ментов, убийство. Не вздумай перезванивать!». Подумав, добавляю: «Я в порядке. Наберу тебя, когда меня отпустят. Или уже завтра — эта музыка, похоже, надолго». Тем временем, за окнами темнеет окончательно, а за соседний столик возвращается Заговорённый — мужик с неуютным взглядом и высокими скулами Супермена не из Смолвиля. Его тотальное спокойствие созвучно моему, разве что, немного разбавлено усталостью. Ещё бы, он совсем недавно выхватил в лицо прикладом от группы захвата — уже после того, как кинулся на того чокнутого с букетом роз, исхитрившись не словить пулю. Отчаянный одноклассник. Мне не хочется глазеть на него, но взгляд невольно цепляется за его очевидно наливающееся болью надбровье. Чутьё у Заговорённого животное: он вскидывает на меня светлые, кажется, голубые, глаза, будто анализируя периметр на предмет потенциальной угрозы. Моментально отворачиваюсь, невпопад отвечая на очередной уточняющий вопрос. На пару долгих мгновений воцаряется почти тишина — я слышу только скрип недорогой авторучки по бумаге, мерный людской гул и чирканье очередной зажигалки. Когда поднимаю лицо снова — напарываюсь на недвусмысленно вопросительный взгляд Заговорённого. В отличие от меня, он не собирается отворачиваться даже приличий ради. Замечаю, что на его левой скуле намечается синяк, и почти машинально касаюсь пальцами своего лица над бровью — это правда, меня действительно беспокоит его самочувствие. Ну, в пределах банальной вежливости спасённого им совершенно незнакомого человека. Он едва заметно пожимает плечами. И выразительно артикулирует: «Терпимо». Тянется за куревом, по-прежнему не отводя глаз. Мелькает синяя, приметная пачка Данхилл — очевидно полупустая, потом — бензиновая пижонская зажигалка. Заговорённый взмахивает ресницами, отвлекаясь на то, чтобы прикурить. Втягивает гладкие щёки, затягиваясь, выпускает короткий дымный клубок и снова вперивается взглядом. В нём будто бы читается колючее: «Что-то ещё?», неуютное, как типичные питерские погоды. Мне как-то сразу хочется домой — в пронизанную солнцем, вечно спешащую по делам, которых нет, столицу. Но я шевелю губами, надеясь, что он прочтёт по ним моё: «Спасибо». Я готова к тому, что он передёрнет плечами снова, но вместо этого он улыбается какой-то бледной улыбкой. На этом приличные гляделки должны быть окончены, но мы медлим — мы оба. С протоколом покончено, и я слышу заветное: «Вы можете быть свободны». Мой краткий отпуск ощущается как окончательно и бесповоротно испорченный. Возможно, мне придётся задержаться здесь из-за следствия, о чём меня честно и откровенно предупреждает следователь. Ну, классно, что уж… Бар предсказуемо сегодня уже не откроется, а шагать в сырую мглу вечно неустроенной в демисезон Северной Пальмиры без иллюзии допинга совершенно не хочется. Прямо сейчас мне нужен какой-то живительный сторонний импульс. Возвращаться к давно заброшенной привычке — глупость непозволительная, иногда это равносильно попытке почувствовать себя живой снова. Или выжившей, как вот сегодня. Не хочу звонить Алиске примерно так же сильно, как не хочу добираться до ближайшего ларька, преодолев оцепление. В предбаннике, у выхода, топчется изрядно подуставший милиционер, осуществляющий пропускной контроль. Выходят гражданские, а входят, преимущественно, работники органов внутренних дел, но вся эта канитель слишком явно замонала и его тоже. Девушка-администратор на рецепции выглядит почти что снятой с креста, но пытается бодриться. Такая работа. — Вечер добрый, — я изо всех сил пытаюсь быть вежливой, хотя мой голос звучит несколько механически. Да и в общем контексте подобное начало разговора звучит диковато. — У вас сигареты не найдётся? Пожалуйста… Она тянется куда-то под стойку, и через мгновение протягивает мне початую пачку Парламента, из которой оставляет одну себе. — Берите. Они лёгкие, ничего? — В самый раз. Спасибо огромное. О том, что у меня нет зажигалки, я вспоминаю уже на крыльце, любуясь видом на милицейские мигалки. По меркам мегаполиса время ещё детское, но вызвать сюда такси будет подлинным везением. Может ли сегодня мне повезти больше, чем уже повезло? Вопрос… Пачка сигарет пляшет у меня в пальцах, и у меня дилемма — попросить закурить у мента-швейцара или спуститься вниз по тропинке, чтобы попросить огонька у ментов из оцепления. Очередная смс, предсказуемо, от Алисы: «Ты как там? Ещё не отпустили? Слышала новости, ужас. Прости, пожалуйста…» Как будто она виновата, в самом деле. Отвечаю: «Терпимо». Ловлю себя на мысли, что пользуюсь ёмким словом, что подсказал мне Заговорённый. Отличное определение для ситуации, когда «хорошо», «плохо» и даже «нормально» одинаково не годятся. Не успеваю додумать её, как следует, когда на пороге заведения появляется и он сам. Без пальто, как есть — в чёрном костюме, парадность которого нарушает распахнутый пиджак и наполовину выбившаяся из брюк рубашка. Ещё утром она была белой, а теперь — с кровавым подбоем. Мы не сталкиваемся, как в не слишком талантливо срежиссированном фильме. Он просто оттормаживает до столкновения, чуть отступая в сторону. Взгляд его светлых глаз по-прежнему похож на работу сканера, только теперь вместе с усталостью в нём проклёвывается какой-то намёк на сочувствие. Это участие по типу «рыбак рыбака»: в ответ на мои сигареты он логично тянется за своей зажигалкой. Я не отказываюсь, но прикурить у меня выходит не с первой попытки. Мне неловко, но он не смеётся и не злится — просто ждёт, пока я справлюсь с дрожью в руках. — Спасибо, — наконец, во всех смыслах выдыхаю я. Призрачный холодок щекотно соскальзывает в лёгкие, будто и не было всей этой мучительной пятилетки, когда я пыталась от вредной привычки избавиться. — Пожалуйста, — отзывается он. Привычно тянется за своим Данхиллом, но его пачка пуста. Чертыхается. У него, определённо, очень неприятный день — и это можно понять. — Угощайтесь, — протягиваю ему трофейный Парламент. — Только они лёгкие. Прикурив и жадно затягиваясь, будто это и не он вовсе скурил несколько крепких сигарет за последние полчаса, Заговорённый добавляет: — Лёгкие и с ментолом, но спасибо. Лучше такие, чем никаких. В кармане его пиджака принимается вопить телефон, и я готова оставить его наедине с трубкой, но Заговорённый будто бы ненарочно встаёт между мной и ступеньками. Попутно вынимает свой слайдер, прикладывая к уху, не расставаясь с едва раскуренной сигаретой. — Да, это я. Слушай, набери меня позже — сейчас не очень удобно разговаривать, — пряча телефон в карман, он перебрасывает сигарету в угол рта. — И давно вы пытаетесь бросить курить? Вопрос адресован мне. Сегодня меня столько раз о чём-то спрашивали, что я реагирую почти рефлекторно и потому немного резко. — И давно вы уволились из органов? Хмыкает он, впрочем, совершенно беззлобно. — В прошлой жизни. Что, так заметно? — Значит, не показалось, — затягиваюсь до щекотки и как можно медленнее выпускаю дым, чтобы оттянуть продолжение. — Вы в этом всём, как рыба в воде. И дымите, как паровоз. — В этом всём — это в чём же? — в его голосе слышится горечь. — В ментовском этом созвездии? — Не-а. В геройстве. Я без иронии, честно. Простите, как вас…? — Шилов моя фамилия, — привычно рапортует он. Но тут же понимает, что этого недостаточно. — Роман Георгиевич. Можно без отчества. Для майора слишком. Подполковник, не меньше. — Вот вы, Роман, сегодня ехали с одноклассниками встречаться, а пришлось под пули лезть. И вы полезли. Потому, либо вы ангел, либо у вас обострённое чувство долга. — В общем, либо ангел, либо мент, — он усмехается, добивая окурок и выстреливая им куда-то в темноту. Урны у входа, понятное дело, не наблюдается. Культурная столица, как она есть. — Выбор без выбора. В вас сегодня тоже мент стрелял. Глава убойного отдела, между прочим. Теперь уже бывший, конечно… Так что не очень складная у вас теория, Девушка-начавшая-курить-снова. Вы, кстати, так и не представились. — Настя. Моя фамилия вам вряд ли о чём-то скажет — она не такая звучная, как ваша. И званий к ней точно не прилагается. — Забавно, одноклассница моя, с которой стрелок наш пытался диалог вести — тёзка ваша. Тот злосчастный букет предназначался ей, но нам даже поговорить не довелось — в истерике человек. И так бывает… Можно мне ещё сигарету, Настя? Курю я действительно очень много. Молча протягиваю пачку и слежу за его пальцами — просто, чтобы не смотреть в лицо. Дураку понятно, что день был тяжёлым, но сейчас мне кажется, что ему пришлось тяжелее раз в десять. — А вы ведь не из Питера, — это не вопрос, а констатация факта. Значит, разговор продолжается. — Нет, — соглашаюсь слишком быстро, успев пожалеть о такой оплошности, но Шилов только мажет по губам пальцами, затягиваясь. Это почти позволяет ему скрыть уже знакомую усмешку. — Я из Москвы. — Из Москвы, но не москвичка, — продолжает он в том же духе, не позволяя мне парировать встречным вопросом. — И надолго вы к нам? — Как получится. Подписку о невыезде с меня не взяли. — Ну, кто ж к свидетелю меру пресечения применит! — ему почти весело. — Настоятельно попросят явиться в суд, максимум. А мне вот, наверняка, придётся ещё и в Следственный Комитет наведаться на днях. И выйдет мне моё геройство боком, как обычно. — Так не должно быть, Роман… Вы сегодня много жизней спасли, включая того, кто стрелял. — В этой жизни отчего-то только то и происходит, чего быть не должно. Знаете, почему я больше не работаю в МВД? — Систему ненавидите, подполковник? — пробую наугад очевидное, и он предсказуемо откликается. — Даже так? И это тоже. А ещё потому, что менты — не ангелы. Они люди из мяса и костей, и ничто человеческое… И так далее, и тому подобное, — вынув сигарету изо рта, он запрокидывает голову, чтобы посмотреть в темноту низкого северного неба. — За много лет ко многому привыкаешь, но всё равно противно. Своих подозревать и клинических идиотов в качестве начальства терпеть. Приказы получать из серии «Нарочно не придумаешь» знаете, как противно? Равнодушие повсеместное и всеуровневое противно. Формы ментовской впору стесняться — и это тоже противно до не могу. Но гаже всего — постоянно делать вид, что ты всего этого не замечаешь… Он берёт паузу, выдыхая собственный бессильный гнев вместе с дымом. Я поёживаюсь в пальто, а от Шилова будто вот-вот повалит пар, в одном-то костюме. Но он продолжает: — Иногда выбор между долгом и собственными интересами оказывается слишком сложным. Некоторым он совсем не по зубам. Хорошие парни сперва врут сами себе, а потом норовят скурвиться, не сходя с рабочего места. И смотреть на это совсем не интересно. — Это был ваш собственный выбор между собой и долгом, Шилов — подсказываю я. Он смотрит на меня, и в неуверенном свете рыжего фонаря его лицо кажется резким. Лицо, но не сам взгляд. — Практически. Мне хотелось бы хотя бы раз выбрать себя, Настя. Хотя бы раз не выбирать долг. Но так уж я устроен… С другой стороны, глядя на то, во что превращается родная милиция, я очень рад тому, что не имею к ней никакого отношения. — Выбирая себя, Шилов, вы будете вынуждены вернуться в Главк или откуда вы там сбежали. Такова ваша сущность — вы боретесь с несправедливостью везде и всюду, в погонах или без них. Просто потому, что она есть — и есть вы, вот такой. — Может, и так, — неожиданно соглашается он. — Вас подбросить? Такси сюда ещё лет сто не доберутся. — Мне далеко. Я не кокетничаю, моя гостиница действительно у чёрта на рогах за Невой. — Знаю и люблю свой город, да и спешить мне сегодня уже некуда — я везде успел, как видите. Холодает. Так что давайте мне координаты, где там у чёрта его заневские рога — и будем выбираться отсюда. — Любого человека, Шилов, кто-то и где-то ждёт. В очередной раз добираясь до самого фильтра слишком лёгкой для него сигареты, Заговорённый-некогда-мент улыбается. — А я и не человек. Я опер, пусть и бывший. По всем канонам мне надлежит быть холостым. И, по возможности, сиротинушкой. *** Минут через десять он распахивает передо мной дверцу своего арийского трехбуквенного внедорожника, а ещё через минуту устраивается на водительском сиденье, вставляя ключ в замок зажигания. — Я пока попробую объехать всё это безобразие, а вы посмотрите в бардачке… Есть вероятность, что я предусмотрительно закинул туда сигареты. — Много курить вредно, Шилов, — говорю я безо всякого назидания, принимаясь за поиски и тут же обнаруживая затянутую в целлофан пачку синих Данхилл. — А то! Но и жить тоже вредно, если хорошо подумать, потому что конец изрядно так предсказуем, — немного помолчав, он продолжил. — Так куда мы едем, Настя? — Исходя из вышесказанного, куда бы мы ни направились, мы всё равно движемся к смерти. А если вы об адресе, то пункт назначения — это гостиница «Карелия», которая на Маршала Тухачевского. — Философский подход, мне нравится. Справедливости ради, не так уж это и далеко — успеем и кофе выпить где-нибудь по дороге. Хотите кофе? В смысле, составите мне компанию или меня уже и так слишком много в вашей жизни? — Почему бы и нет? Может, удастся перебить отвратительное послевкусие сегодняшнего дня. Только… Вам ведь слишком очевидно в другую сторону, Роман. — Совершенно верно, — соглашается он. — И сторона эта Петроградская. Только что это меняет? — Я действительно хочу составить компанию. Но и вам, и мне нужен не просто кофе, а кофе с коньяком. Или даже коньяк с кофе… — … и немножечко человеческого тепла, — чуть иронично заканчивает он мою мысль. И, надо признать, направление он уловил с ювелирной точностью. — Алкоголь, сигареты, разговоры… Только не говорите, что вы ещё и журналист. Это разобьёт мне сердце. — Нет, но когда-то мечтала им стать, — уклончиво отвечаю я, бросая короткий взгляд на собеседника. Шилов смотрит на дорогу и мне остаётся только созерцать его выразительный профиль. — Отчего же не стали? — При ближайшем рассмотрении, ремесло это оказалось отнюдь не женской профессией. — Значит, попробовали всё-таки… — Получила диплом и отработала полтора года в общественно-политическом еженедельнике. На этом всё. — Спасибо, — он отвлекается от дороги, чтобы закурить снова, отшелушивая целлофан с сигаретной пачки одной левой. Бросает на меня короткий внимательный взгляд, будто проверяя, на месте ли я. — За что? — я действительно удивляюсь. И будто бы вспоминаю, что у меня тоже есть сигареты, но нет зажигалки. — Ну, как же, Настенька… За честность, — протягивает мне огонёк, чиркая не глядя. — Могла же и соврать, ради моего спокойствия. Как и всякий опер, я мгновенно становлюсь параноиком, когда чувствую недосказанность. — Ты мне сегодня жизнь спас, Рома, — мне кажется, это объясняет если не всё, то многое. Как и логичный переход на «ты» с его стороны. Как и отщёлкивание первой ступени в виде последней согласной его имени — с моей. — И это тебя вообще ни к чему не обязывает. Если ты думаешь иначе, то это в тебе проклёвывается какой-то нехороший синдром, вроде Стокгольмского. — А если допустить, что ты просто мне понравился? — До удара прикладом в лоб или после? — Ну тебя, Шилов. Забудь… — Не обижайся. Конечно же, это в корне меняет дело. Эта его шутка выглядит неуклюжей попыткой разрядить обстановку, и это работает: на несколько долгих мгновений я утыкаюсь в чуть приоткрытое окно, выдыхая дым и глядя, как тонкая струйка утекает в пахнущую улицей щель под потолком. Ментол, кажется, выхолаживает меня изнутри. Впрочем, любое остывание никак не касается симпатии, которую я испытываю к этому мужику с первой его затяжки в ресторане, ставшем местом преступления. — Если я сейчас скажу глупость, Рома… Ты, пожалуйста, сделай вид, что ничего этого не слышал. — Пожалуй, так и сделаю. Но пока что ты говорила поразительно правильные вещи. Начиная с точного попадания в моё звание. Так что продолжай. Только… Не надо в окно смотреть, когда ты со мной разговариваешь. Повернуться к нему лицом стоит мне определённых усилий. Мы почти встали в пробку, оттого Шилов одаривает меня этим своим долгим пристальным взглядом, пробирающим до костей. — Когда ты вот так смотришь, хочется под козырёк взять, — признаюсь между затяжками и любуюсь тем, как затягивается он сам. В этом есть что-то. Будто мы оба закуриваем невысказанные слова или непрожитые эмоции, которых, кажется, эти сутки просто не в состоянии вместить. Тем жальче мне расставаться с окурком. — И только? — Шилов приподнимает бровь, и я не сразу осознаю двусмысленность его подколки. — Давай, ты хотела какую-то глупость сказать, а я обещал её выслушать. — Если мы продолжим играть в вежливость, тебе придётся бросить тачку в Красногвардейском районе… — Пока логично. — Не перебивай, ладно? А утром тебе позвонят из прокуратуры при Следственном. — Совершенно верно. Вызовут на поговорить ещё. — Шилов! — Всё, умолкаю, — он улыбается, хотя и пытается сохранять серьёзный вид.  — Тащиться в «Карелию», чтобы вернуться оттуда на такси в подпитии, с поправкой на то, что ребята из Следственного тебя дёрнут часам к одиннадцати — это бессмысленная трата времени. Верно? — Верно, при условии, что в такси на Петроградку поедут двое. — А ты что думаешь? — Я-то? Прикидываю, чего мне будет стоить тачка, эвакуированная из Красногвардейского. — Серьёзно? Мне нравится его чувство юмора, граничащее с сарказмом. Возможно, в его шутке насчёт синдромов всего лишь доля шутки. Выбросив окурок в окно, он тянется к бардачку, будто бы не нарочно прижимаясь виском к моему левому плечу. Притираясь ближе и пришпоривая мой пульс до ощутимых в груди толчков. Кажется, он тоже их слышит. — Нет, конечно. Если честно, я пытаюсь решить для себя, как оно будет романтичнее: целоваться на заднем сидении в чужой машине или на водительском — в своей собственной. Прямо сейчас… Рука Шилова предсказуемо соскальзывает на моё колено почти сразу после того, как наши дыхания смешиваются. Его губы горячие и горькие, да и мои наверняка не лучше, хотя поверх разливающегося внутри огня я отчётливо ощущаю ментол. Места в салоне машины подполковника в отставке больше чем достаточно, но нам кажется, что и развернуться негде. Прохожусь пальцами по его лицу, спускаясь от подбородка до основания шеи: каждое такое касание отдаёт электричеством у меня под кожей. Какая к чёрту «Карелия», в самом деле? Не встань мы в пробку, уже убились бы. — Поехали к тебе, Рома… — выдыхаю ему в губы. Впрочем, нам и сейчас могут в зад въехать, потому Шилов нехотя возвращается к полноценному управлению авто. — Я сейчас предстану не в лучшем свете, и мой героический ореол померкнет. Но, вообще-то, мы с самого начала только туда и ехали. Прости, пожалуйста. — Хочешь сказать, что между собой и долгом ты выбрал себя, наконец? — Надолго ли? — отвечает он вопросом на вопрос, нарочито всматриваясь в заставленный начинающими кое-как двигаться машинами дорожный горизонт. Я же вижу его едва заметно серебрящийся висок, и это маленькое открытие буквально берёт меня за горло. Вот сейчас, когда он совершенно откровенно ухаживает, он становится в полной мере красивым. Несмотря на глубокие морщины на лбу, слишком умный взгляд и эту раннюю седину. Мысль о том, что он неизбежно снова окажется в своём не самом простом милицейском кресле, сродни предвидению. — Очевидно, пока ветер не переменится, Рома. Накрываю его руку, лежащую на руле, ладонью. Шилов смотрит на меня чуть исподлобья, и в его взгляде сквозит напряжение, но уже совсем другого рода. — Лично для меня очевидно только то, что между собой и долгом я выбрал тебя, Настя. Так что не дай мне перебрать с коньяком: пьяненький мент всегда много говорит о работе. И да, я обязательно буду приставать. Просто, железобетонно… Он смеётся, а я прекрасно понимаю, что ни фига он не шутит. Своё «Надолго ли?» я предпочитаю оставить при себе. Потому что ответ на него ровно такой же — и прямо сейчас это не более значимо, чем количество воображаемого коньяка в воображаемом кофе. Мы оба — я и Шилов — знаем куда более эффективный способ расслабиться там, на Петроградской стороне. Как взрослые люди, прожившие чертовски трудный день, мы заслуживаем немного сладкого на ночь. А о том, что подобные глупости — непозволительная роскошь, я, пожалуй, подумаю утром.