The Killing of the Secret Dear

Они сняли коттедж недалеко от знаменитых «бакланьих камней», к востоку от рыбацкой пристани (дорога тянулась вдоль берега, как параллель, ездили по ней редко). Хозяин не стал спрашивать, на кой двум джентльменам халупа на четырех ветрах, без прислуги, накануне осени, которая здесь наступала раньше и злее. Они толком и не поняли, что говорил хозяин. Ужасный акцент. — Как думаешь, сколько нам ждать, Джеймс? — Сколько потребуется, Фрэнсис. Они заняли ту из двух спален, из окон которой было видно море, а вторую превратили в рабочий кабинет. Крозье вправду сел за грубый стол, сложив перед собой гору дневников. Он решил скопировать уже написанное прежде, чем и без того с трудом понятные слова окончательно утратят контуры и смысл. Джеймс бродил по окрестностям с ружьем за спиной. Охотиться здесь было не на что. Вечерами коттедж продувало насквозь, и они взялись сами конопатить щели. Чайки кричали на крыше, дождь барабанил и собирался лужами у крыльца. За почтой и газетами надобно было ходить за двенадцать миль в Терсо; Крозье доверил это Джеймсу и его длинным ногам. Вот полезная особенность глуши — ни одна чужая птица не пролетит незамеченной. Он видел, как Джеймс возвращается, и выходил встретить его, словно они были одни на необитаемом острове. — Есть новости? — Нет, — Джеймс повесил шляпу на гвоздь, тряхнул волосами (аромат открытого моря, никаких айсбергов). — Думаю, никто не поверил, что мы вправду здесь. Потом опомнятся и перешлют мешок писем из Лондона. Они не говорили друг другу, чего боятся, зачем у каждого наготове оружие, днем и ночью. Дыхание ветра, свитое из тысяч шепотов, как скрип и грохот льда: прислушайся и уловишь потусторонний голос. Они спали, крепко прижавшись друг к другу ради тепла. Джеймс грезил о своей кофейной плантации. Несколько раз ходили к тем самым камням, причудливым зубцам в воде, и к озеру Мей. Ничего на мили вокруг, только луга, далекие горы и море, рай для отшельника. Было довольно рискованно звать сюда врага (единственный врач из Терсо объезжал чуть ли не все графство), но оттого и по-своему весело. Джеймс подолгу стоял на берегу, точно маяк, глядя на север. Крозье хотелось скорее вернуться в относительное тепло коттеджа. — Мы ведь проходили там, — Джеймс указал на горизонт, — в сорок пятом! Мистер Рид, мир праху его, пел что-то во славу здешних духов. Странно, я никогда не разделял моряцких суеверий, как и любых других. Не закапывал полевые цветы на перекрестках в полнолуние, это точно. Крозье коробила его растущая беспечность, словно Джеймс то и дело забывал, ради чего они здесь, чего ради понадобилось заряженное ружье у него за плечом и рядом с постелью, куда они ныряли, заставив наконец разгореться старый камин. Он не мог свыкнуться с отныне постоянной близостью Джеймса, с тем, что больше не нужно было прятаться — не здесь, на этом отрезанном от внешнего мира краю земли. Слишком непохоже это было на любой другой лоскут его жизни, откуда ни режь; будто сон среди бурых трав, над серыми волнами. Крозье закрывал глаза: вот парусиновые стены, галечный пол под ногами, холод. Он вздрагивал, когда чайка стучала клювом о черепицу и заходилась пронзительным криком. — Есть новости? — Нет. Джеймс осмелел и, верно, если бы не погода, ходил бы купаться нагишом. Крозье хмурился, переворачивая страницы, убивая время. «Мы словно сидим в засаде и ждем, пока мимо пройдет карибу. Глупый план, так дичь не поймать». Все это было ужасно глупо. Он злился за то, что Джеймс напуган меньше, чем следовало бы, что он гуляет по округе, смеется и, верно, уже знает каждую собаку в Терсо. Джеймса забавляло, что люди здесь почти ничего не слыхали об их экспедиции. «За кружкой эля они болтают о рыбе, Фрэнсис, больше ни о чем. Держу пари, они не помнят, который сейчас год». Тысяча восемьсот сорок восьмой, и так будет всегда, пока… — Я видел его, уже дважды. Теперь я уверен. Крозье приподнял голову, взглянул на Джеймса, зарывшегося под одеяла, спокойного перед неизбежным. Такое же лицо у него было, когда они покидали корабли и когда Крозье уходил из их палатки перед охотой. В те времена он списал все на апатию и болезнь, и сейчас повернулся, чтобы лучше видеть, не проступила ли снова на коже цинга черными синяками. — Когда? Где? — Разве это имеет значение? — Да, черт побери! — гневно воскликнул Крозье. — Это не забава и не розыгрыш, если ты ненароком позабыл! Нужно выследить его или… — Он придет сам, не сомневайся. В городке говорят, он ездит на пароме. Разумеется, уже знает, что мы здесь. Завтра я прогуляюсь до пристани, подразню его немного. «Я пойду с тобой, позволь», — одними глазами. Джеймс отвернулся и задул свечу. Единственную лавку на берегу они посещали по очереди раз в неделю: платили вперед, оставляя хозяину список продуктов. Мальчишка-посыльный на мохнатой карликовой лошадке привозил им, что требовалось, стучал в дверь и засовывал в карман пенни от щедрот Крозье. «Кэп’н», — так он его звал, растянув в улыбку щербатый рот, щелкнув пальцами козырек на видавшей виды шапке. Еще один сын морской, вряд ли пойдет дальше китобоя. — Вот здесь живет кэп’н, сэр, и другой тоже. Я вас довел, как просили, сэр! — Да, благодарю. Теперь ступай. «Признавайся, йомен меткий: получил ты хоть монетку за свои труды?» Крозье отложил перо. День был солнечный, и далеко за полдень ему хватало света. Он взял пистолет (легче, удобнее того, что он имел при себе на «Терроре»), подошел к двери. Джеймс опять бродил по берегу, грозился осмотреть развалины замка черт знает в скольких милях отсюда. Крозье не успел подумать, что делать, если Джеймс сейчас уже лежит далеко, за эти многие мили, истекая кровью в какой-нибудь расселине. Он спрятал пистолет за спину и открыл. Мальчик маячил посреди дороги рядом со своей лошадкой. Дети и звери всегда чуют беду. Крозье помахал ему, еще не глядя на того, на пороге. Все в порядке, парень! Все равно не успеешь за доктором на своем коротышке. — Капитан. — Мистер Бридженс, — он улыбнулся краем рта, как Джеймс, когда говорил о чем-то с презрением. — Вы заставили себя дожидаться. — А вы заставили вас поискать, сэр. Он больше не горбился, длинные седые волосы под шляпой были собраны сзади в шнурок. И сюртук, и штаны, и обувь, кажется, новые. С кожаной сумкой через плечо Бридженс напоминал натуралиста или рисовальщика, которому взбрела в голову блажь запечатлеть на бумаге здешние сомнительные красоты. Крозье пропустил его в дом, посторонившись, не показывая оружия. Он видел, как мальчик тащится на запад по дороге, то и дело оглядываясь, придерживая шапку. Поднимался ветер. — Могу я спросить, где капитан Фитцджеймс? — Бридженс озирался на стены и двери. — Я приехал поговорить с вами обоими и не вижу резона… — Придется пока со мной, — перебил его Крозье. — Не вижу резона повторяться, — спокойно закончил Бридженс. Он снял шляпу, открыл сумку, порылся среди бумаг, извлек и поставил на стол фигурку медведя, точно такую, как у Джопсона. Крозье выругался, сшиб ее в угол рукоятью пистолета. — Осторожнее, капитан. Вы уже достаточно его прогневали, не стоит еще больше… Господи, как хотелось вцепиться ему в волосы, в глаза, повалить на пол и избить до полусмерти! Крозье стиснул челюсти перед волной брани. Негоже позориться перед каким-то вестовым. Он указал пистолетом на другой грубый стул, возле пустой кровати. — Вы теперь всегда носите с собой оружие, сэр? Зачем? — А вы сделались насмешником, мистер Бридженс, — если бы Крозье сейчас увидел свою улыбку в зеркале, то разбил бы его. — Не помню, чтобы раньше вы любили шутить. — Ничуть. Я совершенно серьезен. Крозье тоже сел. Бридженс все шарил глазами по полу, надеясь отыскать фигурку. Что ж, можно и подыграть ему, пока Джеймс не вернулся. — Как видите, я внял вашему… совету, — Крозье издевательски повел рукой над дневниками, благословляя пустые и заполненные страницы. — Правда и ничего кроме! — Рад слышать, сэр, — церемонно ответил Бридженс. Он подгреб сумку к себе, поднял и поставил на колени, как щит. Крозье постукивал пальцем по столешнице. Быстро темнело, нужно было добавить света. — Ежели хотите, я почитаю вам вслух, — он вытащил из стопки наугад одну из тетрадей. — Вот… зима сорок седьмого. Тогда мы всё еще надеялись на оттепель. Цинга еще не свирепствовала, сэр Джон Франклин был жив. Я все удивлялся, как вы обходитесь при нем без капли спиртного? — Так же, как вы не могли обойтись без него, сэр. — Однако, какая дерзость, мой дорогой Джон! — собственный смех показался ему пиликаньем на гнилой скрипке. — Вот, послушайте… — Простите, меня интересует совершенно определенный день, — настойчиво продолжал Бридженс. — Я ради этого проделал столь долгий путь, сэр. Не вынуждайте меня сожалеть… Крозье оттолкнул тетрадку и схватился за пистолет — будто виски, вкус которого он так и не забыл, ударил ему в голову и в сердце, воспламеняя тонкие связи между тем и другим. Бридженс вздрогнул. Значит, он все-таки человек и может бояться — хорошо! Место, где должна была быть душа Крозье, наполнилось ликованием. — Мы подождем капитана Фитцджеймса, — прошипел он, — а вы тем временем ответите на мои вопросы. Какого дьявола вы сотворили с той девочкой? Зачем прислали мне записку, что Том умирает? Вы стали странно непохожи на себя. Понравилось глумиться над слабыми, Джон? Над теми, кто слишком юн, или болен, или уже одной ногой в могиле? — Понятия не имею, о чем речь, сэр. — Я о мистере Блэнки! — Крозье не заметил, как сорвался на крик. — О нем, о девочке на пляже в Диле, о Томасе Джопсоне, моем третьем лейтенанте! Вы ко всем ним протянули свои грязные руки, проклятый могильщик! Бридженс часто моргал, глядя в одну точку, словно стараясь сложить его слова в отдельные фразы и перевести их на понятный себе язык. — Но ведь я предупредил вас, — наконец пробормотал он так тихо, что Крозье пришлось придвинуть свой стул поближе. — Я дал вам достаточно времени, сэр. Девочка поправилась, насколько мне известно. Она тоже была… всего лишь предупреждением. А что касается Тома Джопсона, сэр, то я, право, удивлен вашей уверенности, что он воротился оттуда живым. Крозье размахнулся и влепил ему пощечину. Бридженс дернулся, крепче сжал края сумки и пригнулся над ней, втянув голову в плечи. — Я могу предположить, — чуть громче продолжал он, вздохнув дважды или трижды, — как вы были расстроены, капитан, узнав о мистере Блэнки. Вам, верно, показалось, что он предал вас и капитана Росса, но в действительности как раз наоборот. Он хотел помочь. Нельзя вечно нести такой груз одному, им нужно делиться, даже если все от вас отвернутся. — Вы просите хорошей трепки, Бридженс, за эту вашу ересь! — Нет, сэр. Мистер Блэнки не назвал бы это так. Он уже сильно хворал, когда я приехал, и не виделся ни с вами, ни с другими офицерами. Знаете, какой смрад стоял в его спальне? Думаю, такой же, как у вас в каюте, когда бедный молодой Томас… Вторая оплеуха пресекла этот поток, и на сей раз Бридженс поморщился от боли. Наклонившись, Крозье снизу смотрел в его лицо, на два тлеющих алых пятна, на морщинистые мешки под густыми бровями, скрывавшими глаза. Солнце, яркое еще четверть часа назад, ушло с небосклона, и вся серость мира потекла в комнату, моросью наискось по стеклу. Крозье вырвал поклажу Бридженса из его рук, швырнул в угол. — Вы… имели наглость явиться к моему другу, когда тот умир-рал, — заикаясь, начал он, сжимая кулаки, чтобы унять зуд драки, — подписали свое вранье, этот мерзкий ш-шантаж, именем честнейшего человека… — Но ведь он говорил вам о тьме среди людей Росса и наших выживших, — снова перебил его Бридженс. — Там, на корабле, который вез нас обратно. Я забыл имя — «Харон»? — Вы еще и подслушивали? Это низко, мелкий вы человечишка! — Переборки были тонкие, — пожал плечами Бридженс, — а я часто ходил с кормы в носовую часть, в лазарет. Вам и капитану Фитцджеймсу следовало вести себя потише. Боюсь, не я один заметил, сэр. Шквал разверзся и обрушился на Крозье: загребая полные горсти сюртука и шейного платка, скользкого между пальцами, он дернул Бридженса на себя и сразу впечатал в стену, желая проломить им грязные кирпичи, ледяные наросты, покрытые мхом и дождем. Кажется, гром грохотал, или это он сам своей внутренней бурей разорвал обманчивый мир обители на северном ветру. Бридженс был как тюфяк, еле трепыхнулся, когда Крозье засадил ему кулаком под ребра, а локтем — в лицо. Он еще почти владел собой, не тянулся за пистолетом или свинцовым прессом для бумаг, хотя тот будет потяжелее фигурки из… — Фрэнсис, что ты делаешь? Прекрати! Фрэнсис! Рычащего, проклинающего всех святых, его оттащили прочь; стукнула дверь новым ударом грома, и Крозье повалился на собственную кровать. Он выдохся и, похоже, в пылу сражения покалечил сам себя — левая рука кровоточила, безымянный палец (для кольца, Фрэнк, которое ты никогда не наденешь нареченному своему) и мизинец распухли. Ругаясь, он сел, поправляя одежду, скрипя зубами, когда задевал пуговицы пораненной рукой. Он помнил, что ударил Джеймса на корабле, и то был последний раз, когда он дал себе волю. «Вот почему тебя никогда не примут в приличном обществе», — упрекала его бабка Мойра, готовя примочку для ссадин. Ха, драл он это общество вдоль и поперек! — Джеймс! Какого черта? — и он снова упал на постель, плача и смеясь от того, как прохладно тонули в покрывале раскаленные добела сломанные ирландские пальцы. Тьма ползла из моря на берег, захлебываясь дождем, как чудовище, которому стало тесно в подводных чертогах. Что, если и тот зверь (Туунбак, кажется?) выйдет из ледяных волн, ведь чего стоит инуитскому духу-разрушителю переплыть какую-то там Атлантику? Полюбуйтесь, джентльмены, вот предмет для изучения вашим Полярным комитетом — истинный хозяин Северо-Западного прохода! Как вы полагаете, он пропустит караваны с чаем? Вы позволите пройти нашим клиперам, сэр Медведь? Спотыкаясь, прижимая к груди раненую руку, Крозье выбрался из спальни. Палуба качалась, чайки орали, словно впервые попали в шторм, огни масляных ламп качались далеким блеском, полосой над порогом. Он увидел чье-то ружье на гвозде, пальто, пахнувшее прибоем. Нащупал и толкнул какую-то дверь. Бридженс, обмякнув, сидел на том же стуле возле кровати, а Джеймс стоял перед ним на коленях с губкой и тазом, полным розовой воды. — Ш-ш-ш!.. Гляди, что ты наделал, Фрэнсис! «Я не хотел! Я не… Боже…» Джеймс обтер Бридженсу лицо, осторожно касаясь носа и скул, обмыл руки. Потом стащил с себя верхнюю рубаху и, ежась от холода, принялся разрывать ее на полосы. — Вы слишком добры… капитан Фиссдже… — Неправда, просто Фрэнсис зол. Все познается в сравнении, мистер Бридженс, вы не находите? Шатаясь, Крозье оперся о стену, медленно, как из рассыпанных кусков, собирая мозаику: вот Джеймс перевязал рассеченный лоб Бридженса, вот ласково поправил ему волосы, выпавшие из шнурка. Вот он налил в чашку воды и помог Бридженсу напиться. Фигурка Туунбака стояла под лампой, блестя гладко отполированными боками. — Ты не слышал, что он сказал, Джеймс! Это же зависть, зависть и ненависть! Он выслеживал нас, уже давно, и пойдет в Адмиралтейство, если его требования… — Замолчи, Фрэнсис, — Джеймс наклонился, целуя руки Бридженса, касаясь головой его колен. От этого зрелища у Крозье сдавило горло. Он стоял, молча глядя, как Джеймс ластится к Бридженсу, робко, будто бы неумело, и как у Бридженса трясутся разбитые окровавленные губы. Джеймс гладил его по плечам, по щекам — поверженный идол и последний его жрец, защитник мира от гнева богов. — Вы тоскуете по нему, Джон? — Д-да! — Крозье не слышал звуков, но издавал их сам, глубоко внутри. — Каждую минуту с тех пор, как… — Фрэнсис все расскажет, но немного позже. Вы должны отдохнуть. Вставайте, Джон, я помогу вам дойти. Обопритесь на меня, вот так. Они скользнули мимо, как два призрака, не колыхнув и пламени свечи, только Джеймс взглянул на него, сквозь него, Крозье, так, словно его никогда и не было на свете. Дождь ослепил окна, разбросанные бумаги на столе напоминали те, другие — сокровище, зарытое в клоаке Уайтчепела, и послания в каменных пирамидах, и книги с блестящими корешками, где сквозь слезы и патоку нет-нет да и проглядывала правда. Тогда Крозье неловко, как калека, сел, придвинул ближе самую яркую лампу и чернильницу и раскрыл на середине первую попавшуюся тетрадь. 1848 Хрип, который издал Генри Пеглар, казался тем громче в окружавшей их тишине. Джопсон уже подошел, Литтл только успел поднять голову. Он стал медлителен в последнее время. — Что с ним, капитан? Господи! — Фрэнсис! — Блэнки встал, тяжело опираясь на ледоруб. Крозье повело, и вместе с обессилевшим фор-марсовым старшиной он опустился на камни. — Лейтенант Джопсон… в лагерь! Мистеру Пеглару нужна помощь! — А вы, сэр? — Я в порядке, — он повторял это, как заклинание, нарочито бодрым голосом, — в полном порядке! Приведите людей с носилками. Предупредите мистера Бридженса, он должен быть у себя или с капитаном Фитцджеймсом. — Есть, сэр! — Джопсон даже нашел в себе силы, чтобы почти бежать. Блэнки, что-то бормоча, склонился над бедным Пегларом, потом поднял флягу и закрутил крышку. — Эдвард! — Крозье отряхнул брюки, и без того грязные, задубевшие, обретшие, как и все остальное, цвет этого острова. — С мистером Пегларом останется Томас. Мы должны идти дальше по следу. Вы же помните, сколько жизней зависит от того, сумеем ли мы кого-нибудь подстрелить. — Да, сэр, — Литтл передал ему пули. Блэнки начал стаскивать с себя верхнюю поддевку: искоса поглядев на Крозье, он указал себе на затылок, потом на Пеглара, и скорчил жалостливую гримасу. Что ж, пускай, день сегодня был довольно теплый. Спускаясь за холм, Крозье смотрел не столько себе под ноги, сколько на северо-запад. Литтл, никудышный следопыт, глядел на юг, точно ожидал увидеть стадо карибу, пасущееся на гальке на манер коров где-нибудь в Йоркшире. Порою еще на «Терроре» Крозье мечтал, чтобы рядом было больше таких исполнителей приказов, как его первый лейтенант, а иногда готов был обменять его на обычного смекалистого матроса. Он резко остановился, похлопал себя по карманам и за пазухой. — Проклятье, Эдвард, кажется, я забыл фляжку! Ждите меня здесь или продвигайтесь на юг, но не шумите. Я скоро вернусь. — Сэр. Шагая обратно, Крозье едва не обернулся, но сдержался, памятуя о том, что так лишь больше будет похож на преступника. Он не успел продумать все как следует, слишком мало оказалось времени, да и Джеймс… Жизнь Джеймса, то, что от нее осталось, заполонила его мысли, и в итоге толкнула вперед, к этому… А если не выйдет, если ничего не выйдет? «Ты перестанешь страдать, Фрэнсис. В случае успеха все будет наоборот. Подумай, стоит ли оно того?» Он боялся, что придется ударить Пеглара прикладом, но слабость и «вода» сделали то, что должно. Парень лежал на земле так, как оставил его Крозье, с куском серого тряпья под головой. Блэнки посасывал пустую трубку. — Выпьешь, Фрэнк? — Обойдусь, — он снял ружье и сумку, отложил их подальше, за могилу мистера Синклера. Лег навзничь в шаге от Пеглара, отвернулся от солнца. — Как думаешь, сколько нам ждать? — Сколько придется. Или хочешь послать гонца, поторопить Его Величество Полярную Задницу? Крозье рассмеялся тихо, чтобы слышали только он да Блэнки. Затем, уже серьезно: — Ты должен уйти, Том. Что-то мне подсказывает… тебе нельзя… — Ох, заткнись! Быть может, он заберет меня. Я давно готов и не хочу мучиться совестью до конца своих дней. А теперь давай помолчим немного. И они умолкли. Прикрыв глаза, Крозье по перемене ветра чувствовал, как набежали тучи, как сильнее потянуло холодом сквозь мерзлую каменную толщу, шерсть, ткань, кожу и кости. Он почуял смрад — сначала вдалеке, случайный след в воздухе, потом ближе, студеным потоком, и наконец совсем рядом, лавиной ледяной трупной духоты. Галька захрустела под тяжелыми лапами (или это Блэнки поднялся и пошел ему навстречу?), и Крозье зажмурился, стараясь не думать ни о чем. Если такая мелочь, как одна душа, способна… Джеймс, Джеймс!.. Сознание не вынесло страха и вони вокруг и свернулось в темноту, защищая его от самого себя. Крозье очнулся. Кто-то — Блэнки, слава Богу! — тормошил его, легонько пихая под руку ледорубом. — Он ушел, хвала богам. Он больше не появится. Повернув голову, Крозье только и увидел, что приоткрытый в удивлении рот Пеглара и его остекленевшие, подернутые тоской глаза. Дыхание, едва различимое, не смогло бы колыхнуть и огонька свечи. — Вставай, — снова Блэнки. — Ты поступил правильно, Фрэнк. Никто никогда тебя не поймет, но ты сделал то, что следовало. Теперь вставай и иди. Эй, фляжку не забудь. Крозье поднялся, кряхтя, забрал из укрытия оружие. Не помянув никого, вылил остатки из фляги на землю. Блэнки уже вытащил подзорную трубу и смотрел в сторону лагеря. Генри Пеглар уставился в небо, серое и бесплодное, как и земля под ним. 1851 — Это все, Фрэнсис? Он с трудом разлепил веки, шевельнул одеревеневшими ноющими пальцами. В душной темноте едва тлел камин, свеча догорала на столе. Он не понимал, где и с кем находится, какой сейчас день, почему окна закрыты не шторами, а ставнями. Кто-то забрал у него тетрадь, отставил чернильницу, чтобы та не перевернулась, не загубила его труды. Джеймс с исписанным вырванным листком бумаги в руке сидел рядом. Лицо его казалось немного прозрачным. — Все, что я помню, — еле ворочая языком, ответил Крозье. — Я действовал… по наитию, никто меня не учил. Я просто подумал, что если тварь больше всего хочет прогнать нас с острова, можно попробовать… откупиться. Росс проделал что-то подобное в тридцать втором, перед выходом к обломкам «Фьюри». Да, он потерял всего троих в той экспедиции, но ведь никто не считает умалишенных. — Его человек, избранный для… — Джеймс пошелестел страницей. — Он выжил? — Блэнки сказал, бедняге было бы лучше умереть. Джеймс понуро кивнул, так что прядь волос упала ему на глаза. Крозье не протянул руку, не стал поправлять. Он знал, что Джеймс сейчас уйдет, и не желал лишней боли напоследок. Вместо этого он спросил: — Что ты об этом думаешь? Только честно. Неопределенное, досадливое движение плеч, точно крылья за спиной хотели расправиться и не могли. — Не знаю, Фрэнсис. Стоила ли моя жизнь такой жертвы? Разве все мы ее заслужили? — В то время я думал, что да, но после того, как Бридженс… Теперь уже сомневаюсь, — признался Крозье. Ему вправду стало легче, он как будто истончался, испарялся, просачиваясь наружу сквозь плохо затертые щели. Может, если бы они умерли там и тогда, то уже успели бы привыкнуть к пустоте или новому бытию, ежели таковое существует? А так… уже четвертый год они висят на слабых нитях, не достигая ступнями опоры, качаясь на ветру. Ну, разве что Ирвинг быстро отяжелел, сорвался и приземлился, как кошка, на четыре лапы. Впрочем, Ирвинг всегда верил, что их спасло чудо, то есть высшее добро. — Я должен подумать, — Джеймс сам убрал волосы за ухо, — но до тех пор… Нужно что-то решить с… Он махнул свернутой в трубку страницей в сторону спальни. Крозье нахмурился: Бридженс не отважился посетить его лондонское жилье, но здесь таки пропитал ядом отчаяния и эту комнату, и другую. Придется хорошенько проветрить перед отъездом, не хватало еще оставить хозяину дом с привидением. — Я отдам ему запись, — Крозье потянулся за листком, — пусть делает с ней что пожелает. — Нет, я сам, — и Джеймс встал, отбросив на миг кривую крылатую тень. — Полечи руку. Я выпровожу Бридженса, и завтра же мы уедем. Или сегодня, я не знаю, который час. Крозье всхлипнул, зажав рот кулаком. Он надеялся, что Джеймс этого не расслышал, но почувствовал теплые пальцы в волосах и сзади на шее, и затрясся в беззвучных рыданиях, как не плакал никогда, даже на похоронах Блэнки. Сквозь слезы он смотрел, как Джеймс натягивает шинель, прячет страницу в карман, берет ружье и идет с ним в спальню. Он хотел сказать что-то подобающее («Да поможет нам Бог», иные слова-обереги), но это выглядело мелким кощунством. Бог давно был здесь ни при чем, с тех самых пор, как Крозье оставил в могиле Генри Пеглара собственную Библию. Он не стал провожать Джеймса и Джона, мечте которого вот-вот суждено было сбыться. Поднял попавшую под подошву фигурку медведя, повертел ее под огарком, поцеловал и бросил в камин. Из сумки в углу вытряхнул какое-то тряпье, бумаги… отыскал дневник Пеглара и, обернув носовым платком, отложил в сторону. Когда Джеймс вернется, они разведут огонь и наконец отправят прах к праху. Чистое пламя, что может быть лучше? Минуты или часы спустя — еще не рассвело, ночь дремала над побережьем — он услышал выстрелы: один и почти сразу второй. Это Эдвард Литтл увидел карибу и хорошо прицелился. Это палят в воздух люди из отряда Рэя и Кинга, и лают собаки, и проводник-индеец бежит вперед с санями для раненых. Это залпы над могилой сэра Джона, и китайские пули, которым не суждено было убить Джеймса, и сам Фрэнсис Крозье во чреве корабля заряжает пистолет, снова и снова подносит дуло к виску, жмет на курок с каждым приступом боли. Он погрузил сломанные пальцы в холодную воду, окропил место, где сидел Бридженс и где он упал, прошептал полузабытые заклинания бабки Мойры, а остатки выплеснул в окно. Накинул сюртук поверх свитера и вышел на крыльцо, навстречу алеющей ленте зари. Смотрел, как летит чайка, как духи спешат под свои камни, негодуя вполголоса на шум поутру. Смотрел на восток, потому что откуда бы ни появился теперь Джеймс, он точно придет с восходом солнца.

Luar na Lubre, «Romeiro ao lonxe»