Источник великой печали, которую я только-только начинаю осознавать: нам не дано выбирать себе сердца. Мы не можем заставить себя хотеть того, что хорошо для нас, или того, что хорошо для других. Мы не выбираем того, какие мы.
Донна Тартт, «Щегол».
утром я просыпаюсь от невнятных шорохов где-то в глубине квартиры. отчего-то в мою голову приходит безумный бешеный страх, на грани с животным ужасом. отчего-то мне кажется, что меня сейчас убьют. я скатываюсь с кровати на пол, заползаю под кровать, в компанию комков пыли и прохладной тени. шаги продолжаются. когда я задерживаю дыхание, чтобы стать тише и неразличимее, я слышу еще и ругань, и негромкую музыку, что-то русское и очень грустное. по моей спине и ногам бежит дрожь. сердце стучит где-то в горле, громко-громко, и его огромное биение вытесняет все остальные звуки из безвоздушного пространства моего черепа. меня трясет. ощущение такое, что меня вот-вот тюкнут по голове топором — как там назывался этот русский роман?.. голова кружится, и мне так страшно, страшно настолько, что на глаза наворачиваются слезы, и я могу только сжаться в комок, втягивая все свое тело в подкроватье и содрогаться, слушая стук сердца в ушах. бум-бум. под веками темнота, и кажется, что из нее на меня кто-то набросится. кажется, я плачу, потому что лицо мокрое. в себя я прихожу только тогда борис держит мое лицо в своих ладонях и и обеспокоенно заглядывает в глаза. — тео? ты меня слышишь? я киваю и чувствую, что у меня трясутся губы. — сегодня двадцать второе ноября две тысячи четырнадцатого года. ты в своей квартире, в нью-йорке. дыши, медленно. я втягиваю носом воздух, как густой молочный коктейль через слишком узкую соломинку. — пиздец, тео. он дышит рвано, как будто бежал марафон. замечаю, что на нем моя старая футболка с каким-то сюррным принтом из космических кошачьих голов.~~~
мы сидим на кухне. за окном — анемичный от снега город, бледные облака, небо, дома, дороги и черные силуэтики людей где-то далеко внизу. — ты прямо как рапунцель. борис сидит над своей кружкой с кофе, растрепанный и какой-то до очаровательного неловкий. он кусает губы, когда думает, что сморозил глупость. сейчас он кусает губы особенно сильно. мы смотрим друг на друга пару мгновений и начинаем хохотать, как в детстве. как в вегасе. — ты должен был сказать мне. — я тебе ничего не должен. он сжимает челюсти — еще чуть-чуть и зубы сломаются. эти его ужасные зубы, белоснежные и словно бы ненастоящие (хотя так и есть). — поттер, послушай… — нет, это ты послушай! где-то внутри меня выкипает котелок с терпением. — ты приехал сюда спустя три месяца со своего обещания вернуться, ты ни разу мне не звонил и не писал, даже не пытался меня найти, просто влетел с разбегу в мою жизнь, мол, погнали, поттер, нам нужно на гангстерские разборки, ты просто убьешь человека, а потом я снова исчезну на хуй-знает-сколько-времени, потом вернусь, и буду еще что-то от тебя требовать! да пошел ты нахуй! приперся в мой маленький разрушающийся мирок со своими мокрыми кедами, бешеными кудрями, со своими этими дурацкими замашками, русскими матами и ностальгией из детского вегаса. — я тебя, нахуй, ненавижу. я смотрю в пол, удивляюсь, когда на него падает кругленькая слеза, распластываясь по плоскости паркета. я думаю, что в последнее время стал слишком много плакать. — blyat', поттер. не очень понятно, что это в его голосе — грусть или опять какое-то ебанутое счастье. — я не понимаю тебя, борь. ya tebya lyublyu, но не понимаю. самое страшное, наверное, в том, что я…я не хочу тебя любить. — ya tozhe, yebanyy potter. мы молчим. из крана, который следовало починить еще давным-давно, полупрозрачным звуком каплет вода. тихо. так тихо, что я слышу, как танцуют демонята в его глазищах. я чувствую свое тело каким-то эфемерным, неправильно-искривленным, чуждым этому измерению. я словно не вписываюсь. на язык просится вопрос — а когда я вписывался вообще? ответ — никогда. только когда держал бориса за руку. пока ты меня держишь за руки, у меня ничего не болит. я устало потираю переносицу, чуть сдвигая очки на носу. — это довольно больно, знаешь. — знаю. ебучий кофе, стоящий на столе. ебучие люди на улицах, ебучее солнце, ебучий мир. ебучее сердце, блять, ненавижу. он лохматит волосы. они просвечивают золотом и я на мгновение замираю. хотелось бы, чтобы это мгновение остановилось навсегда. я сбрасываю кружку со стола одним слитным, плотным движением. кофе разливается некрасивым сгустком прямо по белому паркету. фарфор крошится, как тонкие мышиные кости под носком сапога. в пустыне. — эта кружка — это мы, borya. — если добавить еще героина и поджечь — будет один в один. какая же он все-таки сука. я все равно смеюсь, скорее от боли, правда, чем по причине веселья. юмор — всегда немного боль, не находите? я слышу, как ломаются мои позвонки, когда он смотрит на меня так, как может только борис — очень тихо, ломко, и так горячо. до ожогов на роговице. в этом борис схож с солнцем, которое так ненавидит. мы стали тем, чем так не хотели становиться. — я много думал об этом, поттер. правда, всю свою жизнь, должно быть. я не хочу тебя любить и у меня есть множество причин этого НЕ делать. ты псих. у тебя птср, панические атаки, наркомания и склонность к суициду. ты раздражительный, занудный, нарциссичный, нигилистичный уебок с ужасными очками. только вот, я все равно люблю тебя. и ничего не смогу с этим сделать. и не хочу. мне ничего без тебя не надо. мне хорошо жить только тогда, когда я знаю, что ты где-то есть — трахаешь очередную хорошенькую, страдаешь под кислотами, восхищаешься какой-нибудь комодной развалиной или искренне смеешься над хорошим анекдотом. мне похуй, кто ты, где ты, с кем ты, как ты выглядишь и кем ты был до меня, тео. есть ты, есть я, есть мы. мы, мы, мы. говорят, что объятия — хороший способ спрятать лицо. именно этим я и занимаюсь, когда судорожно цепляюсь за него в этой залитой солнцем кухне, стоя в луже еще теплого горького эспрессо. мы, мы, мы — хорошее слово, чтобы описать любовь. я думаю, что стал слишком много плакать. — успокойся, тео. успокойся, потому что ты любишь меня. борис держит меня за руку, недавно изрезанную лезвием. я думаю о том, что выброшу все таблетки и найду психотерапевта. я думаю о том, как много у меня причин не любить его. насколько было бы проще, если бы бориса просто не существовало в моей жизни никогда — картина бы не пропадала, у меня на груди не было бы белесой звездочки от пулевого, мы с китси, возможно, так и жили бы сейчас в этой квартирке, недовольные и счастливые. не было бы проблем. не было бы коктейлей из оксиконтина, героина и водки. не было бы моих обкорнанных под неровным светом лампочки волос. не было бы его старого свитера в моем гардеробе. я думаю о том, насколько было бы проще. но я люблю его. он любит меня. есть мы, мы, мы. слово, в котором теряется одиночество. в котором оно душится на корню. потому что как бы хуево мне не было, как бы не хотелось снова взять в руки пистолет, пузырек таблеток или лезвия, борис будет рядом. борис не позволит. ведь мы все должны за что-то держатся, как говорила пиппа. только она была неправа — мы не должны держаться за крепкие остовы, на которых можно сидеть, болтая ногами, во время землетрясения. таким остовом для нее стал эверетт. мы с борисом были конструкцией, в которой все зависело от взаимности. от симбиоза общих травм и боли. чем меньше наши остовы зависят от нас, тем хуже будет потом всем. мы цеплялись друг за друга, потому что умирать кому-то из нас было нельзя. ведь тогда мир полетел бы ко всем хуям. — ты не уйдешь? — нет. без предупреждения и надолго — точно нет. и я знаю, что это обещание он точно нарушит. и он знает, что я знаю, что он лжет, но эта ложь — во благо, потому что иначе все полетело бы в тартары. нам нужно врать друг другу в такие моменты, по-другому мы просто не можем. — ты не будешь причинять себе вред? — нет. и это — ложь. любящие люди всегда друг другу пиздят. и вот мы стоим на этой кухне, обнимаемся посреди замерзшего океана разлившегося кофе, и улыбаемся, как два дебила, впервые за много лет — друг другу. впервые за много-много лет я счастлив. да, пожалуйста. ближе. ближе. мы с ним такие цельные и я не разваливаюсь на части, пока борис рядом. если бы пришлось описывать нас с ним, я бы вывел: мы. мы, мы, мы. слово, так похожее на любовь.end