I.
Он не должен был выжить — и всё-таки выжил. Анкано, заносчивый говнюк, чуть было не погубивший Коллегию, — и кто знает, куда бы дальше завело его помешательство? — выжил, а Мирабелла мертва. Савос — мёртв… Впрочем, Брелина по личному опыту знала, что от судьбы не стоит ждать справедливости, и этот расклад не особо её удивлял. Талморского шпиона, прикрывающегося неискренними речами о дружбе, в Коллегии невзлюбили все и сразу: довольно и одного того, что он был талморским шпионом, однако Анкано всячески облегчал задачу, охотно демонстрируя вздорный, неуживчивый нрав и редкую даже для альтмера надменность. Он и для Драконорожденной не делал исключений, нарываясь на ссоры вместо того, чтобы попробовать заполучить такого могущественного союзника. Брелина не сомневалась: Винтерхолд для Анкано был ссылкой. Вот только вместо того, чтобы хоть как-то попытаться исправить положение и выслужиться перед начальством, он предпочёл вымещать обиду на окружающих — с предсказуемым результатом. По всему выходило, что этот засранец не должен был выжить — он долго и основательно ковал свою собственную погибель, — но всё-таки выжил! То, что по прогнозам целителей выжила только его физическая оболочка, служило слабым, но утешением. Брелина всё разузнала: Колетта Маренс, главный специалист Коллегии по магии Восстановления, считала, что “общение” с Оком Магнуса непоправимо повредило Анкано мозг. В сознание он никогда не сможет прийти, и жизнь в нём теплится лишь до той поры, пока поддерживается зельями и заклинаниями. Магистр Маренс, тоже особой любви к Анкано никогда не питавшая, предлагала позволить ему умереть, — какой толк заботиться о провалившемся талморском шпионе, чуть было всех их не погубившем и ни на что больше не годном? — но Мэва была непреклонна. — Если есть хоть с напёрсток шанс, что этот паршивец сумеет мне дать ответы, то я не хочу от него отказываться, – говорила она, хмуря пшеничные брови. — Я понимаю, сидеть над ним мало радости, да и вечно так продолжаться не может. Но ещё месяц мы можем себе такое позволить? Мало ли что случится за месяц! Боги в последнее время щедры на чудеса — может, и в этот раз расщедрятся? С Драконорожденной никто не спорил, и дело было не только в знаменитом нордском упрямстве, которым сполна отличалась и Мэва Сиггейрсдоттир. Что-то удивительно притягательное, заразное даже, сквозило в её речах… Спокойная, твердокаменная уверенность? Прячущая клыки и когти драконья властность? Мэве и правда хотелось верить — даже когда и опыт, и собственные познания настойчиво убеждали в обратном. Это ли — странный эффект драконьего голоса? Или всего лишь природное обаяние смертной женщины? У Брелины не было готовых ответов. Поначалу она не знала, как к этому относиться — к россказням о воскресших драконах и подступающем конце света. Брелине уже доводилось видеть, как рушился весь её мир, и удивить такую, как она, было непросто. Может, и правда, что Тамриэль доживает последние дни, и Пожиратель мира вот-вот принесёт на чешуйчатых чёрных крыльях гибель текущей кальпы… Но если и так, то что она, Брелина Марион, может сделать? А если угроза преувеличена, то и подавно не стоит тревожиться: благо, Коллегия стоит на отшибе — поэтому Брелина и выбрала её как убежище. Впрочем, драконья угроза их всё равно коснулась, пусть и не напрямую: просто в один из заснеженных зимних дней по ненадёжному винтерхолдскому мосту прошла Мэва Сиггейрсдоттир — та самая женщина, которой молва приписывала способность поглощать драконьи души. Брелина, по правде сказать, была не особо впечатлена героиней древних легенд. Нордка как нордка — высокая, светловолосая, синеглазая, да и в магии разбиралась скверно — едва-едва сумела пройти вступительное испытание Фаральды, сотворив на пробу простенький огненный шарик. Саму Мэву собственные слабые способности не смущали — или ей хватало хитрости не подавать вида. – Я знаю, что чародейка из меня никудышная, – открыто признавалась она всем, кто готов был слушать, – зато и меня саму чарами просто так не достанешь. На звание архимага я и не претендую, а здесь — не самое плохое место, чтобы перезимовать. Хоть я и северной крови, а не охотница до зимних странствий. Мало радости в том, чтобы через сугробы и бури вперёд продираться. Да и устала я от походной доли. Посижу хоть месяц-другой на одном месте, послушаю умных людей — глядишь, и чему-нибудь полезному выучусь. Брелина, попав в Скайрим, старалась не подходить к недам с мерками, которые прежде использовала для соотечественников, но эти речи не вызывали у неё приязни. Впрочем, в Коллегии было не так уж много народу — Винтерхолд переживал не лучшие свои дни, — и выбирать Брелине не приходилось. Одиночество ли тому виной, скука или же что-то другое, однако они с Мэвой быстро нашли общий язык. Конечно, той недоставало академической образованности, однако “глупой” её нельзя было бы назвать при всём желании... и не только потому, что в лицо хамить охотнику на драконов — само по себе дурная затея. Мэва отличалась поразительно цепкой памятью. Стоило мельком упомянуть при ней любой незначительный факт своей биографии, и можно было не сомневаться: эта — запомнит, обдумает и сделает выводы: в нужный момент поинтересуется здоровьем захворавшей племянницы Толфдира, или угостит Онмунда его любимыми орехами в меду, или в присутствии Анкано упомянет о босмерской родне Нирии. Мэва умела заводить друзей и не боялась наживать врагов — кажется, она вообще ничего не боялась, как убедили Брелину и экспедиция в Саартал, и освобождение Коллегии... А ещё нордская воительница оказалась отменной рассказчицей: будь то героическое предание или трагическая легенда, Мэва умело вытканными словами затягивала так, что невозможно было вырваться. Когда экспедиция только вернулась из Саартала, и усталые ученики собрались в общем зале погреться у очага и выпить вина со специями, Драконорожденная взялась рассказывать о Слиянии планов и живописала вторжение Молага Бала с таким задором, что даже Брелина, не раз читавшая о знаменательных событиях второй эры в исторических хрониках, увлеклась и заслушалась. — И говорят, в наказание за предательство Молаг Бал утащил Короля Червей в Хладную гавань, — с довольной, немного хмельной улыбкой заканчивала свою жестокую повесть Мэва, и отблески пламени окрашивали её глаза в змеиную желть. — Да, не одно столетие провёл потом Маннимарко, расплачиваясь за свою дерзость — кровью и нечеловеческими страданиями. Наверно, не радовало его тогда подобие бессмертия, что он обрёл через чёрное чародейство. Мало в том счастья, когда тебе год за годом вытягивают из брюха кишки или дробят кувалдами кости, а умереть до конца ты и не в силах. Порою смерть становится освобождением… — А ты мастерица рассказывать страшные сказки, — искренне похвалила Мэву Брелина, когда они оказались наедине, в их общей спальне. — У меня были младшенькие — две сестрицы и брат, — ответила та, расстилая постель и не поднимая взгляда. — Я часто сидела с ними — куда чаще, чем матушка или отчим. Дети любят такие истории не меньше, чем взрослые, и польза от них немалая. Мир наш жесток, и помнить об этом следует с малолетства. Брелина вздрогнула, и не только от мрачности заключительных слов — “были” от неё не укрылось. Что стало с семьёй охотно слушающей других, но не особенно откровенничающей Мэвы Сиггейрсдоттир? Погибли? Брелина не знала, что на неё нашло — то ли вино ударило в голову, то ли в лад чужой боли отозвалась её собственная, — но неожиданно для самой себя призналась: — У меня тоже был брат — старший, правда... И стоило ей произнести эти слова, как поток откровений — холодных и торопливых, как горный ручей, — стало уже не остановить. — Мой отец был альтмером, — сказала Брелина. – Высокородным, влиятельным — когда-то… Думаю, ты представляешь, как Талмор смотрит на смешанные браки. Такая семья, как наша, никак не могла пережить чистки. Они все погибли — отец, мать, Горантир. Родители отдали свои жизни, чтобы дать нам с братом возможность скрыться, но он всё равно… Брелина запнулась, смахнула дрожащей ладонью проступившие слёзы. Как бы она ни гордилась выдержкой, а годами держать в себе правду порой становилось невыносимо. Так почему бы не взглянуть на этот их разговор как на целительное кровопускание? — Когда-нибудь талморцы заплатят за все свои преступления, — с мрачной уверенностью пообещала Мэва. Она села рядом с Брелиной, приобняла ту за плечи и мягко, негромко спросила: — У тебя не осталось родни? — Те, что на Островах, не хотят знаться с опальной полукровкой. Не могу их винить, — фыркнула Брелина, немного смущённая и чужим участием, и собственной бурной реакцией. — Это всегда было опасно, а уж когда боковые ветви получили право наследовать моему отцу, рисковать новым статусом они и подавно не захотят. По матери тоже не лучше: когда-то в Морровинде жили мои дядя и бабушка, но их след затерялся ещё в тумане Красного года. Скорее всего, оба уже давным-давно мертвы, как и более дальняя данмерская родня. Да и остатки их Дома не могут теперь похвастаться силой или влиянием... Брелина не жалела о тогдашних своих откровениях: теперь, когда Савос и Мирабелла, последние из посвящённых в её тайну, мертвы, Мэва стала единственной, кто знает хотя бы малую часть правды — и ненависти к Анкано не удивлялась, хоть и упрямо хранила его жалкую жизнь. Как бы сложилась их переплетённая воедино судьба, если бы она проявила чуть больше упрямства и не согласилась бы по весне отправиться в Саартал? Брелина никогда этого не узнает, но у неё ещё остался Анкано, альтмер-талморец, идеальный образец из палаты мер и весов. Когда Мэве и Колетте надоест с ним играть, Брелина с радостью полюбуется, как смерть будет медленно и мучительно его освобождать.II.
Он не должен был очнуться — и всё же очнулся. Анкано, жадная маленькая сволочь, откусившая больше, чем сумела бы проглотить, и захлебнувшаяся в неукротимом, безбрежном могуществе Ока Магнуса, всё же очнулся — вопреки прогнозам Колетты и здравому смыслу. Брелина была тогда рядом — вызвалась добровольцем, чтобы из первых рядов наблюдать, как угасает талморская мразь, — и видела всё своими глазами: как вздрогнуло исхудавшее тело, и проступила испарина на лице, и затрепетали тонкие белёсые ресницы. Анкано очнулся, и в то же мгновенье их взгляды встретились. Брелине стоило большого труда удержаться, чтобы не вскрикнуть от неожиданности. Её приветствовал не бессмысленный, опустевший взгляд мера, которого травма лишила рассудка, и не усталый, измученный взгляд, какой ожидаешь увидеть после тяжёлой болезни — нет, этот был жёстким и злым, и вскрывал её скальпелем. Изжелта-рыжий взгляд ядовитой змеи, затаившейся перед броском — и готовой впиться клыками в незащищённое горло. Брелина не поняла, почему так сильно испугалась его, пусть и злого, но немощного — однако не думая выскочила за дверь, и сердце её бешено колотилось, грозясь вот-вот вырваться из грудной клетки. Что это было? Как такое вообще возможно? Когда Брелина — вместе с Колеттой и Мэвой — вернулась в лазарет, Анкано казался уже совершенно другим: растерянным, испуганным даже. — Кто вы? — спросил он, безуспешно пытаясь привстать на локтях; голос его дрожал от напряжения. — Что со мной произошло? — Не узнаешь меня, советник Анкано? — с радушием горного ледника улыбнулась ему Мэва. — После всего, что мы пережили бок о бок, больно мне слышать, что я не сумела произвести впечатления! — Анкано? — переспросил он, растерянно моргая. — Это моё… имя? — А разве нет? — Я ничего не помню… Я не... Анкано не смог договорить — хрипло, надрывно закашлялся, глотая обрывки непроизнесённых слов. Колетта, вспомнив о долге целителя, шикнула, отгоняя Брелину и Мэву, и встала подле пациента: помогла ему сесть, дала воды, влив туда какую-то бледно-розовую настойку, и через пару минут под монотонный шёпот лечебных и диагностических заклинаний Анкано, столь неожиданно для всех их проснувшийся, вновь погрузился в глубокий и крепкий сон. — Немыслимо! — забубнила под нос Колетта. — Как такое возможно? Совершенно немыслимо... — Видимо, его мозг и правда был повреждён, — задумчиво протянула Мэва, обрывая бормотание встревоженной целительницы. — Но, получается, вовсе не так серьёзно, как вы считали, магистр Маренс? Или и правда нам довелось лицезреть чудодейное исцеление? — Никогда такого не видела, — призналась та, почти стыдливо отводя взгляд; от привычного высокомерия не осталось и следа. — Не представляю, что именно дало такой эффект, но, не знай я наверняка, ни за что бы не поверила, что это тот самый мужчина, которого я осматривала две недели назад. Не нахожу и следа тех чудовищных повреждений! Только крайнюю степень истощения и кое-какие побочные эффекты магического лечения. — Как думаете, магистр, есть шанс, что он что-то вспомнит? — Учитывая, насколько не оправдался мой предыдущий прогноз, не берусь ничего утверждать наверняка. Не уверена даже, чем вызвана эта проблема — мне нужно больше времени на диагностику. Ретроградная амнезия? Или что-то иное? Когда действие зелья закончится, и пациент придёт в себя, я постараюсь дать более определённый ответ. — А вы не думали, что он притворяется? — встряла Брелина, до этого предусмотрительно изображавшая декорацию: слушая то, что не предназначено для твоих ушей, не стоит надеяться только на то, что дружба с Драконорожденной послужит тебе защитой. — Что хочет уйти от ответственности, изобразив неведение? Или пытается выиграть время, чтобы сбежать — или придумать новый безумный план? — В этом есть смысл, — согласилась Мэва, задумчиво теребя кончик косы. — На слово верить такому, как он, уж точно не стоит. Что же, попробуем его проверить? Госпожа Маренс, госпожа Марион, могу ли я рассчитывать на вашу помощь? Слишком многое стоит на кону. Мы должны выяснить, что скрывает Анкано — и что ему известно об Оке Магнуса. И Брелина, конечно же, согласилась: она не могла позволить мерзавцу ускользнуть безнаказанным. Если Мэва хочет усыпить его бдительность, внушив ложное чувство уверенности, не стоит с ней спорить — лучше подыграть. Но стоит Анкано хотя бы раз ошибиться, изобличить гнилую натуру, попасться с поличным — и ему уже не отвертеться. Брелина поможет Мэве вытянуть из негодяя всё, что может принести пользу, но после с радостью спляшет на его похоронах. В том, что талморец хитрит, она ни капли не сомневалась. Весть о чудесном исцелении Анкано разлетелась по Коллегии со скоростью лесного пожара. Многие призывали судить его, наказать со всей строгостью — собрать трибунал из магистров, обратиться к ярлу, отослать в кандалах в Солитьюд или просто казнить на месте, — но влияние Мэвы служило “советнику” надёжной защитой, а Мэва сказала ясно: ждать, пока преступник не выздоровеет и не наберётся сил — и тогда он сможет по справедливости ответить за свои поступки. С Драконорожденной никто не спорил, пусть даже она и решительно отказалась от звания архимага — все понимали, кому обязаны спасением. Понимала это и Мэва и, несмотря на внешние прямоту и бесхитростность, не стеснялась разыгрывать эту карту. — Меня в архимаги? Смеётесь вы, что ли? — напоказ удивлялась она, если кто снова ей предлагал возглавить Коллегию. — Чародейка из меня никудышная, а управитель — и того хуже. Я Винтерхолд не оставлю, пока здесь всё не наладится, но я не тот человек, которому стоило бы занять такой пост. Но не волнуйтесь, — уверяла собеседников Мэва, улыбаясь самой открытой и честной из всех улыбок, — я помогу вам не ошибиться. Не позволила она “ошибиться” и с Анкано — и уберегла его от скороспелого суда. Выздоравливал паршивец быстро и уже через пару дней сумел подняться на ноги, однако память к нему так — якобы — и не вернулась. Брелина, впрочем, чуяла обман, да и Мэва не собиралась верить талморцу на слово. Анкано не оставляли без присмотра и позволяли покидать лазарет только в компании магов, которым Драконорожденная доверила свои планы. Их было четверо — Толфдир, Фаральда, Колетта Маренс и, собственно, Брелина, но так как у первых троих хватало иных хлопот, нянькой Анкано чаще всего оказывалась “госпожа Марион”. Госпожу Марион этот расклад более чем устраивал: разоблачить симулянта было для неё делом чести. Анкано не спешил преподносить ей победу на блюдечке: если он и притворялся, изображая незнание, то делал это невероятно убедительно. Первое время талморский червяк никого не узнавал и даже забывал отзываться на своё имя; потом пообвыкся: смотрел, слушал, задавал вопросы — иногда настолько странные, вроде того, почему в Коллегии не учат заклинанию "хамелеона", что разглядеть за ними коварный замысел не получалось при всём желании. Но что бы ни творилось с памятью Анкано на самом деле, а дураком он не был и с лёту распознал в Нирии идеальную собеседницу. Та, кажется, была только рада, что "кавалер" забыл о её босмерской родне, да и сама предпочитала не вспоминать о его спорном статусе — хватало смазливой мордашки и скупого внимания, чтобы взять её в оборот. Безмолвным, но бдительным наблюдателем Брелина присутствовала почти при всех их разговорах, и если бы Нирия умела прожигать дыры взглядом, без насилия бы не обошлось. Впрочем, смазливая мордашка интересовала её куда больше, чем надсмотрщица, поэтому о той быстро забывали, когда Анкано натягивал на лицо подобие учтивой улыбки и принимался за расспросы. Рубежом, как Брелина в итоге установила, служил Кризис Обливиона: всё, что было до, талморца не особенно интересовало, зато обо всём, что случилось в последние две сотни лет, он словно бы слышал впервые. Политика, войны, научные открытия — вопросы сыпались градом, а Нирия только и рада была услужить и охотно кудахтала, доказывая полезность. Брелина наблюдала за ними со странной смесью гадливости и охотничьего азарта. Казалось, Нирию ничего не могло удивить или сбить с толку, даже самые абсурдные просьбы или вопросы — кроме разве что того случая, когда Анкано пытался "разобраться" в устройстве Коллегии. — Драконорожденная — не чародейка, и правильно, что она отказалась от поста архимага, — рассуждал он вслух, вальяжно развалившись в ужасно неудобном на вид деревянном нордском кресле, которые появились в общем зале с подачи Мэвы; Нирия жадно ловила каждое слово… как и Брелина, но по совершенно иной причине. — Магистр Толфдир для норда уже слишком стар, и не хочет обременять себя этой должностью. Но почему архимагом не станет магистр Фаральда? — Нирия, услышав имя своей неприятельницы, капризно дёрнула уголком рта, но промолчала. — Её уважают коллеги, и она кажется достаточно компетентной, чтобы справиться с новыми обязанностями. Нирия, растерянно взмахнув чернёными — не иначе как для "свидания"! — ресницами, жеманно хихикнула. — Неважно, насколько наши соплеменники превосходят местных, — сказала она, — после Белого золота они никогда не поставят над собой альтмера. — Белого золота? Оказалось, что и о Ночи Зелёного огня, и о Великой войне, и о Конкордате Белого золота, и о многих других вещах, изуродовавших Брелине жизнь и лишивших её семьи и счастья, Анкано "не помнил" — и даже Нирия была настолько ошарашена этим открытием, что когда наконец умолкла, застыла бессмысленной золочёной статуей, неизящно приоткрыв рот; пальцы её нервно оглаживали резные подлокотники. — Благодарю тебя, Нирия, — со светской, мнимо тёплой и не достигающей глаз улыбкой отозвался Анкано. — Ты, как и всегда, поразительно информативна. Анкано старался быть любезным, — так, как не старался за всё пребывание в Винтерхолде! — и Брелина видела, насколько тяжело это ему давалось, чувствовала напряжение, стальным штырём пробившее ему позвоночник... Она разберётся, что Анкано скрывает.III.
Он не должен был залезть ей под кожу — и всё равно залез. Анкано, жалкий червяк, слишком многое о себе возомнивший, — на основании благопристойной для Талмора родословной и неплохих магических способностей, не особенно для альтмера выдающихся, — нарывавшийся на неприятности с самого появления в Коллегии и показавший себя мером надменным, норовистым и недальновидным, сумел Брелину задеть, впиться в неё бритвенно-острыми словами… Её, закованную в броню из царственного спокойствия, привыкшую прятаться на виду и сросшуюся за годы с любовно расписанной маской — и сумел пронять какой-то растяпа и пустобрёх! Брелина не понимала, как такое вообще возможно, но в душе её крепла уверенность: талморец — не тот, за кого себя выдаёт. Око ли Магнуса смыло с него наносное, притворное, наросшее второй кожей, чтобы усыпить бдительность, или, наоборот, наполнило его разум светом и силой, однако Анкано изменился: глубже, чем кожа, где-то в самой сердцевине своего естества, и изменения эти было не скрыть за вуалью из бестолковых вопросов — и не оправдать пострадавшей памятью. Его метаморфоза действовала Брелине на нервы, и не только потому, что всякий талморец ей был бы милее ходящим под себя полутрупом, а не активным и любознательным мером. Нет, этот будил в её сердце какой-то слепой, нерассуждающий страх, который едва удавалось держать в узде доводами рассудка. Со временем Анкано стал больше соответствовать чужим ожиданиям — вернулись былая надменность и наглость, пусть и размешанные с разумной осторожностью, — но в поведении этого засранца проступал скорее матёрый волк, а не брехливый щенок, каким его помнила Брелина — щенок, щеголявший каким-то совершенно детским зазнайством. Нынешний Анкано казался спокойным, уверенным в своих силах — хищником, затаившимся в засаде. Чего же он ждёт? Брелину тянуло к нему, как самого Анкано когда-то тянуло к Оку Магнуса — настойчиво, почти что неодолимо. Она не хотела поддаваться — видела, чем такое заканчивается, — но не нашла к себе сил расписаться перед Мэвой в своём поражении. Когда-нибудь Драконорожденной самой надоест подыгрывать талморскому шпиону — и тогда Брелина поделится всем, что сумеет из него к тому времени вытянуть. Нельзя сдаваться!.. Большую часть времени Анкано по-прежнему проводил в лазарете — без посетителей, не считая одобренных Мэвой “надсмотрщиков”, но в компании книг. Когда Колетта разрешила своему пациенту читать, тот исхитрился сделать из Нирии отличного курьера, но литературу та подбирала на свой вкус. Заступая на очередное дежурство, Брелина застала Анкано развалившимся на больничной койке с “Возрождённым Фёстхолдом” в руках — нелепой пропагандистской книжонкой о том, как счастливо зажил город после того, как Талмор сверг прогнившую правящую династию. И где они только её откопали?.. Брелина чувствовала себя так, словно проглотила горсть тлеющих углей — воспоминания жгли её изнутри и лишали ясности мысли. — О, госпожа Марион! — с фальшивым радушием воскликнул виновник её смятения, откладывая в сторону книгу. — Пунктуальны, как и всегда. Рад видеть вас в добром здравии. Показалось ли, что имя он выделил особо — как шутку, понятную только ему одному? Что не старался спрятать издёвку за шелковисто-скользкой, неискренней вежливостью? Когда они оставались вдвоём, Анкано… нет, не отбрасывал маску, но словно бы приопускал её, поддразнивая намёком на то, что за ней скрывалось. В присутствии Мэвы он казался правильно не-испуганным, с трудом держащим лицо и старающимся выиграть время, но наедине с Брелиной менялся: речь становилась мягкой, тягучей, почти вальяжной, а в манерах не оставалось и капли былой настороженности. Казалось, Анкано относился к ней с таким пренебрежением, что не видел смысла таиться — и это бесило до исступления, до багровеющих полукружий, прочерченных впивающимися в ладони ногтями!.. — Полагаю, что данмерка для вас предпочтительнее, чем неды, и всё же удивлена вашим радушием, советник. — Вы же не чистокровная данмерка, госпожа Марион. В вас есть немало альтмерской крови. Думаю, ваш отец не был бы счастлив, что вы замалчиваете его наследие. Брелина не удержалась — вздрогнула, нервно поведя плечами. В ней никогда не распознавали полукровку, если не знали наверняка: данмерская кровь её матери была сильной, очень сильной... Впрочем, испуг быстро сменился злостью. По какому праву он так говорит о её отце? Как смеет память о нём пятнать своей грязной талморской пастью? Матушка осудила бы такую горячность, но Брелина всё-таки не сдержалась. — Не думай, что твои игры собьют меня с толку, Анкано, — прошипела она. — Я выведу тебя на чистую воду, и даже под мантией Эленвен ты не сумеешь спрятаться. Не жди пощады. — Ты хочешь правды? — переспросил он мягко. — Хорошо, будет тебе правда. Анкано неспешно поднялся на ноги и мягким, кошачьим шагом пошёл навстречу Брелине. Невольно она отступила назад, прижимаясь спиной к двери: талморец встал к ней почти вплотную, и от его взгляда по спине бежали мурашки. — А теперь мы поговорим, — сказал он, взмахнув рукой, и дверь за спиной у Брелины сначала нагрелась, а следом — глухо щёлкнула замком. Тонкие золочёные пальцы распустили на горле шнуровку платья, скользнули по напряжённой шее… Брелина даже не поняла, когда он парализовал её, но отпрянуть не вышло — тело было сковано не страхом, а чарами. — Кто ты, маленькая полукровка? — промурлыкал Анкано, почти невесомо касаясь её щеки. — Ты ведь тоже не та, за кого себя выдаёшь… Мерам, обложенным хворостом, не стоит бросаться огненными шарами, так ведь у вас говорят? Брелина не собиралась удостоить его ответом, но тишина ублюдка явственно не устраивала. Он отстранился, взмахнул ладонью, неразборчиво прочитав формулу заклинания, и потянул — крюком зацепил, вонзившись в нутро, и рвал, вытягивая на свет правду. Брелина сопротивлялась, — от напряжения загудело в висках и, кажется, кровь пошла носом... — но всё же не выдержала. — Риннала... — хрипло выдохнула она. — Меня зовут Риннала Карудил. Я — дочь Ремана Карудила, последнего короля Фёстхолда, и Моргии Ра’Атим, сестры последнего короля Морровинда. От обиды хотелось расплакаться — навзрыд, по-девчоночьи горько и бурно. Столько лет хранить свои тайны, столько жертв принести — и напрасно! Впрочем, Анкано признание Брелины — Ринналы — не удивило, а скорее обрадовало. — Вот в чём дело! — воскликнул он, довольно оскалившись. — Понятно, почему твоё лицо казалось мне таким знакомым: ты очень похожа на мать… но выглядишь намного моложе, чем должна. Впрочем, стоит ли удивляться? Твоя бабка вовсю рожала, когда ей было немногим меньше четырёх сотен. Древняя кровь, благословенная кровь... — Талмор с тобой не согласен, — перебила его, с трудом обретя власть над голосом, Риннала. — В сравнении со второй эрой они стали куда более близоруки, — хмыкнул Анкано. — А Реман и Моргия? Что с ними? — Мертвы. Как и их сын. — Досадно — они были… интересными. Брелина Марион из дома Телванни, значит? Хорошее прикрытие — учитывая, что с домом Телванни стало. Хотя даже им повезло больше, чем Хлаалу. Риннала сглотнула, нервно облизнула пересохшие губы. — Кто ты? — спросила она. — Откуда ты был знаком с моими родителями? — Ты начинаешь задавать правильные вопросы, — с одобрением отозвался её собеседник. — Тот, кого вы звали “Анкано”, выжег свой анимус дотла, но тело — выжило. Отличное тело: сильное, молодое, полное магией до самых краёв — да ещё с Оком Магнуса, освещавшим к нему путь, как маяк. Было бы расточительством позволить этому телу умереть, ты не согласна, Риннала Карудил? Она шумно выдохнула; кажется, если бы не заклинания, рухнула бы на землю, как куль с мукой. — Нежить… — проговорила Риннала скорей для самой себя — свыкнуться было непросто, — и светски осведомилась, глядя в глаза собеседнику: — И что теперь, будешь прятаться в новом заёмном теле? Даже если я не смогу изобличить тебя перед Мэвой, даже если она тебя отпустит — что вряд ли, — то рано или поздно Талмор очнётся от спячки, вызовет тебя на допрос и докопается до правды. Церемониться они не станут — а здесь тебе никогда не будет спокойной жизни. — Прятаться? Нет, леди Риннала, я не из тех, кому достаточно выживать и прятаться, оставив мысли о том, что причитается мне по праву. Я совершил немало ошибок, но я и учился на них — а иначе с тобой сейчас не беседовал бы. У меня было время подумать… Твоя подруга не отдала псиджикам Око — я всё ещё чувствую его поблизости. Ты знаешь, где она его прячет? Риннала покачала головой: догадывалась, конечно, что Мэва не просто так тянет с Анкано время, но ничего не знала наверняка. — Я хотел разыскать его и отобрать, — продолжал меж тем рассуждать не-Анкано, — но теперь у меня есть идея получше. Риннала Карудил, законная королева Фёстхолда и близкая подруга Драконорожденной — ты никогда не задумывалась о том, чтобы отвоевать Саммерсет? Неужели существование мелкотравчатой данмерской чародейкой тебя устраивает? Остатки парализующих чар схлынули вешней прохладной водой, и Риналла, освобождённая, с наслаждением расправила плечи. — Какая тебе в том выгода? — спросила она, настороженно прищурившись. — Быть может, я решил: пока что мне хватит короны законного соправителя? Это надёжнее, чем основывать очередной культ — и безопаснее, чем причащаться Мантеллы. Риналла не вытерпела — нервно рассмеялась; мысли проносились в её голове табуном перепуганных лилландрилских коней. — Не думала я, что сегодня мне предстоит обсуждать замужество... — протянула она, выигрывая время. — Ты хочешь перетянуть на свою сторону Мэву и заполучить контроль над Оком?.. Что же, я принимаю твоё предложение, Маннимарко, — ответила наконец Риннала, протягивая для поцелуя руку — не сомневалась, что угадала. Заёмная кожа сходила с неё лохмотьями — и обнажала лицо некоронованной королевы.