~~~
горячий удар ниже солнечного сплетения. крики. темнота. потом — свет, много света, яркого, будто больничного, который съедает цвет и превращает всех в безвкусные монохромные картинки. лицо бориса надо мной, сверху нависло — вроде его, но какое-то странно перекрученное, переломанное и перекошенное, слишком вытянутое и худое, заляпанное по краю чем-то багровым. так это ж кровь, понимаю. — чья это кровь? — твоя, idiot. и я ощущаю возле носа кипяточно алые потоки. они пахнут медью, которую кто-то облизал на морозе. они пахнут прокисшим железом на городской свалке. ржавыми трубами в подвале заброшки. и как это я раньше не ощущал? idiot. это слово я знаю — оно выведено на обложке борисовой книжки, которую он никак не может дочитать. борис на фоне пепельно-синего неба как авангардистская картина — черные волосы, бледная кожа, желтое пальто. — вставай, поттер, пошел, нам надо сваливать, давай же! кровь отхаркивается словами о любви, остается на губах, словно очень дешевая помада-блеск, пахнущая химозной клубникой и хлоркой. лицо прямо над головой — такое красивое, оно снова обычное. у него слишком побледневшая кожа, на которой выступают красноватые следы от прыщей и родинки. — я не хочу. — дурак ты, поттер. твоя птица! ну, птица же! он беспорядочно машет руками в воздухе и мне становится смешно, но смеяться больно. почти так же больно, как и смотреть на него. — поттер? и я хотел бы встать, да не могу. борис разводит полы моего пальто и мне хочется выть от ощущения его пальцев — они как электрошокеры, шлющие вибрации всем моим конченным нервным окончаниям. на рубашке расплывается омерзительно алое пятно. в центре — воронка взрыва музея метрополитен, ярко-черная, заливающаяся горячей алой жижей, в которой моя жизнь. — никто не позволит тебе сдохнуть, словно вшивой псине в канаве, слышишь ты меня, мудак эгоистичный? и я хотел бы ухмыльнуться, да не могу. голова полна воды и клонит в сон, но спать нельзя. потому что можно открыть глаза и увидеть, что борис исчез. — боря… он смотрит на меня, внимательный, въедающийся до самых мелких деталей в мою голову — его волосы, его дурацкое пальто. глаза, черные дыры, те же воронки от взрыва, те же дырки от пуль. я понимаю, что небо было не небом, а всего лишь потолком на грязной подземной парковке. и пальто его не желтое, а черное. — купи себе желтое пальто. я не знаю, почему это звучит как прощание, и почему я теряю сознание.~~~
вдох. я лежу на асфальте и надо мной небо цвета сильной гематомы. гематомы на трупе, который сбил автомобиль. выдох. вены прокислые, аллюминиевые под кожей, застывшей наподобие серого воска, из которого делают эти ужасные фигуры для музеев. вдох. асфальт теплый под моей спиной, нагретый за день марсианским пустынным солнцем. выдох. борис рядом — его пухлые губы, одна из который разбита тростью его отца, улыбаются мне в этой белесой темноте. вдох. мне не одиноко впервые за то время, что мама умерла. выдох. попчик тявкает где-то на кухне. кажется, мы закрыли его там, чтобы он не убежал куда-нибудь во тьму и не потерялся в пустыне. — ты знаешь, что болонки — одна из самых противных пород? если тебя полюбит болонка, то это дорогого стоит. — попчик меня ненавидит. ты вот ему нравишься. — а ты нравишься мне. не придуривайся, поттер, этот пес от тебя не отлипает. вдох. в воздухе виснет несказанное «я люблю тебя». борис не признается. я тоже не буду.~~~
— поттер, ты оброс как ебаный маугли. павликовский пьяно ржет, ерошит волосы на моей макушке. оставляет руку на моей голове, словно не отдает себе отчета, поглаживает. — надо тебя подстричь. его лицо становится одним сплошным выражением решимости, когда он приходит к какой-то идее. — точно, поттер! надо тебя подстричь! — может, не надо? — надо, федя, надо! он всполошенно лопочет что-то на украинском, пока тащит меня, упирающегося, в ванную. ни дать ни взять бычок, которого волокут на бойню, и мясник. борис кромсает мои волосы тупыми огромными ножницами, найденными на дне ящика с хламом. ржаного цвета производные эпидермиса осыпаются на плечи, на лицо, вкалываются мне в кожу, попадая под свитер. — пиздец, боря. я чихаю от ссыпающихся в нос ворсинок. — да ладно тебе. зато не будешь как chudovishche lesnoye. когда он заканчивает, я выгляжу, как дурак, но в приципе, подмечает борис, я всегда выгляжу, как дурак. так что все в порядке. я говорю — ладно. я говорю — как скажешь.~~~
это же не по-гейски, говорит борис, и целует. не. по. гейски. не по-гейски так пошло дышать мне в шею, кусать за уши и вылизывать мой рот, словно ополоумевший беспородный пес. не по-гейски запускать руку мне в штаны и хватать меня — так жадно, так грубо. так безнадежно. и я говорю — ну, что ты, конечно нет. konechno net, borya. — мы с тобой не похожи на тех приторно-смазливых мальчиков, что мило держатся за руки. мы не похожи на этих мальчиков, у которых в каждой черточке лица застыла их, как ты говоришь, гейскость. мы на людей-то с тобой не всегда похожи, борис. из меня вывернули все наружу. я — распотрошенное пугало, кусок диванной обивки. я — страшила, из меня вытянули всю мою солому, которой набита моя тканевая никчемная голова. соломою своею я думать не умею. если я страшила, то ты, борис, ебанный оз, ебанный сумасшедший врун. ты даришь мне не зеленые стекла в очках, а ярко-зеленые марки лсд. борис целует, борис касается, борис дрочит мне и упивается задушенными всхлипами. я себя в эти моменты абсолютно точно ненавижу. слабый. жалкий. ничтожный. борис был таким же, но у него был я, а значит, он был чуть менее ничтожным. на меня накатывает злость, перемешанная с нежностью. злежность. в горле застревает «я тебя люблю».~~~
— blyad', поттер, охуеть как тебя ушатало. я боюсь открывать глаза, не понимаю, в каком времени их открою — где я? меня тормошат злыми пальцами и раскрываю тяжелые веки. борис. всегда борис. он сонный и под глазами синяки (еще больше, чем обычно), волосы всклокочены и немыты, рубашка свалялась куда-то набок, его губы сухие и потемневшие, и от этого хочется целовать их еще больше. ты рядом. мне больно шевелиться. — ты только не дергайся сильно. врачи сказали, повезло, чуть-чуть выше и ты бы умер через секунд сорок, захлебнувшись кровью, а так — только мышцы чуть разошлись и органы не задели. ты счастливчик, тео. судьба ведь не настолько сука, чтобы убивать меня так. в конце концов, я встретил тебя — это и было моим жизненным наказанием. я молчу на него. — ты чего? говорить боишься? — да не особо. просто я… — что? — да ничего. беспечная улыбка — никто не видит, как меня трясет. обычно это работает. только борис — ни разу не «обычно». — у тебя в крови нашли остатки опиатов. тишина заползает в палату, корябая кафельные полы своими корявыми руками. — сказали, что ты их явно не принимаешь некоторое время, но принимал ведь. и — в каких дозах. и — что ты принимал. почему? и в этом его «почему» так много того, что я хотел бы ему сказать, или о чем я хотел спросить. — борис, а мы друг другу вообще кто? на него на секунду наползает тучка недоумения, потом он расслабляется: — мы друзья. во рту горько — от лекарств? — друзья, значит. — да. — друзья друг с другом так не поступают, боря. друзья друг друга не трахают, milyy. пощечина острая, с привкусом перцового баллончика — такая же едкая, такая же болезненно-щиплющая на кончиках нервных волокон. я начинаю хохотать от осознания того, в кого мы с ним превратились — в тех, кем так боялись стать. такими, какие внушали нам омерзение. я смеюсь, и грубый, похожий на лай смех царапает мне десны, обдирает горло и язык. ненормальный. может, теперь меня положат в больницу, и будут выписывать опиаты совсем официально. может, теперь я перестану быть наркоманом. я стану душевнобольным. ха-ха-ха-ха-ха. щека жжется и полыхает — ощущение, что кожу там ножом сняли, но нет. все на месте. мы стали теми, кого ненавидели, и поэтому теперь ненавидим друг друга и самих себя. — ты так похож на отца, поттер, — в голос щедро плеснули чего-то с легким оттенком брезгливости. — так похож. я снова смеюсь — я выгляжу, должно быть, как помешанный. входит медсестра. — мистер… декер? борисовы усталые глаза, арматурно-серые веки, серый свитер, серые брюки на фоне серых стен. маленький излом на гладкой поверхности. у меня не жизнь, а вечный трип. я словно вечно себя наказываю — непонятно за что. непонятно за что непонятно за ч т о. — да, это я. — мы выпишем вас через пару дней, если вам есть, куда пойти. то есть, не в отель, а, возможно, к родственникам, или к друзьям. у вас есть здесь кто-нибудь? — он поедет ко мне. не то, чтобы я слишком удивлен — борис отчего-то всегда считал, что обязан вытаскивать мою задницу из всех проблем. я даже не протестую. думаю о том, что квартира его, должно быть, в высотке. что это, должно быть, пентхаус. и что я совершенно спокойно умру, если вылечу из окна головой вперед. перед этим я напишу — не вини себя. — хорошо, а кто вы ему? павликовский молчит пару мгновений. — а хуй знает. как раз будем это выяснять.~~~
среди сплошного счастья я выбрал горе. я выбрал горе, я выбирал горе. — бля, поттер, зацени. борис тычет пальцем в какую-то девушку. она ниже его на полголовы, тощая, ее темные шелковистые волосы не достают до плеч, темный же свитер слишком большой, в нем поместилось бы еще с двое таких, как она. — она мне траву продает. охуенная, да? — а? — поттер! ты вообще не слушаешь. он стискивает мой подбородок пальцами — твердо, но не больно. совсем на грани. тыкается своим носом в мой, скашивает глаза. — балбес ты, поттер. я выдираю свое лицо из его руки. — пошел ты. — так как она тебе? — кто? — эта. как ее. кейли? ты понял, короче. — ну… — а, бесполезно. ты же по уши влюблен в свою рыжую, да? — д-да. да — по уши. да — но не в пиппу.~~~
он позволяет мне взять его за руку. пальцы у него промерзшие. черная футболка болтается от сильного душного ветра из глубин марсианской пустыни, волосы откидывает со лба. я шмыгаю носом. вспоминается оден: «если взаимная любовь невозможна, пусть тем, кто любит сильнее, буду я». вспоминается мамина улыбка, белые гладкие зубы и ровные темно-персиковые губы, сладкие, словно вызревшие под солнцем груши. темные волосы, за которыми она пряталась, как за занавесью. покатые острые плечи, сутулость. веснушки, рассыпанные по переносице. я гляжу на бориса — белые щеки, черные, густые, дегтярные, дубленые кудри. я думаю о «демоне» врубеля, о его нелепо-красивых, грубых чертах. болотные огоньки в глазах. борис некрасивый настолько, что кажется невозможно прекрасным. от бориса пахнет мятным чаем, которого он выпил до ужаса много, безнадегой и потом. мы смотрим в засиреневевшее небо, на котором, как сыпь от сифилиса, появляются звезды. — поттер? — а? он грубовато прижимает меня к себе и я слышу, как бьется сердце. тук. тук.тук. — поттер? — что? — мы же с тобой… ну, это… навсегда? — навсегда, борис. и меня так греет это его невнятное «мы». у меня так долго не было во рту слов, похожих на августовское тепло и любовь, что я хочу перекатывать его меж зубами до конца жизни. мы, мы, мы.***
— а ты помнишь это, поттер? — ничего я не помню. — врешь. хочешь правду, поттер? хоть раз в жизни услышать правду. — я боюсь. — что? слышать это — как минимум неожиданно. потому что борис злился, глумился, ржал, печалился, меланхолил, прокрастинировал, деградировал — но! только не боялся. он никогда не боялся. — помню, как ты лежал у меня на коленях, истекал кровью и что-то там бормотал про звезды, ножницы, идиота, про страшилу и оза, и потом просто «мы, мы». про любовь. я не простил бы себе твоей смерти, пойми. только… если мы… будем, как это там, вместе, риск того, что ты сдохнешь, слишком велик. врубаешься? и я в этот момент понимаю бориса теперешнего, но не бориса-мелкого-пиздюка. — мы были подростками, тео. я тогда не понимал еще ничего, да и сравнивать мне было не с чем (не с кем). я думал, это пройдет. не прошло. у меня урчит живот. в нем только толика обезболивающего и крошка моих зубов, которые я стер. стертые зубы на вкус как облизывать чистый унитаз и запивать кровью~~~
лезвие задумчиво блестит в моей руке. такое маленькое, тоненькое, хрупко-хрупкое. кажется, чуть сильнее надави и оно сломается — но не ломается, а режет пальцы почти до кости. и вот я сижу как дурак, весь обляпанный кровью, верчу в пальцах маленькое джиллет. верчу и верчу его в пальцах. идиот, измазал борису весь кафель своими лейкоцитами. хочется снова смеяться в голос, да сил не осталось. борис не понимает закрытых дверей, поэтому у него нет замка в ванной. он должен был вернуться только завтра. — поттер, я… он видит меня. видит остывающие уже капли крови на пальцах, мои оголенные предплечья, по которым я так и не могу решиться полоснуть от души. кидается быстрее, чем я могу сделать вдох для свой объяснительной тирады. отбирает лезвие, царапая об него ладонь. откидывает куда-то под ванную. нервы дергаются от визжащего скулежа, с которым металл соприкасается с кафелем. потом он меня целует. голодно и мокро, хватает за шею и я чувствую отпечатки его кровавых ладоней на моей коже. да, пожалуйста. ближе. ближе. мы с ним такие цельные и я не разваливаюсь на части, пока борис рядом. если бы пришлось описывать нас с ним, я бы вывел: кровь. секс. наркотики. боль. нежность. в таком порядке. мы, мы, мы. слово, так похожее на любовь.