The Killing of the Secret Dear

Vas, «Inamorata»

1848 Тем днем, или ночью, капитану Крозье снова снились ломти мяса. В прошлый раз то были аккуратные красно-сизые ломти, разложенные на длинных подносах, готовые скользнуть на подставленные блюда из офицерского сервиза. Ровнехонькие порции для стейка и отбивной, куски для жаркого, ребрышки — отборная свинина и говядина, при виде которой у Крозье прямо во сне потекли слюнки. Он дождался, пока лента с едой плавно подъедет к нему, прищурился и выбрал лучший кусок, а потом отошел в сторонку и впился оставшимися зубами в сырое мясо. Замычал от удовольствия, оборачиваясь, отыскивая кого-нибудь, с кем разделить чудесную трапезу. Он был так голоден и так счастлив, что тарелка с голубым узором тряслась в руках, стукаясь краем о пуговицы шинели. Крозье проглотил кое-как прожеванный мясной ком и заплакал в полном одиночестве. За лентой с блюдами и стойкой, полной деревянных подносов, играла музыка — механический органчик елозил одну и ту же мелодию, Крозье не мог определить, какую именно. Угощение, которое он видел теперь, уже не лежало, а висело на диковинной вертушке. Крюки с глыбами мяса медленно плыли по кругу по часовой стрелке, задом наперед, и Крозье сразу почувствовал дурноту. Некоторые туши были выпотрошены, другие — нет. Его пугали крюки, пробившие толстую обваренную кожу, пугала все та же заевшая мелодия потайного органчика. Там, внутри, что-то лязгало и скрипело. Крозье подошел ближе, морщась от вида развороченного бычьего брюха со шлейфом кишок. Следующая туша, свиная, выглядела ободранной, только целая голова с ушами понуро свисала где-то внизу, почти скребя пятачком по доскам. Он не чувствовал какого-то особенного запаха, от карусели плыл все тот же холодный аромат свежего мяса. Что-то блеснуло: в ребра корове по рукоять засадили тесак, да так и оставили. «Боже, храни королеву», вот что это было. Органчик играл начало фразы и засекался на «храни». Крозье предпочел счесть это намеком. Сейчас Богу определенно следовало бы обратить свой взор не на Букингемский дворец, а немного севернее. Запах тлена он не почуял, но увидел, разглядев первые пятна на выплывающих из-за поворота тушах. Потроха из вспоротых животов пучились и колебались, грозясь лопнуть. Крюки (Крозье задрал голову, чуть не потеряв фуражку) проржавели. Тухлятина вот-вот рухнет ему под ноги. В механизме что-то предательски щелкнуло, и музыка оборвалась. Тогда он понял со всем спокойствием бывалого капитана, что это конец, и наступит он, как только остановится карусель. Вот так выглядит последний шанс, не больше, не меньше. Он хотел обратиться мыслями к прежнему сну, к цивилизованному насыщению на английском фарфоре, но растерялся, остолбенел, с испугом и тупым любопытством глядя перед собой. Он смотрел, пока скрипучий диск со столбами не замер, а засыпанная ржавчиной зеленая гниль не съехала с крюков, расползаясь по камням, тая, тлея, пока от всего не осталась только россыпь костей. А потом и они исчезли, и вместо карусели возник знакомый длинный стол с подносами и блюдами. * * * Это все ерунда про жребий. Запомните: если предлагают кинуть жребий, значит, дело нечисто. Это как игральные кубики с секретом, ты никогда не выиграешь, если в это ввяжешься. Равные условия — блеф. Все устроено и решено до того, как вы к ним прикоснетесь. Да что там… вы только родились, а все уже подтасовано. Джон говорит, греки называли это роком. Это когда жизнь ставит тебя раком, а ты упираешься рогом. Я еще увижу Джона до того, как это случится. Я надеюсь. * * * — Не сегодня. Погоди немного, Фрэнсис. Хотя бы пару часов. Крозье стоило немалой вспышки воли и большого труда, чтобы встать из-за стола, подойти и опуститься на колени рядом с ложем. Он взялся вести дневник по утрам, вспоминая вчерашние события, потому что вечером сил хватало только снять сапоги. Джеймс, когда был в настроении, делал это для него, а потом ложился сверху, длинный и невесомый, и подтыкал одеяла с обеих сторон. «Мешок любви», их нора на двоих. В лагере они сменили спальники на подобие кровати. Крозье слыхал когда-то, что перед кончиной человеку хочется вернуться… к человеческому. Только вот он не собирался этого допустить. Стоя на коленях, он преисполнялся веры и не слушал, что там лепетал Джеймс. Камни кусали ему колени. Джеймс колыхнулся под шкурой. — Я пойду с тобой. — Не надо. Смотри, — он выгреб из карманов горсти бумажек. — Можешь проверить, если хочешь. — Ты все равно сделаешь по-своему, — Джеймс помотал головой и закашлялся. — Они и мои люди тоже, Фрэнсис. Я имею право… Крозье наклонился ниже, запихивая свернутые записки обратно. Он коснулся лбом горячего лба Джеймса, его рук, края их ложа. Бережно спрятал протянутую ладонь обратно под шкуры. Веки Джеймса стали такими прозрачными, что сквозь них были видны глаза. — Это всего лишь охота. — Конечно, — прошептал Джеймс. Страшнее всего становилось вот так, когда он переставал спорить. — Фрэнсис… — Да? — он поднялся, по-стариковски кряхтя. — Я попозже пришлю мистера Бридженса. Поможет тебе умыться. — Я бы хотел, чтобы помог ты. Упрямство блеснуло в его взгляде, тень тени прежнего упорства. Крозье не дал себя обмануть. Отсрочки уже привели их к гибели, и даже лицо и тело Джеймса не стоили дальнейших промедлений. Крозье смотрел на него сверху вниз. Свет проникал отовсюду, от него не было спасения. — Ты хотел бы принять горячую ванну, Джеймс? — Конечно, — повторил тот, улыбаясь с закрытыми глазами. — Поехать в Бат… — Подумай об этом, — мягко перебил его Крозье. — Я вернусь и побуду с тобой после ужина. И я пришлю Бридженса. Он отвернулся, но слишком поздно; Джеймс снова выпростал левую руку и коснулся большим пальцем своих губ. Крови не было, но сколько ее оставалось в стылых жилах Крозье, вся вскипела на мгновение, обдав с головы до ног колючим теплом. Если он вдруг забудет, ради чего борется, зачем затеял все это, он заставит себя вспомнить взгляд Джеймса и его палец на губах, и лихорадочный жар его лба, и тяжесть, которая должна вернуться и заново облечь плотью кости призрака. Тяжесть, которую он почувствует руками, на себе, под собой, и за окном будут петь английские птицы, и огонь в камине будет гореть, греть. Крозье обернулся, касаясь рукой полотнища входа. Джеймс выглядел так, будто уже умер, но он просто задремал. Они вернулись по собственным следам, прошли мили полторы назад на северо-запад. Джопсон поддерживал Блэнки, тот опирался на ледоруб, а Джопсон — на свое ружье. Обремененные друг другом, они немного отстали. Генри Пеглар шагал впереди с Крозье, и возле камней над могилой матроса Синклера они остановились подождать остальных. Нет, наверное, они прошли дальше, ведь Синклера похоронили за неделю до большой стоянки. Или то была другая могила? Или всего лишь кучка камней? Блэнки сел на нее, ругаясь сквозь зубы и разминая культю. Джопсон дал ему фляжку. Литтл отлучился отлить и теперь тоже вернулся. Блэнки говорил, пора бы уже скромности отмерзнуть со всей прочей ерундой. Все сняли сумки с боеприпасами, Литтл принялся пересчитывать свои пули. Солнце светило на них, как око Господне. Одно-единственное циклопическое око. — Разрешите, капитан, сэр? — Что такое? — Вы сказали, нужна приманка, сэр. Какая, если даже эски не… — Терпение, мистер Пеглар, — он глядел на солнце из-под козырька потрепанной фуражки, пока не заслезились глаза. — Мы все устроим. Вот, выпейте воды. Отвернувшись, Джопсон смотрел на юг, на линию прибрежного льда. Блэнки вытирал лицо грязным платком. Литтл сгорбился над своей сумкой; он сбился со счета и начал заново.