The floating bubble

Хёнджин кусает подушечку указательного пальца, переживает, что для него обычно не свойственно. Он не любит додумывать и паниковать, но Чонин проговорился, что у Джисона уже завтра день рождения. Намеренно ли эта «несущественная» информация вылетела из его рта, или же специально — Хвану важен сам факт. Хёнджину очень бы хотелось узнать, что младший любит, выудить хоть что-нибудь для примерного подарка. В том, что Джисона нужно поздравить, Хван не сомневается ни на йоту. Конечно, они фактически чужие друг другу люди, но дело даже не в помощи Хана, которая была очень нужна, а в другом. Во время близости с Минхо он думает о Джисоне. Постоянно. Одергивает себя и ругается, но поделать ничего не может. Ли, без сомнения, один из самых сексуальных людей на планете, но Хёнджин тонет в Джисоне: его звонком искреннем смехе, больших глазах, милых и немного рассеянных привычках. «Здравствуй, Джисон. У тебя есть немного времени на меня? Хотелось бы встретиться. Это не имеет отношения к работе, личное. Заранее извини за беспокойство.» У Хён­джи­на в го­лове три ве­щи: ра­бота, сде­лан­ная по со­вес­ти, опе­ка над но­вич­ка­ми, ко­торые шус­трые, гром­кие и мно­го че­го ещё не по­нима­ют, и гла­за. В последний раз, когда они виделись, Джисон выглядел отрешенным и расстроенным. Хван не понял в чём дело, но спрашивать от чего-то не стал; зря. Джисон не хочет возвращаться домой, потому что там его ждёт успешный и состоятельный папа, от которого он в корне отличается. Джисону не хочется находиться в квартире Хёнджина, потому что вдруг придёт этот Минхо — после такого Хан развалится. Джисон считает себя неподъёмным. Вот от природы он такой: рожденный ползать — летать не может, а Хан перебелка-недопингвин. Весёлого совсем нет, тут только плакать. А ведь ранее эти мысли не посещали настолько часто, чтобы вводить в меланхолию; чтобы смотреть на свои ноги или лицо в зеркало — кому нужны такие широко распахнутые глаза и щёки? У Чонина острые скулы — вот-вот порежешься, у Чана ямочки такие, что хочется вскрыть грудину или лопнуть от его света, у Минхо, которого он видел лишь однажды на фото, змеиные глаза и наверняка кошачьи повадки — как магнитом к нему потянет. Джисон тысячу раз пожалел, что попросил Чонина найти его фотографию — себя только унизил. Про Хёнджина говорить не надо — хуже будет только самому. — Ты сутулишься. — Что? Вовсе нет. — Да, — кивает Хёнджин, смотря обеспокоенно. — Я всё чаще замечаю. Брось эту привычку, раньше такого не было. «Раньше не было тебя», — едва не срывается с языка. Джисон вовремя останавливает себя от непоправимого — по глупости опять можно сказать что-то не то, о чём потом только и останется жалеть. Джисон ощущает, как колени немного начинают дрожать, как бывает при сильном волнении. Хан даже дышать пытается «нормально», а выходит с длительными задержками и, как кажется, это очень заметно. Он говорит сам себе: «Соберись, придурок», но когда перед тобой находится Хван Хёнджин, который внимателен, пусть и не всегда, не получается. Бояться прикосновений старшего Джисон стал тогда, когда Хёнджин в тот день по-дружески приобнял возле входа в метро. Теперь Джисон боится, что как старая треснутая банка вот-вот лопнет под напором горячего внутри. Просто «бам» и нет никакого Хан Джисона, который даже вести себя обыденно не может рядом с Хёнджином. Вот бы отнесли на антресоль пылиться. Жил себе столько лет без перепадов, а тут такое потрясение в виде любви. Ну вот просто: Хван Хёнджин со стаканом карамельного латте. И что делать, как дальше быть? Признаваться — глупо и самонадеянно, оставить как есть — не хуже ли? Мелькала мысль, что эти сообщения — злая шутка, а Хёнджин на самом деле не в отношениях. — Сон-и, держи спину ровно. Чего же ты так? — Не хочу. Хёнджин хмурится — резко и грубовато; Хан на автомате со жгучим стыдом, приливающим к щекам, закусывает губу. Когда-нибудь язык начнёт вести себя хорошо со старшим, ведь с остальными людьми такого не бывает. «Извини, хён», — шёпотом, опустив глаза в пол. Но спину всё-таки выпрямляет, да так, что не прикопаешься. Чонину хорошо — не нужно бегать за Чаном, искать с ним встреч и писать первым, потому что Бан мастерски делает это каждодневно. Джисону плохо, потому что они друг за другом не бегают (младший разве что ходит периодически, напоминая вообще о том, что есть такой Хан Джисон на свете, который любит очень тайно), Хёнджин пишет без всяких «звоночков», а встречи назначены обоюдно — свиданиями не назовёшь. «Зато с Минхо у него всё и сразу», — ехидный голос жужжит в ушах. Хёнджин улыбается краешками губ — всё некрасивое у него забывается просто. Джисон часто думает: «Неужели и меня, если, например, сегодня я попаду под поезд?». — Хён, хочу научиться водить машину. — Это хорошо. — Хочу вновь отправить своё резюме в какую-нибудь организацию. Вдруг повезёт и они возьмут меня даже на самую простую работёнку. — Отлично, — вновь кивает. — Я рад, что ты не опускаешь руки. Все начинают с малого. «Хочу поцеловать тебя очень крепко, а потом сказать, что ты мне нравишься прямо до «безумно» и даже больше», — конечно, Джисон не произнесёт. Не нужно это Хёнджину. — Ты сам не свой в последние дни. Всё хорошо? Хёнджин собирался узнать младшего поближе в комфортной обстановке, но ничего дельного про подарок не спросил. Джисон ведёт себя с ним более отчужденно, чем было ранее. Хван не понимает, что мог сделать не так. — Мне грустно, — сдаётся Джисон. Даже не покушал, хотя старший предлагал. Просто спросил: «Чего ты хотел, хён?». Джисон так и стоит в проходе между гостиной и спальней. Когда он поджимает губы, чувствуя себя неуверенно или же смущенно, в груди теплеет. Хёнджину сложно объяснить природу этого, но. Глаза в глаза, Джисон всегда отводит первым — тушуется, вечно чуть хмурится. Уже потом Хан приподнимает уголки губ, но опускает голову, стараясь разрядить тишину и атмосферу в целом. Хёнджин одергивает себя раз за разом, чтобы не подойти и глупо обнять без слов; едва ли это будет уместно и не пугающе. Младший пару раз проводит мыском по гладкому полу, а затем, совсем смутившись, собирается уйти. — Почему тебе грустно? — получается вымолвить только тогда, когда он уже начинает оборачиваться, так и замирает. — Джисон, что тебя расстроило? — Кто. — Что? Можешь громче? Хёнджину приходится даже наклонить корпус вперёд, действительно ничего не расслышал; Джисон очень громко разве что вздыхает, чтобы после сказать чуть резковато и быстро: — Кто, — он смотрит в точку перед собой, получается куда-то в сторону торшера у окна. — Я думаю об одном человеке, который приносит мне только радость, но чувствую после этого грусть. Тебе ничего непонятно, да? — невесело усмехается, пальцы беспрерывно теребят друг друга — нервы. — Я тоже мало что понимаю, но… Неважно. Но он очень важен для меня, только я для него нет. Хван почему-то кивает. Надо бы поесть, помыться, немного прибраться в доме. На часах без одной минуты полночь, а за окном явно прохладно, несмотря на чистое небо — Джисон наверняка замёрзнет в своей кожаной куртке. Невзирая на дела, Хёнджин не очень хочет, чтобы младший уходил. Два с половиной часа потратили на пустое. Будто бы прочитав мысли, Джисон нелепо и как-то спешно хлопает себя по бедру и говорит, что пора бы ему уже «перестать докучать тебе своим нахождением здесь». Он забывает о цели (о незнании цели) своего визита. Хёнджин мог бы придумать глупое оправдание, потому что ничего не разрешено — Джисону легче не стало — поговорить необходимо, а в голову ничего не идёт. — У меня день рождения был в марте. — Я знаю. Выпаливает быстрее, чем успевает подумать, закусывает губу. Хёнджин понятия не имеет, откуда — практически никто не интересуется у него, в паспорт не заглядывают. Хёнджин, возможно, готов задней мыслью-догадкой сделать заключение о том, что карамельная кожа и большие глаза Джисона топят и можно было бы рискнуть. Можно было бы очень близко потрогать, посмотреть, чёрт, да даже понюхать Хана. Хёнджин немного останавливает себя даже мысленно, потому что уносит куда-то не туда. Ну какой нормальный человек будет нарушать личное пространство того, с кем отношения очень непонятны? О непонятностях Хёнджин делает вывод ровно в тот момент, как Джисон в очередной раз шумно вздыхает. — Единственный, кто отправил мне сообщение рано утром — Минхо. Остальные друзья забыли про него, поздравили очень поздно или задним числом, но, знаешь, мне не было обидно ни на чуточку. А теперь я хочу торт со свечками и, наверное, шампанское. Не мужской напиток, но всё же, — Хёнджин поднимается с края кровати и тепло улыбается. — С днём рождения, Джисон. Не расстраивайся больше. Хан удивлённо тянет голову в сторону электронных часов, и только сейчас до него доходит, что уже четырнадцатое число. Имя Ли он пропустил мимо ушей — даже лучше. Джисону исполнилось двадцать два года. Язвительный Минхо сказал бы: «Ровно двадцать два года твоя туша топчет Землю». Ещё бы добавил много чего сомнительно-приятного, но про числа он не забывает никогда; хмурый, озлобленный и высокомерный практически со всеми, смотрящий на людей сверху вниз, зато в душе — честный человек, который таковым по-настоящему становится только наедине и очень редко. Джисон может описать его только так, если следовать рассказам; личная неприязнь заведомо не в счёт. Во взгляде Хана читается такая благодарность, которой можно ненароком задохнуться. Хёнджин был весьма предусмотрителен только с небольшими закусками в виде чая со вкусом тирамису и честной пачкой какого-то японского десерта. — Хёнджин… — Что? Старший замечает также, что совсем не хорошо, что Джисон готов вот-вот расплакаться — губы немного дрожат, а глаза начинают блестеть от подступающей влаги. — Этот человек — ты. — Что? — вновь задаёт вопрос Хван. Либо он ничего не понимает, либо просто неправильно понимает. Хёнджин не припоминает, чтобы намеренно старался обидеть или даже самую малость задеть Джисона — в мыслях никогда не было. «Вот видишь», — выдыхает Джисон, будто бы подтверждая тот факт, что старший его чем-то ранит. Хёнджину остаётся только хлопать глазами и неловко стоять на месте, раздумывая. — Ладно, — после минутного молчания заключает Хан. — Спасибо, хён, за поздравление. Я всё-таки пойду домой, а ты ложись спать. Тебе завтра на работу. Возражения плавно ложатся на язык и наружу не выходят; именинник всегда прав. Джисон уходит очень тихо, оставляя после себя лёгкий запах осенних листьев и дождя. Хёнджин понимает, что подарок ему так и не сделал.