После

      Когда тело короля Стефана отдало тепло земле, когда вновь обретённые крылья устало поникли за спиной, пыльные и зудящие, когда испуганная принцесса вмиг повзрослела и отговорила стражников от того, чтобы напасть снова, когда пламя погасло и пыль почти улеглась, Малефисента воротилась к своему дракону.       Он лежал в такой же позе, что и до этого, поваленный глыбами от павшей колонны, окружённый железом и вязкой тёмной жидкостью — Малефисента моментально припала к нему, пока не увидела, что дыхание есть, и тогда со злостью на себя пожалела, что не возвратилась раньше.       Щелчок — и задыхающийся, окровавленный, обожжённый — лежал Диаваль-человек. Глаза, чёрные, но непривычно светящиеся золотом магии, впивались в её лицо упоенно, перепачканные губы раскрылись, но не произнесли ни звука: в попытках остановить огонь воители душили её дракона, и воздух с трудом проходил сквозь уста.       Первым делом она исправила именно это. Провела перстами по грозным алым отметинам на шее и лице, позволяя свободнее дышать. Он сделал несколько шумных, шершаво-хриплых вдохов, ещё неполных, тяжёлых, и заговорил, не сводя с неё очей:       — Ты вернулась.       Она принялась за прореху на его боку. Что бы ни было вонзено туда, днесь выпало и оставило после себя крупную прореху, на которой не переставала появляться новая кровь. Призывая к остаткам сил, изрядно потраченных сегодня, волшебница приложила длань к дыре.       — Конечно, вернулась, — буркнула она. Она не знала, к какому тону прибегнуть: вид Диаваля ужасал, и она хотела быть с ним ласкова, со своим единственным воином, своим самым смелым зубастым ящером, но необходимо было держать твёрдость, если она правда хотела помочь ему выжить. — Не могла же я…       Она замолчала, не зная, как собиралась закончить это предложение.       — Я должен… — он по-прежнему задыхался, теперь, наверное, от боли, — …сказать тебе…       — Потом скажешь, — рана на боку залаталась, всё ещё болезненно-красная, но уже неопасная. Оставались, однако, ожоги в области плеч — скорее всего, от собственного огня.       — Потом… не будет, — выдохнул он. Она обернулась к нему, до этого рассматривавшая тело. Взгляд блестящих зениц стремился вверх и вдаль, выше проломленного потолка; возможно, он даже не знал, что его лечат. Предложения — как можно короче, ёмче, как у птиц, и это пугало. Он делал так, когда было тяжело изъясняться.       Разумеется, самое страшное было не это.       — Не неси глупостей, — пери услышала в собственном голосе склизкий страх. «А если он прав?». — Ты будешь жить, — заткнула она обоих: и свою пташку, и свой голос. Естественно, будет. Долг ещё не исполнен. Даже… даже если сильная челюсть дракона стащила железные цепи сегодня, даже если нет никаких обязательств — выживет. Он нужен ей живым. Он нужен ей, куда же она без него…       — Хотя бы… увидел тебя… — он обвёл взглядом что-то над ней, и она обернулась — и нашла только крылья. Конечно. — Они прекрасны.       Она слышала восхищение и усталость, облегчение, и вместе с этим в голосе сквозила торопливость, как если бы он спешил промолвить что-то, пока не поздно. Но худшие увечья и зарубины были заделаны — с облегчением она понимала, что худшее уже позади. Жить будет, только надо отдохнуть.       — Спасибо, Диаваль. — было так много, за что ему полагалась благодарность, но это позже. Всё подождёт. — Пока отдохни.       — Стой! — в кисть, покоившуюся на его груди, впились пыльные чёрные пальцы. Соратник приподнялся, попытался привстать, но безуспешно. Выдохнул, откинул голову. — Малефисента.       Шёпот донес до неё лишь середину оклика. Леф. Диаваль не обращался по имени, только «госпожа» или синонимы, но пошутил однажды, когда узнал, что в детстве другие жители Болот называли её Мал. «Некрасиво, — фыркнул он, точно его мнением поинтересовались, — как будто у тебя имя слишком короткое, чтобы выдумать что-то получше. То есть они могли называть тебя Леф и остановились на Мал? Это что за друзья такие?».       — Леф.       Кожаная повязка была снята какое-то время назад — тёмные волосы, как шторы, скрывали их лица от всех, кто осмелился бы бросить взор. Чёрт возьми, она догадывалась, что он собирается сказать.       Склонившаяся над его покрытым золой лицом, она знала, что видит его впервые по-настоящему.       Он бы называл её Леф всегда, дозволь она ему. Каков был его взгляд там, в лесу, когда она отрезала, что любви не существует, как упало его лицо, погасли очи, когда она ненамеренно отвергла его! Последовал за ней в замок, сражался с ратью и сумасшедшим королём. Оставался рядом с ней. Неужели ему надо было лежать распростёртым на каменном полу, чтобы она поняла?       Ей было страшно услышать эти слова, но хотелось ещё страшнее.       — Да?       — Я люблю тебя.       Вот так. Он произнёс, словно подписывал себе этим приговор, но её сердце улеглось и запело.       Она не могла ответить. Поэтому смолчала, убрала перепачканные волосы с его лица настолько ласково, насколько позволяла себе, и принялась врачевать побитый подбородок.         Он краем заметил золотое сияние и закорчился.       — Нет, нет, нет-нет! — застонал он, уклоняя от её перстов голову. — Не лечи! Не поможет.       — Диаваль, у тебя нет ничего смертельного, — вздохнула она, борясь с желанием сказать что-нибудь глупое. — Ты будешь жить, не переживай.       Если её заверения что-то и сделали, то только испугали его сильнее.       — Но я должен умереть! — прохрипел фамильяр. — Я сказал, что люблю тебя, потому что умру! — он отвёл взгляд и, словно только сейчас заметил своё улучшающееся дыхание, продолжил быстрее и неизвестно кому: — Что я буду делать, если выживу, ты не можешь так…       — Не будь идиотом. — закатила она глаза в ответ. Силы почти иссякли, и оставалось только надеяться, что остальное потерпит до завтрашнего дня, когда они возвратятся домой. Сохранились рубцы на груди, на руках, наверняка ужасные ушибы на спине от рухнувшей колонны. Она напустила на себя небрежность, принялась за грязь на его лице. Здесь не нужна была магия, можно было обойтись ладонями.  — Что будешь делать… продолжать проявлять свои чувства, чтобы я могла на них ответить.       Секунда — молчание. Потом брови поползли наверх.       — Что?       — Ты меня слышал.       — О-о-о, нет, — прохрипел он, — ты не… что ты сказала?       — Что я люблю тебя.       Она приподняла слугу за подмышки и медленно потащила к ближайшей целой пилястре. Это избавило её от необходимости смотреть на его лицо. Бесцеремонно откинутый спиной на мрамор, серый от пыли, он отдышался, глотая воздух, не отводя от неё горящего взгляда, изумлённого и неверящего. Теперь она глядела на него в ответ. Они поморгали друг другу в унисон, он со странной интонацией хмыкнул.       — Буду знать, — улыбнулся облегчённо, восторженно. — Чёрт, теперь я правда готов умереть, — внезапно золото блеснуло ярче, он приподнялся к её сидящей фигуре. Голос — тише, ниже. — Я мог бы поцеловать тебя, если хочешь.       — Ни за что, — улыбнулась Малефисента, со странной смесью насмешки, сочувствия и нежности глядя на картинно изменившееся в печаль лицо своего… возлюбленного? — не сейчас. Только если продержишься эту ночь.       — Чёрт возьми!.. — Диаваль от досады откинулся назад и красиво впечатался затылком в выступ. Жалобное: — Я ведь и правда могу погибнуть, ты знаешь?       — Не знаю, и не говори мне, — фея склонилась над его подлеченным телом, вгляделась в лицо. — Побудешь пернатым ночь, и, будь добр, живи. Живи и мечтай о поцелуе любви, ясно? Пусть тебя это мотивирует, — отчеканила она серьёзно, но затем не удержалась и улыбнулась. Ворон поймал её взгляд, задёргал плечами в беззвучном смехе, выдохнул порциями, закивал головой, облизывая губы.       — Ладно.