Ментол

Роман Георгиевич… Я сижу на его просторной кухне — так бывает только в старых домах на Петроградке, хотя, откуда мне знать? — уютно забравшись в кресло с ногами. На мне чистая футболка из шиловского гардероба, передо мной — чашка с кофе, в котором молока на три четверти. В объёмистой сковородке жарится мясо. Шилов висит на телефоне. В моём, да и в его желудке — урчит. Сказать по правде, мне действительно очень хочется кушать. Вытяжка выключена, и аромат томящейся в каком-то неизвестном мне соусе свинины заигрывает с моим обонянием. Разговор у Шилова серьёзный и наверняка по работе. Но это никак не мешает ему сосредоточенно помешивать под крышкой деревянной лопаткой. Никогда не думала, что мужчина, увлечённый одновременно готовкой и разруливанием каких-то своих важных дел, может выглядеть так буднично привлекательно. Его мельтешение вызывает у меня аппетит другого рода, но я только усмехаюсь своему кофе. Осади, Настя. Он Заговорённый, ты же рискуешь стать Заворожённой, как минимум. Мой импровизированный отпуск продлится ещё неделю, но нет никаких гарантий, что все эти раз, два, три… семь дней я проведу в Питере. Скорее, нет, чем да. Не люблю настраиваться на несбыточное. Я вообще не из той породы мечтателей, что видят во всём только хорошее. Впрочем, сегодняшний день был конкретным таким исключением из правил, когда тотальный кошмар стал толчком к чему-то приятному. Так бывает не всегда. Особенно, если речь обо мне. Роман что-то монотонно повторяет, и я готова уснуть под звуки его голоса, но тут же вскидываюсь, ощущая на себе его взгляд. Не отрываясь от разговора, точнее, от выслушивания собеседника, он смотрит изучающе, соскальзывая куда-то по плечам и вновь возвращаясь к лицу. Так, будто это не мы с ним каких-то двадцать минут назад едва выпутались из постели, чтобы не умереть с голоду. Пожалуй, только ради этого… Он не отводит глаз, когда наши взгляды пересекаются, лишь вскидывает бровь — и я будто бы снова за столом напротив скребущего авторучкой в блокноте следователя. Смотрю, как Рома откладывает лопатку и будто бы пытается чем-то ещё занять свои большие руки. Нервный и неуютный жест. Початая пачка его синих Данхилл лежит на столе, зажигалка вложена внутрь. Повинуясь наитию, я вынимаю одну, прикуриваю и уже через пару мгновений тянусь к форточке, чтобы открыть — вытяжка ведь молчит. Озираюсь в поисках пепельницы, но Шилов опережает меня, зажимая трубку плечом, сгребая меня в охапку и прихватывая откуда-то сбоку увесистую хрустальную плошку под окурки. Аккуратно вставляю чадящую сигарету в его тонкие, ухмыляющиеся губы, покуда Роман пытается одновременно удержать мобильник и меня в небезопасной близости к включенной плите и его собственной голой груди. Оказываясь в вынужденном захвате, несанкционированно целую его в плечо, пряча улыбку поверх горячей кожи. Шумный выдох Шилова пахнет дымом. Ныряю ему в подмышку, чтобы тесно обнять его сзади, прижимаясь сперва щекой, а потом и губами к тыльной стороне шеи. Нетерпеливо скольжу ладонью от груди вниз, чувствуя, как моя собственная кожа покрывается мурашками. Это провокация, но я ничего не могу с собой поделать. Шилов позволяет, и я слышу, как его голос становится глубже, а ответы — почти односложными. Выдержки хватает нам обоим: ему — закончить разговор, в суть которого я даже не вслушиваюсь, а мне — не скатиться в совсем уж пошлые приставания. Разглаживаю шероховатый шрам на его груди, когда он, докурив, накрывает мою руку своей, сплетая наши пальцы. Немного больно. — Откуда это у тебя? — спрашиваю, когда он откладывает трубку в сторону, но не оборачивается, зависая в очевидно приятных для него объятиях. — Рома… Шумно-шипящие кухонные звуки поглощают два шероховатых дыхания, но я чувствую, что они почти в унисон. — Бандитская пуля, — нескладно отшучивается Шилов, хотя это меньше всего похоже на шутку. Скорее всего, так оно и есть. — Почти в сердце, — констатирую я, хотя и хотела оставить эту мысль при себе: слишком много в ней эмоций. — Чуть-чуть — не считается, — говорит он так же серьёзно. И мне слышится в этом другая боль, та, что сильнее любой физической. Что-то слишком личное, и я почти готова извиниться за этот неловкий вопрос, когда он добавляет: — В лёгкое и навылет. Повезло, можно сказать. Пытаюсь убрать руку, но он удерживает, полуоборачиваясь через плечо. — Ну, ты чего? Я же опер… У меня таких украшений полно, ты просто не все рассмотрела. А это… Памятное, да. Одно из самых заметных. Взгляд тёмный, хотя и смеющийся. — Ты опер, да… — констатирую, и тут же выдаю себя с головой, не в силах сдержать подступающую к самым губам нежность. — Ты мамин сын, Шилов. Помимо того, что опер. И она, наверное, все глаза проплакала с этими твоими отметинами. — Ненавидит мою работу, — он вздыхает, и мне слышится в этом усталая грусть бесконечных разговоров на приевшуюся им обоим тему. — И как ты определила? — Что? — «Мамин сын» — это что-то вроде комплимента, или мне показалось? Ну, в отличие от «маменькиного сынка». Если так, то это, пожалуй, самое необычное, что я о себе слышал. — А что ты о себе обычно слышишь, Шилов? — прижимаюсь лбом к его пахнущему табачной горечью виску. — Что я чертовски красив и дьявольски умён, конечно же. И что, если я и помру от чего, то точно не от собственной скромности. Банальный, хотя и правдивый, набор. — Ты прав, это комплимент. Просто в тебе очень чувствуется хорошее воспитание. Ну, знаешь… Полная семья, крепкий тыл, правильные примеры — вот это вот всё. — Гойко Митич, Высоцкий, полное собрание Детской литературы с цветными корешками и золотым тиснением. Родители по заграницам. Джинсы, адидасы, Альфа Ромео, бильярдные турниры на деньги… В общем, абсолютный минимум материальных проблем как прививка от коррупции. Единственный питерский опер, бегающий с береттой — это тоже я. Был. — Разве опера бывают бывшими? — интересуюсь без подколки, и он усмехается. — Ну, зачем ты так, будто взаправду… Нет, не бывают. А это вот занятное отверстие сквозное изменило меня, но не отношение ко мне. Так — мажор в погонах. Однажды меня это достало. И я из милиции ушёл — как Колобок от пенсионерской четы. Только вот Земля круглая, история циклична, а за каждым финишем — новый старт. И вот я здесь, в Городе Дождей и, как выяснилось, снова на пороге родного убойного. Впрочем, не факт. — Ты такой… Мамин. Хороший. Правильный. Настоящий… — не унимаюсь я, легонько впечатывая каждое из этих простых слов в его плечо губами. И финалю, неожиданно даже для себя самой непривычным во рту словом: «Опер». — Ещё скажи, что тебе и это нравится, — иронично замечает Шилов, хотя голос у него изрядно подтаявший, будто он успел дёрнуть коньяку. — Давай я просто скажу, что меня это не парит? — Ты сейчас серьёзно? — У меня нет, и не было проблем с нашей доблестной милицией. Работа как работа. Не без благородного лоска, если сравнивать, например, с коммерческой охраной. — Не поверишь, на собственной шкуре в этом убедился, — мне нравится настроение, которое я в нём слышу, даже больше, чем аромат предполагаемого ужина. Нравится, что он всё ещё не отпускает меня от себя. Нравится он сам, и я хотела бы узнать его ближе. — У меня были подозрения, что ты теперь большая шишка в чьей-то охране. — Смеяться будешь, прямо сейчас я безработный почти. Завтра сдам ключи от сейфа и офиса — и привет, свобода. — Ты же вернёшься в милицию, — это не вопрос, а утверждение, и он не может не фыркнуть в ответ. — Думаешь? — Ты так вскидываешься, говоря о несовершенстве системы… А она знает, как взять тебя под уздцы и привести туда, где ты нужнее всего. — В те места, где дерьма по ноздри и сволочь на сволочи… — Не можешь без этого, признайся уже. — Не могу, — прямо и просто отвечает он. И это так похоже на попытку облегчить душу, что мне всерьёз кажется, что кошмар сегодняшнего вечера того стоил. Шилов оборачивается так медленно, что почти предсказуемо, коротким движением усаживая меня поверх кухонной тумбы и предусмотрительно отключая конфорку. Ужин готов, но прямо сейчас это, очевидно, не главное. Обнимаю его за плечи, прихватывая коленями за бёдра, позволяя уткнуться лбом в моё плечо и жарко выдыхать в шею. Приглаживаю его затылок, чувствуя мягкое прикосновение его губ у себя на коже. Это так приятно… Как и понимание его правильности. Редкий экземпляр человека, движимый не только собственным «хочу», но и несгибаемым чувством долга. Такого рука не поднимется останавливать. Сегодня он выбрал меня. Но уже завтра ему придётся выбирать снова. Между собой и своим неудобным, немодным и небезопасным предназначением. — Тогда возвращайся, Рома. Сделай этот город чуточку безопаснее, хотя мама твоя снова расстроится. — Думаешь? — повторяет он глухо, тут же повторяя и короткий поцелуй в шею, от которого я жмурюсь, зарываясь лицом в волосы у него на макушке. Пытаюсь запомнить этот неуловимый, ни на что не похожий запах с поправкой на сигаретный флёр. Честный. Который только его. Кажется, проникаясь им — совершенно невозможным в этой его негнущейся прямоте — ещё больше. Опасно. — Знаю. Делай то, во что веришь. И сажай сволочей. — Ещё бы я верил в эффективность этих наших посадок, пока город кровью заливает, как вот сегодня. — Если зовут, значит, ты им нужен, правда? — Им нужен я десятилетней давности. Меня теперешнего им не вывезти, а их конюшни чистить даже Геракл не подвизается. — Потому тебя и зовут — ты явно покруче будешь. Последний герой… боевика. Я не вижу его улыбки, но чувствую кожей вполне характерное движение губ. — Выглядит так, будто это ты рекрутируешь меня назад в правоохранители. Смешно. Между тем, завтра в Следственном мне могут и дело сшить — с них станется. — Не то чтобы я много в этом понимала, но сшить дело подполковнику милиции будет немного сложнее, чем частному лицу. Так, допущение… — Аргумент, — соглашается Шилов, делая наши импровизированные объятия ещё немного теснее. — Ладно… Давай есть. Утро вечера мудренее.
 
Говорит одно, а делает другое, как и я сама. Мне не слишком-то хочется менять это уютное ощущение от его присутствия на скоротечную радость от вкусного ужина. Не двигаюсь ровно до того момента, пока он сам не ссаживает меня обратно. Утыкаемся друг в друга нос к носу — и это как-то так мило, что даже смешно. Его губы всё ещё пахнут сигаретами, а мои — кофе, в котором молока на три четверти. Не раздумывая, миксуем одно с другим, обмениваясь дыханиями на пару долгих мгновений. — Так непривычно начинать с десерта, — вроде бы, и хохмит, но с убийственной серьёзностью во взгляде, от которой меня прошивает жаркой волной от висков до бёдер. Как ни странно, мне и самой дымный выхлоп поверх импровизированного латте кажется почти сладким. Чуть позже мы действительно едим, наконец, сидя напротив на безопасном, казалось бы, расстоянии. Но это не отменяет желания смотреть — и оно тем сильнее, чем очевиднее его обоюдность. Шилов изучает меня, я — его. Замечаю приметную отметину у него чуть пониже ключицы и не могу не смотреть на неё, возвращаясь к зацелованному месту снова и снова. Свинина, надо сказать, просто божественная. Кроме сладко-подкопчёного чернослива, в волшебном соусе явно есть что-то ещё, но многозадачность сегодня — не мой конёк совершенно. — Я тебе кофе с коньяком обещал, между прочим, — изрекает Роман, включая электрочайник. Он заваривает по-бразильски — кипятком, чтобы меньше морочиться. Пока кипятка нет, на столе возникает коньяк. Початая бутыль «Мартеля» и два пузатых бокала из тонкого стекла. — Мсьё знает толк… — немного неуклюже прячу правду за бородатым каламбуром. — Мне чуть-чуть, я не очень-то люблю крепкий алкоголь. — День был длинным, — соглашается Шилов. Впрочем, и себе он изображает совсем чуть-чуть. Греет в ладони, вдыхает, и я вижу, как вздрагивают его ноздри. Самое то, что нужно сейчас, правда? — Пьяненький мент всегда говорит о работе, — вспоминаю я вслух, пытаясь соблюсти те же несложные правила со своей дозой бархатистого алкоголя. Беда в том, что я могу придумать с десяток эпитетов к глотку коньяка, к этому холодному огню в бокале, но от этого его вкус для меня приятней не станет. Винный спирт с вяжущими древесными нотками, способный выдубить гортань или спровоцировать изжогу. Впрочем, ругать французскую классику без затеста — не комильфо. — Кстати, почему? — Так уж повелось, — Шилов смотрит на дно бокала прежде, чем пригубить. — Работа такая… Не оставишь свои дела в конторе — не важно, любишь ты её или ненавидишь. Центральная тема, лейтмотив жизни, знаешь ли. Это как война, с которой нельзя вернуться. Потому… — смотрит на меня многозначительно, и мне становится немного не по себе от этого потемневшего взгляда. — Знаешь, иногда лучше даже не начинать. Ловлю себя на том, что почти рефлекторно повторяю за ним, пробуя. Хвалёный «Мартель» неожиданно мягкий, но самая интенсивная нота в его букете — терпкая древесная горечь. В пару к ней просится сигарета, но ментол, о котором взывает моё горящее нутро прямо сейчас, вряд ли будет уместным. К тому же, дегустацию следует начинать с кофе, и только потом… — Ты всегда был таким? — мой вопрос, очевидно, не застаёт его врасплох, потому что Роман улыбается. Почти расслабленно. — Неудобным? — уточняет он встречно. И отвечает, не дожидаясь от меня подтверждения своим догадкам. — Сколько себя помню. Он отвлекается, занимаясь кофе, а я думаю над услышанным, пытаясь понять, насколько это «иногда лучше даже не начинать» относится лично ко мне. Беда в том, что мне кажется: мы уже начали, и даже планируем продолжить. Но, кто знает, может, это только кажется? Креститься прямо сейчас как-то не с руки. Без сожалений выливаю коньяк в кофе, тут же размешивая ложечкой. Шилов смеётся, добавляя себе ещё. Мне бы озвучить терзающие меня смутные сомнения, но я предпочитаю не портить момент. Здесь и сейчас между нами есть что-то важнее, чем обсуждение планов на ещё не определившееся будущее. Наша близость того драгоценного сорта, что бывает только при случайно-судьбоносных встречах. Я понятия не имею, что чувствует он сам, но лично мне отчётливо понятно: моя жизнь сегодня разломилась на две неравные части. И прежней мне уже никогда не быть. Сегодня я видела смерть. Но и любовь — тоже. Бесценно. Но не одну меня здесь терзают сомнения. Роман встаёт с места, но ровно затем, чтобы сесть на корточки у моих ног. Уткнувшись лбом в мои колени, он молчит минуты полторы — и эта пауза кажется мне ощутимо долгой. И невыразимо приятной. Запускаю пальцы в его густые волосы, потом прохожусь по плечам… И снова приглаживаю этот напряжённый затылок. Наконец, он смотрит на меня снова, и мои губы чуть дрожат в улыбке. — Настя… Скажи, вот о чём ты думаешь сейчас? — назвавшись неудобным, Шилов вовсю старается соответствовать, но его вопрос кажется мне логичным, и даже приятным интересом. — Только не говори, что о своих вещах в «Карелии» или обратном билете в пафосную нашу столицу. Пафосная столица… Это же Питер, а не Москва. Усмехаюсь, надеясь, что он не читает меня, как раскрытую книгу, опираясь на свой опыт оперативной работы. Хотя, кого я пытаюсь дезинформировать? Прямо сейчас он похож на белого английского бультерьера — такой так просто не отцепится. — О тебе, Шилов. Да и о себе тоже, — говорю чистую правду, запивая кофе. Немного горько, но неожиданно вкусно. — И о том, что сегодня было. В общем и целом… — Не доводилось влипать в перестрелки, работая в общественно-политическом еженедельнике? — если это и подколка, то вскользь. Роман Георгиевич тянется за бокалом и делает ещё один уютный глоток, не сводя с меня внимательных светлых глаз. — Ты забыл добавить «в провинциальном», Рома. Это было задолго до моего переезда в Москву. И нет, у нас не стреляли в заведениях. Разве что, в девяностых, когда я ещё девчонкой была. Мы даже выпускной вечер отгуляли в школьной столовке, а не в шумном зале ресторана… … средь веселья и обмана, — продолжает Шилов без улыбки, а я, в который уж раз, вспоминаю о сигаретах с ментолом. И о том, что билета у меня, на самом деле, нет. А стоило бы озаботиться, в этом городе так легко застрять между рейсами — не хотелось бы лететь самолётом, вышатывая нервы в коротком скачке между Пулково и Шереметьево. Да и тащиться потом из Шерика на восток города, даже притом, что вещей у меня и нет-то почти… Бог мой, до чего пустые и глупые мысли! - А ты… — осекаюсь, заметив очередной засос на его шее сбоку. — Ты устал, наверное. Отставив недопитый бокал, Шилов осторожно берёт мои пальцы в свою ладонь. — Не от тебя, — уточняет он до того, как мои сомнения наберут полную силу. — Но ты ведь не об этом спросить хотела? Помнишь, мне нравится честность. — А что в ней хорошего? — я не то чтобы тяну время. Мне просто нравится говорить с ним, нравится ход его мыслей, нравится, как меняется его лицо — от улыбки до чуть пасмурной серьёзности. Шилов всегда немного холодноват, но в этом что-то есть. В этом вся фишка, и, пожалуй, вся беда — тоже. — Такое… Есть ощущение, что у меня мало времени на то, чтобы притворяться, играть в поддавки и носить маски. С теми, кто у меня близко к коже, я предпочитаю быть настоящим. К себе я требователен, к другим — тоже. Но всегда начинаю с себя. Так в чём твой вопрос? Я пожимаю плечами, и в этом жесте есть что-то неуловимо зябкое, хотя мне совершенно не холодно. Шилов щекотно проходится большим пальцем по ребру моей ладони снова и снова, но мне не хочется отнимать руку, потому это что-то вроде сладкой пытки. — Хотела узнать, о чём думаешь ты сам, Рома. Если учесть, что перспективу твоего вероятного возвращения в милицию мы уже вскользь обсудили. Роман Георгиевич скользит взглядом от моего лица вниз, и я ловлю себя на мысли, что ведь и на моей коже могли остаться отметины. Меня бросает в жар, и остаётся только надеяться, что я не краснею во всю щёку. — Прикидываю, сколько у нас времени до твоего гипотетического отъезда. Ну, или не слишком гипотетического… — вздыхает, будто и впрямь озадачен чем-то таким. Это похоже на помесь лести и комплимента, но я помню о его честности. — Его достаточно, — отвечаю его пальцам встречным поглаживанием, удивляясь тому, каким красноречивым может быть совершенно безмолвный диалог рук. — Билета у меня нет, но его ведь можно купить хоть завтра. Мысленно я добавляю: «если повезёт», но вслух только выдыхаю. — Завтра? Ты не слишком торопишься? — его серый взгляд даже чересчур серьёзен, а мне вот хочется улыбаться. Такое ребячество, потому что на этот раз я его подловила. — А ты? — вопрос в ответ на вопрос всегда ощущается немного дерзостью, но как можно было не спросить… Впрочем, я тут же малодушно нивелирую образовавшуюся двусмысленность, не позволяя себе говорить об отношениях. Да и есть ли у нас эти самые отношения, в самом деле? Секс ни для чего не повод, даже если это — чертовски хороший секс. — С возвращением на работу, например. — А я настойчивый. Хочешь, отключу телефон — и ребятки из прокуратуры при Следственном потеряют меня на пару дней? А что, пусть вызывают повесткой, мне не привыкать… — Спасибо за ужин, Рома. И да, хочу. Отключи, пока можешь. Если можешь… Чтобы ни тебе, ни мне ни о чём не слишком гипотетическом не думать, хотя бы до завтрашнего утра. — Понял, — просто говорит он. И безапелляционно добавляет. — Сделаю. — И почему я тебе верю, Шилов? Он смеётся, и от этого мне делается спокойно и радостно, будто сам звук его голоса рождает во мне приятное чувство, сродни праздничному предвкушению. Поднимаясь, Роман увлекает меня за собой, притягивая близко-близко — так, что дыхание перехватывает, будто впервые. — Потому что мне — можно, — резюмирует он, мгновенно становясь серьёзным. — Разве нет? Целую его в полуоткрытые губы вместо ответа. Впрочем, это и есть ответ.