Кожа, в которой мы прячем правду

Винтерхолд оправдывал ожидания: хорошее место, чтобы пережидать, но скверное, чтобы жить. Отголоски былого величия всё еще можно услышать — в монументальности линий, в древности кладки, в богатстве библиотеки, — но в стенах Коллегии уже очень давно раздавались иные песни: о сохранении, поддержании и выживании. Брелину это устраивало: когда повсюду одни тупики, а ходить по кругу давно опостылело, сохранять, поддерживать и выживать — не самый скверный образ действия и меньшее, что она могла сделать в память о семье. Когда-нибудь дело дойдёт и до мести... Не обошлось в Коллегии и без приятных сюрпризов: Брелина, морально подготовившись к общему дормиторию, уставленному ученическими койками, была рада ошибиться. Она получила отдельную комнату в Зале Достижений — маленькую, холодную, с узкой кроватью, тяжеловесной, как и вся остальная нордская мебель, но всё же свою, — и этого оказалось довольно, чтобы не пялиться дарёному коню в зубы дольше, чем дозволяют приличия. Брелина не знала наверняка, но подозревала, что ей сыграл на руку упадок Коллегии: теперь, когда в каждом наборе учеников можно пересчитать по пальцам, расселять их стало намного проще, чем в период расцвета. Талантливый администратор сумел бы, наверное, вдохнуть в это место новую жизнь, но Савос Арен талантливым администратором не был, а Брелину, для которой Винтерхолд стал славным, тихим убежищем, такой расклад более чем устраивал. Она неспешно, но обстоятельно обживалась: привыкала к местным порядкам, налаживала полезные связи и вспоминала, каково это — вместе с дорожным плащом снять и удушливую тревогу, крепко, спокойно спать и не бояться каждой причудливой тени. Дни, словно бусины, нанизывались на нитку — ровные, размеренные, входящие в привычку… Месяц — и регулы спустя — Брелина, переодевшись ко сну и нырнув под одеяло, вдруг обнаружила: впервые за долгое время ей захотелось расслабиться, снять напряжение определённого толка. Она не искала отношений или случайных связей — боялась подставиться, боялась быть уязвимой; однако у тела — молодого, здорового, с огненной данмерской кровью в венах — были свои потребности, до недавних пор оттеснённые, но никуда, конечно же, не исчезнувшие. Хорошо, что удовлетворить их — хотя бы отчасти — можно и в одиночку: как бы спокойно и безопасно Брелина ни ощущала себя в стенах Коллегии Винтерхолда, этого было — пока что?.. — мучительно недостаточно, чтобы по-настоящему с кем-то сблизиться. Откинув одеяло, она задрала сорочку, стянула панталоны и развела ноги; прикрыла глаза, пытаясь поймать нужный образ, но пальцами — уже принялась за дело. Тянуть картинки из прошлого? Брелина быстро от этого отказалась — слишком болезненно, слишком горько — и попыталась найти вдохновение в настоящем. Соученики? Не подходили, по многим параметрам: начать хотя бы с того, что все — вчерашние дети. Преподаватели и старшие адепты? К недам Брелина почти никогда не испытывала влечения, Арен был стар, Нелорен — Шеогоратом целованный, к Энтиру, скользкому, слово угорь, лезть не хотелось даже в фантазиях, а вот Фаральда... Фаральда — умная, благородная духом — казалась идеальным выбором. Сильный маг, привлекательная женщина и, что по-своему важно, ближе всего к дому — в некоторых вопросах Брелина была и осталась мером привычки. Что толку выдумывать сложные, громоздкие сценарии? Пусть будет так: Фаральда — даже в мантии с нордским орнаментом и на фоне нордской тяжеловесной мебели — выглядит истинной дочерью Островов. Брелина как есть, в сорочке, встаёт напротив неё и кивает, приглашая раздеться. Фаральда не спорит — расстёгивает и кладёт на стол пояс, распускает шнуровку у горловины; двигается неспешно, почти дразняще — давая возможность дорисовать всё то, что обычно скрыто одеждой. Брелина любуется, скользит глазами по золотой коже — нежной, как лепестки лилии. Гордость и воля, лишённые пустозвонной надменности, проступают у Фаральды и на лице, и в осанке, в линии плеч. Высокая, стройная, отменно сложенная: изящная шея, небольшая, но красивая грудь с маленькими твёрдыми сосками — цвета жжёного сахара; тонкая талия, мягкий изгиб бёдер — и длинные стройные ноги с точёными щиколотками. Фаральда молчит, но она открыта, расслаблена — улыбка играет и на губах, и в глубине полуприкрытых янтарных глаз. Брелина, довольная, гладит её по щеке и тянется дальше — распустить рыжеватые волосы, позволить рассыпаться по спине… Такие редко бывают у чистокровных, но смотрится очень красиво — то, как контрастируют с солнечной кожей эти червонного золота пряди... или её, Брелины, пепел. Обе они тут же, за миг перемещаются на кровать — равно голодные, одинаково распалённые; чтобы быстрее подвести к интересному, лишнее можно и срезать, так ведь? Брелина ловит губами сахарно-тёмный, напряжённый сосок, гладит второй — и свой — большим пальцем, пока Фаральда уверенно, со знанием дела ласкает её между ног, но отчего-то… Не то, всё не то! Привычные, отточенные движения, служившие Брелине верой и правдой, к разрядке её не приблизили ни на пядь. Только запястье, и без того натруженное во время дневных тренировок, начало уставать — вот и весь результат. Брелина остановилась; задумалась, закусив губу, и откатила Фаральду назад — обнажённой, на другой конец комнаты, — и, удивляя саму себя, представила рядом Нирию. Нирия… Маленькая заносчивая стерва — смазлива, не бесталанна, но воплощает все предрассудки об альтмерском нраве так полно и ярко, что иногда кажется ожившей карикатурой. Это так сладко — содрать с неё спесь вместе с одеждой! Поставить рядом с Фаральдой — голую и неловкую, — и посмотреть, что будет… А будет так: Нирия раздевается — медленно, неуверенно. Надменные речи о расовой гордости никогда не скрывали того, что для альтмерки она слишком низкоросла — такое объяснить можно только смешанной кровью или мутацией... и кто знает, что для неё страшнее? Оголяться Нирии точно страшно, и Брелина к ней не особенно милостива: грудь — мелкие козьи сиськи — покрывается мурашками, ноги — короткие, кривоватые — чуть заметно подрагивают, смазливая мордашка — заливается краской. Не уродина, нет — но и сама понимает, что рядом с Фаральдой проигрывает по всем статьям, и даже густые, светлые, по всем канонам расовой чистоты идеальные волосы не спасают положения. Пусть теперь видит, что здесь никто не купится на её пустую браваду! Пусть чувствует — кожей, сердцем. Фаральда берёт Нирию за подбородок, смотрит со снисхождением сверху вниз; подушечки её пальцев… не грубые, нет — но кусачий скайримский мороз, пробирающий даже через перчатки, не оставляет места изнеженности. Движения — властные и скупые: свободной рукой — вниз, коротко остриженными ногтями по шее, ладонью — обхватывать грудь, мять её пальцами, а сосок — сжимать, перекатывая между большим и указательным — и, всё так же удерживая лицо, ни на мгновение не позволять отвести взгляда. От её прикосновений кожа горит, как огнём обожжённая. Брелина хочет взять её руку, поднести ко рту, укусить, — до крови, до тонкого вскрика! — и Нирия подчиняется: отнимает чужую ладонь от груди, впивается, как упырица — и даже не вздрагивает от звонкой пощёчины. Это уже теплее... Обе они в тот же миг оказываются на кровати — узкой, вдвоём им не развернуться толком. Борются они недолго: одеяло падает на пол, а Фаральда уверенно подминает Нирию, заводит той руки за голову, коленом — раздвигает стыдливо стиснутые бёдра. Сопротивление тщетно, если не хочется сопротивляться, и Нирия, растерявшая спесь, сдаётся, и, всхлипывая, разводит ноги, и так откровенно течёт, что это почти неловко... Брелина вздыхает и ставит их по-другому: Фаральда оказывается у Нирии между ног; помогая себе пальцами, вылизывает её — влажную, потемневшую от прилившей крови, чувствительную настолько, что каждое прикосновение пронзает, как молния. Запускает язык, и пьёт её, бесстыдно раскрытую, и гладит подушечками пальцев — настойчиво, неустанно. Нирия вся сжимается изнутри, дрожит под её руками и чувствует, что вот-вот, в любую секунду... Кусает губы, но это не помогает, крик рвётся из горла — и Нирия давит его, впивается зубами себе в ладонь... Брелина — тоже. Меж бёдер она такая же узкая и горячая — влажный жар обжигает пальцы, и каждое их движение начинает звучать. Вот-вот, в любую секунду… Фаральда, уверенная и опытная исследовательница, не остановится, пока не добьётся нужного результата. Нирия? Нирии стыдно, но так отчаянно хорошо, что она вытравляет свой стыд — на время. Она подаётся навстречу, насаживается Фаральде на пальцы — жадная, нетерпеливая, пытающаяся хоть так вернуть себе иллюзию контроля. Тщетно ведь, верно? Нирия получает то, чего жаждет, только когда до неё нисходят — как бы она ни кичилась своими заслугами. Хорошо тебе, Нирия? Фаральда глядит на неё, самопровозглашённую соперницу, с насмешливым интересом, янтарь её глаз — дразнит, смешивает карты. Как устоять? Брелина не может — лаская себя, представляет, что это её, Фаральды, пальцы у неё внутри. Чувствует — вспоминает — воображает — вкус поцелуев на языке, запах разгорячённой кожи — и представляет, что это Нирия жарко дрожит вокруг её, Брелины, пальцев. Жадная, нетерпеливая, пытающаяся хоть так вернуть себе иллюзию контроля… Брелина поймала правильный ритм, и всё, что ей нужно — пара привычных, отточенных движений, чтобы всё прежде сдерживаемое, затаённое и невысказанное рухнуло горной лавиной, наполнило каждую клеточку — и взорвалось ослепительно-чистым экстазом... А пока в ней, поглощённой этим чувством, волнами затухало наслаждение, всё остальное — Фаральда, Нирия, их комната-двойник — рассыпалось, отслоилось змеиной кожей... Без одеяла Брелине сделалось зябко, и стоило невероятных усилий встать и поднять его с пола — чтобы потом провалиться в мягкий, бархатно-чёрный сон без сновидений. Когда она проснулась, повеселевшая и отдохнувшая, первые солнечные лучи пробивались через неплотно задёрнутые шторы и красили бледным золотом стены и тяжеловесную нордскую мебель, в которой, пожалуй, можно было найти своё суровое очарование — практичность, чеканные формы, тонкая, искусная резьба... Занималось утро; Брелина, нанизывая на нить очередной пережитый день, готовилась к новому.