Сигюн проснулась в темноте. Поворочалась — в гудящей голове мешались сон и явь. Вспомнила, кто она и где, и тут же вернулось отчаяние, которое иногда удавалось обмануть сном, но вне сна душа ныла, как больной зуб — всё время, не давая передышки.
Принцесса в последнее время уставала лежать в любой позе, болела поясница, тяжело было дышать. Поёрзала ещё, спустила ноги с кровати — за ночь несколько раз бегать приходилось — и насторожилась.
По ногам тянуло холодком, а ведь дверь на балкон перестали открывать на ночь ещё в начале сентября: боялись, что беременная простудится. Да и холодок был не такой, какой бывает от сентябрьского заморозка, а такой, как будто за окнами лютая январская стужа.
Бежать куда бы то ни было тут же расхотелось — у полузадёрнутого полога постели кто-то стоял. Насилия Сигюн боялась всегда, но вопль сдержала, потому что тень заговорила, и это оказалась женщина:
— Не кричи. Нужна помощь.
Сигюн вроде бы узнала Сиф, но усомнилась: та раньше не имела такого глубокого тембра, а понимавшая в искусстве вокала принцесса такие вещи чувствовала хорошо. Голос был глухим, словно звучал из-под земли, и слышалось в нём всякое: трубный рёв боевых слонов, опьянённых кровью; чавканье железа, впивающегося в плоть, шуршание вьюги из ледяных игл, шёпот теней убитых и хрип удушаемых.
В другое время принцесса встряхнулась бы и подумала, что со сна почудилось, но сырая магия, проснувшаяся в нерождённом пока ребёнке, подумать так не дала. Принцесса помолчала, телом и сознанием пытаясь вчувствоваться в окружающее. Тишина, темнота и потусторонний холод; спавшие рядом фрейлины как будто и вовсе перестали существовать — по крайней мере, в той реальности, где находилась Сигюн. Из хорошего разве что враждебности принцесса не почувствовала, хотя чёрная тень у ложа фонила угрозой — но как будто общей, вовне направленной, не на принцессу или её дитя.
— Помощь. Ты можешь помочь, — грозная тень, чернее, чем ночь вокруг, говорила просто и примитивно.
Поколебавшись, принцесса утвердительно, скорее для самой себя сказала:
— Это ты, — и, обеспокоенно, громким шёптом: — Сиф, что с тобой?! Тебе нужна помощь?! — подскакивать же и хватать тень руками вовсе не спешила, даже мысли такой не возникло.
Обеспокоенности Сигюн тень как будто и не заметила:
— Хорошо. Ты поняла наконец. Вставай. Мне нужна твоя сила. Немного. Я не поврежу.
Нашарив босыми ногами пушистые тапочки, Сигюн встала, и тень двинулась впереди. Проходя мимо кабинета Сигюн, тень остановилась на миг — и решительно повернула к нему.
Принцесса сама зажгла свечи, тёплое сияние залило комнату. Проморгалась, глядя на Сиф — свет прогнал странные и страшные ощущения, что Сигюн говорила с живой тьмой — это совершено точно была Сиф. Только тень от неё была странной. Принцесса потёрла глаза, посмотрела на стол с бумагами, книжный шкаф, портьеры, окно с прилипшим листиком растущего напротив ванахеймского клёна: «Что ж холодно-то так?» — и снова обернулась к Сиф.
И ахнула, прижав руки ко рту. Если сначала ей показалось, что та в обычных своих чёрных доспехах, просто что-то не давало сфокусироваться и разглядеть толком, то теперь Сигюн увидела.
Почти голое чудовище, с кожей, отливающей металлической синевой. Бёдра, обёрнутые шкурой чёрной пантеры, распущенные волосы — как грозовая туча. Чудовище посмотрело глазами, красными, как уголья, и голосом Сиф спросило:
— Увидела, да? — Сигюн смотрела с ужасом, сердце выпрыгивало из груди, а существо продолжало: — Это его дитя даёт тебе силы видеть. Ты должна помочь.
Шагнуло, протягивая руки к животу Сигюн, распространяя волны холода, и поступь его была бесшумной, но тяжкой — казалось, реальность сотрясается, не выдерживая соприкосновения — с кем?
Сигюн отступила за стол, собираясь с силами, пытаясь сообразить, что делать. Она потеряла дар речи, когда увидела, что у чудовища две пары рук — вторая призрачная, и в левой призрачной руке пылает меч («а вот меч точно Сиф… Ридилл, кажется…»), а в правой трезубец, и на памяти Сигюн трезубцами Сиф не пользовалась.
Но то, что новая, чудовищная Сиф сказала дальше, поменяло всё:
— Я могу открыть врата свободы для нашего господина. Он жив, хоть и ближе к смерти, чем к жизни, — но ты, с твоим даром, сможешь вылечить его. Мне недоступно. Пойдём со мной.
Сигюн, просиявшая безумной надеждой, вся подалась навстречу — и тут лицо её задрожало, искривилось горем, по щекам побежали слёзы, и она всхлипывая, прерывисто зашептала:
— Что ты… что ты с собой сделала? Зачем же… так?! Как ты решилась? Небо, горе-то какое…
Новая чудовищная Сиф смотрела безэмоционально, но казалось, лицо её жило своей жизнью, состоя из множества накладывающихся друг на друга лиц:
— Я стала собой, — и равнодушная улыбка тронула губы богини, — ты согласна?
Сигюн постаралась унять дрожь и кивнула.
***
И тут же очутилась во тьме и сырости. Вдохнула: воздух пах кровью, свежей и давно высохшей; содержимым кишечника, горелым мясом и чем-то едким. И, надо всем этим — застарелыми ужасом и болью.
Чей-то непрекращающийся тоненький стон порхал бабочкой ужаса, иногда перемежаясь безнадёжным скулежом.
Сигюн поняла, что старается не осознавать, чей это стон.
Ступила и оскользнулась пушистой тапочкой, и порадовалась, что не видит, на чём. Чуть не упала, и Сиф поддержала под локоть, помогая выправиться. И тут же отстранилась, но даже от краткого касания Сигюн почувствовала, как локоть онемел, будто от лютого холода.
— Помоги ему, — в темноте голос Сиф чувствовался, как сонм голосов, накладывающихся друг на друга.
Сигюн, не представляя, что делать, положила руки на живот, обратилась к себе внутренней — и уже привычно засияла.
Напряглась, распространяя свет вокруг, и вздрогнула от еле слышного:
— Я… тебе не надо смотреть… на то, что осталось.
Этот жалкий шелест не мог принадлежать Ему, и от понимания, что, всё-таки, принадлежит, она как будто взорвалась, и с почти беззвучным хлопком сырая магия заполнила собой весь мир, заставив ослепнуть и оглохнуть.
***
Очнулась, всё так же стоя в темноте, но запахи и стоны исчезли. Пахло разогретыми солнцем камнями и озоном. Стояла очень такая позитивная тишина, в которой Сигюн слышала своё дыхание и Его. Здоровое. Затаилась, боясь поверить.
— Эти руны и цепи, они даже дышать мешали… Небо, как хорошо… — и раздалось рычание потягивающегося… скорее хищника, — Сигюн, как у тебя это получилось?
Принцесса, уверовавшая и начавшая неудержимо лучиться счастьем и гордостью, торжественно возгласила:
— Сир, ваш сын будет обладать великим колдунством!
Локи в ответ усмехнулся, очень по-доброму:
— Душа моя, ты, когда волнуешься, так очаровательно коверкаешь асгардский, и у тебя такой милый акцент, — чувствовалось, что он тронут. — Тебе не надо быть здесь, — и снова слегка зарычал, потягиваясь.
Сигюн, опять оскользнувшись пушистым тапочком, поняла, что да, одежда неподходящая, да и место не лучшее, тревожно спросила у Сиф, даже не зная, куда повернуться:
— Мы можем бежать?
Локи оборвал:
— Не мы. Только ты, дорогая. Тебе не надо видеть то, что будет здесь.
Сигюн набрала воздуха в грудь, чтобы возразить, но Локи негромко, очень спокойно спросил:
— Сиф? — так, как спрашивают опасное животное, пытаясь понять, склонно ли оно послушаться.
Миг — и принцесса неверяще смотрела на книжный шкаф и стол с бумагами, залитые тёплым дрожащим светом свечей. Перевела взгляд на окно — кленовый лист, прилипший к стеклу, с шуршанием сполз ниже и улетел, сорванный порывом ветра.
